ой
доброты), которая привела его в "Кулик", он, казалось, был  наделен  всем,
что нужно в той жизни, для которой он родился. В чем же дело?
   - Я вам тоже намекну. Теофил, я охочусь за наследством; но  я  в  самом
деле люблю наследницу, в самом деле люблю - а она на меня даже не смотрит.
   - Я ее знаю?
   - Да.
   - Кто она?
   - Я скажу вам в конце лета. А  сейчас  я  попрощаюсь  с  Флорой,  чтобы
успеть на последний паром. Запоминайте все - потом расскажете. Gute Nacht,
alter Freund [спокойной ночи, старый друг (нем.)].
   - Gute Nacht, Herr Baron [спокойной ночи, господин барон (нем.)].
   Я вышел с  ним  из  дома  для  гостей.  Когда  я  вернулся  в  "Кулик",
Джеймсонов и мадемуазель  Демулен  уже  не  было.  Старую  даму  проводили
наверх. Трое молодых людей пели и били посуду.
   - Прошла голова? - нежно спросила Флора.
   До сих пор я на голову не жаловался, но теперь сказал:
   - Мне надо выпить, чтобы взбодриться. Можно я налью себе виски, Флора?
   - Идите к себе в комнату и ложитесь. Виски я вам пришлю. А потом  зайду
сама и мы немного поболтаем... Мальчиков я отправлю домой. Они  разошлись,
а купаться что-то холодно... Нет, они остановились в Клубе Ружья и Удочки,
тут, на шоссе... Я надену  что-нибудь  поудобнее.  Мы  поговорим  об  этих
удивительных домах - если они действительно существуют, Тедди.
   Пожелав спокойной ночи членам Клуба Ружья и Удочки, я вернулся к  себе,
надел кимоно и японские шлепанцы и стал ждать.  Я  привез  с  собой  много
листков с заметками о трех  особенностях  дома  Уикоффов.  В  первых  двух
какая-то правда была, во второй - с примесью разнузданного вымысла; третья
же была чистой фантазией. Все это имело  вид  тезисов,  с  которыми  Флора
могла сверяться, сочиняя свои статьи. Слуга-филиппинец явился со  льдом  и
бутылками на подносе. Я налил себе и продолжал писать. Наконец пришла сама
хозяйка, в чем-то легком и удобном под длинной темно-синей накидкой.
   - Я вижу, вы себе уже  налили.  Будьте  ангелом,  налейте  мне  немного
шампанского. Мальчики расшумелись, а мне надо  остерегаться  соседей.  Они
жалуются, когда мальчики начинают стрелять из ружей и лазить  по  крыше...
Спасибо, шампанское я пью без газа... Теперь скажите:  о  чьих  домах  шла
речь?
   Я выдержал долгую паузу, потом сказал:
   - На самом деле все это - один дом. Дом Уикоффов.
   Она выпрямилась на стуле.
   - Но там нечисто. Там полно привидений.
   - Мне стыдно за вас, Флора. Вы ведь не темная служанка. Вы знаете,  что
привидений не бывает.
   - Нет, во мне много ирландской крови. Я верю в  привидения!  Расскажите
подробнее.
   Я взял мои заметки.
   - Вот материал, может быть, когда-нибудь он пригодится вам для статей -
статей, которые внушат Ньюпорту _любовь_ к вам.
   - Когда-нибудь!  Когда-нибудь!  Я  усядусь  за  них  завтра  же  утром.
Покажите, что там.
   - Флора, я сейчас не расположен беседовать о домах. Я не могу думать  о
двух вещах сразу. - Я поднялся и стал  над  ней,  зажав  ее  колени  между
своими. - Когда прекрасная  дама  щиплет  человека  за  бедро,  он  вправе
надеяться на другие  знаки  ее...  благоволения  и...  -  Я  наклонился  и
поцеловал ее. - ...доброты.
   - Ох! До чего же вы, мужчины, exigeants! [требовательные (фр.)]  -  Она
оттолкнула меня, встала, поцеловала меня в ухо и пошла в спальню.
   В эту ночь литературных занятий не было.
   Работа началась на другое утро в одиннадцать.
   - Прочтите мне ваши заметки, -  сказала  она,  положив  на  стол  пачку
желтой бумаги и пяток карандашей.
   - Нет, сначала я вам просто расскажу, чтобы все время смотреть  в  ваши
прекрасные глаза.
   - Ах, мужчины!
   -  Во-первых,  "Дом  с  легкими".  Я  начну  издалека.  Вы  знакомы   с
Нью-Хейвеном в Коннектикуте?
   - Я когда-то ездила на танцы в Йейл. Безумно веселилась.
   - Где вы останавливались?
   - Мы с двоюродной сестрой останавливались в  гостинице  "Тафт",  а  еще
одна родственница сопровождала нас в качестве дуэньи.
   - Тогда вы должны помнить этот угол на Нью-Хейвен Грин. Как-то раз я  с
одной дамой переходил улицу перед гостиницей "Тафт". Было  холодно.  Ветер
рвал  юбки  и  шляпу  дамы  во  все  стороны.  Вдруг  она  сказала   нечто
неожиданное,  потому  что  это  была  в  высшей   степени   уравновешенная
профессорская жена. Она сказала: "Проклятый Витрувий!" О Витрувии мне было
известно только то, что это древний римлянин, написавший знаменитую  книгу
об архитектуре и городской планировке. "Почему Витрувий?" - спросил я.  "А
вы не знаете, что многие города в Новой Англии выстроены по его принципам?
Стройте город, как огромную решетку. Определите направление господствующих
ветров, встречных потоков и  так  далее.  Пусть  город  дышит,  дайте  ему
легкие. Париж и Лондон вняли этому совету слишком поздно. В Бостоне  много
зелени, но улицы  проложены  по  старым  скотопрогонным  тропам.  Понятно,
принципы Витрувия отражают условия Италии, где бывает довольно холодно, но
не так холодно, как в Нью-Хейвене. Теперь  слушайте:  в  страшные  знойные
дни, летом, этот угол  перед  гостиницей  "Тафт"  -  единственное  свежее,
прохладное место в Нью-Хейвене. Это знают даже голуби - они собираются там
сотнями; это знают бродяги и сезонники. Мудрость Витрувия!"
   - Помилуйте, Тедди, с чего мы заговорили о голубях и сезонниках?
   - Этот дом построен в стиле Палладио, который был верным последователем
Витрувия. Теперь я подхожу к сути. Один знаменитый итальянский  архитектор
путешествовал по Новой Англии и сказал, что это  самый  красивый  и  самый
здоровый дом, какой он видел. Дома в Новой  Англии  строились  из  дерева,
строились вокруг  камина,  который  их  отапливает  зимой;  но  летом  они
невыносимы. Коридоры расположены неудачно. Первый и второй  этажи  разбиты
на комнаты, которые окружают очаг, поэтому двери и окна прорезаны не  там,
где надо. Воздух не циркулирует; застойному воздуху некуда  деться.  Но  у
строителей дома Уикоффов хватило денег и здравого смысла, чтобы  построить
камины по всему дому; поэтому центр дома - большой высокий зал. Он вдыхает
и выдыхает. Мне сказала сама мисс Уикофф, что на ее памяти здесь ни у кого
не бывало простуды - обыкновенной Всенародной  Американской  простуды!  Он
построен  в   тысяча   восемьсот   семьдесят   первом   году   итальянским
архитектором,  который   подобрал   группу   декораторов,   живописцев   и
камнерезов. Флора, это чудо покоя и  безмятежности  -  здоровые  легкие  и
здоровое сердце!
   - Как я его распишу! Увидите!
   - Но это не все. Вы любите музыку, Флора?
   - Музыку обожаю - всякую  музыку,  кроме  этих  ужасных  зануд  Баха  и
Бетховена. И этого еще - Моцетти.
   - А этот чем не угодил?
   - Моцетти? У него в голове только один мотив, и  он  сует  и  сует  его
повсюду.
   Я отер лоб.
   - Ну, я вам говорил, как Падеревского  до  слез  восхитила  совершенная
акустика большого зала. Потом он спросил Уикоффов, не нарушит ли он  покоя
семьи, если  останется  на  час  после  ухода  гостей,  чтобы  поиграть  в
одиночестве. А леди Нелли Мельба после  того,  как  спела  там,  уговорила
Томаса Альву Эдисона приехать в Ньюпорт и лично записать ее  на  валики  в
этом зале. "Последняя летняя роза" держала рекорд тиража, пока не появился
Карузо. Мадам Шуман-Хайнк пела в этом зале "Четки" и бисировала три  раза.
Все рыдали, как дети. Вашу первую статью  можно  назвать  "Дом  идеального
здоровья"; вторую статью можете назвать "Дом божественной музыки". Ньюпорт
будет обожать вас.
   - Тедди, все эти фамилии у вас записаны?
   - Но третья статья - самая лучшая. Много лет назад в этом  городе  жила
своего рода святая. Она никогда  не  принадлежала  к  монашескому  ордену,
потому что не умела читать и  писать.  Она  была  только  послушницей,  но
рабочий люд звал ее "сестра Коломба". Все  дни  и  ночи  она  проводила  с
больными, престарелыми и умирающими. Она успокаивала тех,  кто  метался  в
жару, она сидела с теми, кто страдал самыми заразными болезнями, и ни разу
ничем не заразилась. У маленького мальчика в доме Уикоффов  был  дифтерит.
Она ухаживала за ним много дней, и он выздоровел - все считали, что чудом.
Она жила в комнатке возле зала, напротив мальчика. Перед своей кончиной  -
в очень преклонном возрасте - она попросила, чтобы ей позволили умереть  в
ее бывшей комнате. Я вам говорил за  обедом,  что  целые  толпы  безмолвно
стоят на коленях  перед  воротами  этого  дома  -  перед  комнатой  сестры
Коломбы.
   Растроганная Флора взяла меня за руку.
   - У меня будут ангельские голоса, чуть слышные верующим  в  полночь.  У
меня будет благоухание... Бельвью авеню... Как ее звали в миру?
   - Мэри Коломба О'Флаерти.
   - Погодите, вы увидите, как я это сделаю! Боже мой! Без четверти час  -
сейчас пожалуют гости к обеду. Дайте мне заметки. Сяду за них немедленно.


   Как бы ни относиться к Флоре  Диленд,  она  была  прилежная,  работящая
женщина. Пчелы с муравьями могли бы брать у нее уроки. Мои чтения  у  мысе
Уикофф прервались на две недели - она уехала к старым друзьям, погостить в
их сельском доме на озере Скуам  в  Нью-Гэмпшире.  Вернувшись,  она  сразу
пригласила  меня  к  чаю.  Я  взял  за  правило  не   принимать   светских
приглашений, но какое же правило устоит перед желанием узнать, успешно  ли
осуществляется твой ПЛАН?
   Мисс Уикофф встретила меня в большом волнении.
   - Мистер Норт, случилось нечто невероятное. Не знаю, что  делать.  Одна
журналистка напечатала серию статей об  этом  доме!  Посмотрите,  какой  я
получила ворох писем! Дом хотят посетить архитекторы и  привезти  с  собой
учеников. Дом хотят посмотреть  музыканты.  Люди  со  всей  страны  просят
назначить время, когда им можно осмотреть  дом.  Толпы  посторонних  целый
день звонят в дверь...
   - И как вы с ними поступаете, мисс Уикофф?
   - Я не ответила ни  на  одно  письмо.  Приказала  миссис  Дилейфилд  не
пускать никого чужого. А как мне, по-вашему, поступать?
   - Вы прочли статьи этой журналистки?
   - Мне их прислали десятки людей.
   - Статьи вас очень рассердили?
   - Не знаю, откуда она взяла эти сведения. Ничего дурного в них нет;  но
там сотни фактов о доме, которых я никогда не знала... а это  мой  дом.  Я
прожила здесь большую часть жизни. Не знаю, правда все это или нет.
   - Мисс Уикофф, признаюсь, я читал статьи и был очень удивлен. Но вы  не
можете отрицать, что это очень красивый дом. Слава, мисс Уикофф, - одна из
спутниц   совершенства.   Обладание   предметом   исключительной   красоты
накладывает   определенные   обязательства.   Вы   когда-нибудь   были   в
Маунт-Верноне?
   - Да. Миссис Такер приглашала нас к чаю.
   - А вам известно, что  в  определенные  часы  часть  дома  открыта  для
обозрения? По-моему,  вам  стоит  нанять  секретаря,  который  будет  этим
заниматься. Напечатайте входные билеты, и пусть секретарь разошлет их тем,
кто, по-видимому, интересуется всерьез, -  указав  час,  когда  они  могут
осмотреть дом Уикоффов.
   - Меня это пугает, мистер Норт. Что я буду отвечать на их вопросы?
   - А вам присутствовать не надо. Секретарь проведет их по дому и ответит
на их вопросы самым беглым образом.
   - Спасибо. Спасибо. Так, наверно, я и должна поступить. Но есть  вопрос
гораздо более серьезный, мистер Норт. - Она понизила голос: -  Люди  хотят
приносить сюда больных... Целые группы из духовных школ хотят прийти  сюда
молиться! Я никогда не слышала о  сестре  Коломбе.  Мой  дорогой  брат,  о
котором я вам говорила, был очень  болезненным  ребенком,  и  я,  кажется,
вспоминаю, что у нас были сиделки-монахини; но я не помню  _ни  одной_  из
них.
   - Мисс Уикофф, есть старая греческая  пословица:  "Не  отвергай  божьих
даров". Вы говорили, что над домом тяготеет "проклятие". Мне кажется,  что
это проклятие снято... Уверяю вас, теперь весь  Ньюпорт  говорит  об  этом
красивом и здоровом доме, на который низошла благодать.
   - Ох, мистер Норт, мне страшно. Я поступила некрасиво. Даже мои  старые
друзья, которые годами приходили ко мне на чай, хотят увидеть комнату, где
умерла сестра Коломба. Что мне оставалось делать? Я  солгала.  Я  показала
комнату рядом с комнатой моего бедного брата, где _могла_ спать сиделка.
   - Вы предвидите следующий поворот, не правда ли, мисс Уикофф?
   - Боже мой! Боже мой! Какой поворот?
   - Не будет отбою от слуг, и все захотят жить в этом доме.
   Она приложила ладонь ко рту и смотрела на меня во все глаза.
   - Мне это не приходило в голову!
   Я наклонился к ней и сказал тихо, но очень отчетливо:
   - "Мисс Уикофф имеет честь пригласить Вас  к  обеду  в  такой-то  день.
После  обеда  Кнейзел-квартет  при  участии  альтиста-гастролера  исполнит
последние два струнных квинтета Вольфганга Амадея Моцарта".
   Она не сводила с меня глаз. Она встала и, стиснув руки, произнесла:
   - Детство! Прекрасное мое детство!



        "5. "ДЕВЯТЬ ФРОНТОНОВ""

   Один из первых вызовов на переговоры прибыл в записке от  Сары  Босворт
(миссис Мак-Генри Босворт),  из  "Девяти  фронтонов",  номер  такой-то  по
Бельвью авеню. Там было сказано, что  отец  моей  корреспондентки,  доктор
Джеймс Мак-Генри Босворт, нанимал уже многих чтецов и некоторые из них его
не устраивали. Не может ли мистер Норт явиться по вышеуказанному адресу  в
пятницу, в одиннадцать  часов  утра  для  переговоров  об  этом  с  миссис
Босворт? Будьте любезны подтвердить свое согласие по  телефону  и  т.д.  и
т.п.! Я подтвердил свое согласие и живо отправился в  Народную  библиотеку
(так она в ту пору  называлась),  чтобы  ознакомиться  с  этой  семьей  по
справочникам.
   Достопочтенный доктор Джеймс Мак-Генри Босворт, семидесяти четырех лет,
был вдовец, отец шестерых детей и дед множества внуков.  Он  служил  своей
стране как  атташе,  первый  секретарь,  советник  посольства  и  посол  в
нескольких странах на трех континентах. Кроме того, он опубликовал книги о
ранней  американской  архитектуре,  в  частности  ньюпортской.  Дальнейшие
изыскания показали, что он круглый год живет в Ньюпорте,  а  некоторые  из
его детей держат летние дома  поблизости  -  в  Портсмуте  и  Джеймстауне.
Миссис Мак-Генри Босворт - его дочь, разведенная и  бездетная  -  оставила
себе девичью фамилию.
   В  пятницу,  в  последних  числах  апреля  -  это  был  первый   ясный,
по-настоящему весенний день в году, - я подъехал на велосипеде  к  дому  и
позвонил в дверь. Дом не был ни французским шато, ни греческим храмом,  ни
нормандской крепостью, а длинным и  нескладным  коттеджем  под  поседевшей
драночной кровлей,  с  широкими  верандами,  башенками  и  многочисленными
фронтонами.  Его  окружал   просторный   парк,   облагороженный   могучими
заморскими деревьями. Внутри же  дома  ничего  сельского  не  было.  Через
открытую, но снабженную щеколдой сетчатую дверь я увидел целый взвод  слуг
в полосатых жилетах и служанок в форме с  развевающимися  белыми  лентами,
занятых натиркой полов и полировкой мебели. Позже я  выяснил,  что  мебель
стоила такого ухода: здесь была самая большая  -  не  считая  Ньюпортского
музея - коллекция мебели  знаменитых  ньюпортских  краснодеревщиков  XVIII
века.
   В дверях появился внушительный дворецкий в красном полосатом  жилете  и
зеленом фартуке. Я объяснил цель прихода.  Глаза  его  не  без  возмущения
остановились на моем велосипеде.
   - М-м... Вы мистер Норт? - Я ждал. - Вообще, сэр, этой дверью утром  не
пользуются. За углом дома, слева от вас, вы найдете садовую калитку.
   Я был согласен войти в дом через дымоход или угольный люк,  но  мне  не
понравился дворецкий, его выпученные глаза, его  избыточные  подбородки  и
презрительный тон. Утро было чудесное. У меня было прекрасное  настроение.
Я не так остро нуждался в работе. Я медленно  отряхнул  рукав  и  выдержал
паузу.
   - Миссис Босворт просила меня прийти по этому адресу и в этот час.
   - _Этой_ дверью обычно не пользуются...
   В юности - и в армии -  я  усвоил,  что,  когда  вас  начинает  шпынять
надутая власть, тактика должна быть следующей: улыбайтесь дружелюбно, даже
почтительно, понизьте голос, изобразите частичную  глухоту  и  без  устали
несите всякую околесицу. В результате  господин  бурбон  возвышает  голос,
теряет рассудок и (самое главное) привлекает к месту происшествия  третьих
лиц.
   - Благодарю вас, мистер Гэммейдж... мистер Кэммейдж. Вы,  должно  быть,
ожидаете настройщика или...
   - Что?
   - Или педикюршу. Чудесный денек сегодня, мистер Гэммейдж! Будьте добры,
скажите миссис Босворт, что я заходил по ее просьбе.
   - _Меня зовут не_... Сэр, отведите ваш велосипед к той двери, которую я
указал.
   - Всего доброго. Я напишу миссис Босворт, что заходил.  Irasci  celerem
tamen ut placabilis essem [пусть я буду скор на гнев, но отходчив (лат.)].
   - Сэр, вы глухой или ненормальный?
   - Доктор  Босворт  -  я  его  близко  знал  в  Сингапуре...  знаете,  в
"Раффлз-отеле". Мы играли в фан-тан. -  Я  еще  больше  понизил  голос:  -
Храмовые колокольчики и всякое такое. С потолков опахала свешиваются...
   - Вы мне... вы мне... Хватит с меня. _Уходите!_
   Это действует безотказно. Третьи лица не заставили  себя  ждать.  Слуги
глазели на нас разинув рты. Вдалеке появилась миловидная  женщина  средних
лет.  Молодая  женщина  в  бледно-зеленом  льняном  платье  (Персис,  сама
Персис!)  спустилась  по  широкой   лестнице.   "Девять   фронтонов"   уже
представлялся мне домом, где слышат стены.
   Дама издалека крикнула:
   - Виллис, я жду мистера Норта... Персис, тебя это не касается... Мистер
Норт, пройдите, пожалуйста, в мою гостиную.
   Божественная Персис скользнула между мистером Виллисом и мною,  подняла
щеколду и, не взглянув ни налево,  ни  направо,  исчезла.  Я  поблагодарил
мистера Виллиса (который лишился дара речи)  и  медленно  прошествовал  по
длинному холлу. Через открытую дверь я увидел в одной из гостиных  большую
картину "Три сестры Босворт" - вероятно, кисти Джона Сарджента: на  диване
беспечно  сидят  три  хорошенькие  девушки,  наделенные  всеми  возможными
прелестями, включая ангельский нрав. Она была написана в 1899 году. Сестры
же: Сара, которая недолго была замужем за  достопочтенным  Олджерноном  Де
Байи-Люиссом, а теперь звалась  миссис  Мак-Генри  Босворт;  Мэри,  миссис
Кассиус Марселлус Леффингвелл; и  Теодора,  миссис  Теренс  Онслоу,  давно
поселившаяся в Италии. Миссис Босворт,  старшая  из  них,  была  сейчас  в
ярости.
   - Я миссис Босворт. Будьте любезны, садитесь.
   Оглянувшись вокруг, я восхитился и комнатой, и дамой.  Я  заметил,  что
дверь  слева  чуть  приоткрыта;  а  все  остальные  были   распахнуты.   Я
заподозрил, что  знаменитый  дипломат  подслушивает  нашу  беседу.  Миссис
Босворт разложила перед собой  три  книги  -  в  каждой  было  по  цветной
закладке. Я заподозрил, что одна из  них  предназначена  для  того,  чтобы
провалить претендента.
   - У моего отца быстро устают глаза. Предыдущие чтецы по разным причинам
его не удовлетворяли. Я знаю его вкусы. Чтобы сберечь  ваше  время,  можно
попросить вас начать эту страницу сверху?
   - Конечно, миссис Босворт.
   Я заставил ее подождать. Так, так! Это  была  "История"  моего  старого
друга мистера Гиббона. Плохие дела в  восточном  Средиземноморье,  паутина
дворцовых  интриг,  десятки  византийских  имен,  слова  такие,  что  язык
сломаешь; но кровь разгоняет. Я читал медленно и с удовольствием.
   - Спасибо, - наконец сказала она, прервав меня на убийстве. Она  встала
и как будто бы машинально прикрыла дверь рядом  со  мной.  -  Чтение  ваше
говорит само за себя. Но,  к  сожалению,  должна  сказать  вам,  что  отец
находит чтение с прерывистой эмфазой очень утомительным. Думаю, что больше
не стоит отнимать у вас время.
   Из-за прикрытой двери послышался старческий голос:  "Сара!  Сара!"  Она
протянула мне руку и сказала:
   - Спасибо, мистер Норт. Всего хорошего!
   "Сара! Сара!" В соседней комнате зазвенел колокольчик; чем-то бр