один барон (нем.)].
   - Когда у вас сегодня званый обед?
   - В четверть девятого. А что?
   - Можем мы встретиться в "Мюнхингер Кинге", чтобы я  вам  изложил  один
план?
   - К половине восьмого успеете?
   - Договорились.
   Дипломаты - люди точные. Бодо был, как говорится, "при полном  параде".
Его пригласили в  военно-морское  училище  на  обед  с  каким-то  приезжим
начальством - адмиралами разных стран, - он был весь в  орденах  (или,  на
языке нижних чинов, "в насыпухе") и прочем. Внушительное зрелище!
   - Что у вас за план? - спросил он с живым любопытством.
   - На этот раз дело серьезное. Буду краток. Вы знаете у Данте место  про
Уголино?
   - Конечно.
   - Помните Аньезе? Ее муж погиб на подводной лодке.  -  Я  рассказал  то
немногое, что знал. - Быть может,  они  умерли  через  несколько  дней  от
удушья, а может, жили неделю без нищи. Лодку в конце концов освободили изо
льдов. Как вы думаете, министерство военно-морского флота осведомило  вдов
и родителей погибших о том, что там было обнаружено?
   Он задумался.
   - Если там было что-то ужасное, вряд ли.
   - Аньезе эта мысль не дает  покоя.  Ей  жить  не  хочется.  Но  она  не
подозревает, что я знаю о ее страхах.
   - Gott hilf uns! [Слава господу! (нем.)]
   - Она мне сказала,  что  ее  донимают  мысли,  которыми  она  не  может
поделиться ни с сестрой, ни с близкими друзьями, даже с матерью. Когда так
говорят, значит, есть  потребность  кому-то  открыться.  После  той  нашей
встречи Мино несколько раз приглашал ее в кафе. Она говорит, что больше не
может встречаться с ним наедине. Мино вам кажется славным парнем?
   - Безусловно.
   -  Я  хочу  в  следующее  воскресенье  на  закате  устроить  пикник  на
Брентонском мысу. Вы свободны от пяти до восьми?
   - Да. После воскресенья я уезжаю из Ньюпорта. В девять тридцать  в  мою
честь устраивают прием. Я успею.
   - Я обеспечу шампанское, бутерброды и сладкое. Сможете вы,  в  качестве
кавалера Двуглавого Орла, поехать с нами и предоставить свою машину? Вы  с
Аньезе и Мино сядете впереди, а я  с  провизией  и  льдом  -  на  откидном
сиденье. Мне не хочется выглядеть хозяином празднества. Вы сможете сыграть
эту роль?
   - Нет! Как вам не стыдно. Я и  буду  хозяином.  Теперь  мне  тоже  надо
говорить покороче. В леднике моего домика всегда лежит  несколько  бутылок
шампанского. Привезу походную кухню с жаровней. Любой швейцарец  может  за
один день оборудовать гостиницу. Нам, австрийцам,  на  это  нужна  неделя.
Если пойдет дождь или будет холодно, мы сможем укрыться в моем домике. Вам
принадлежит идея - и хватит с вас! А теперь  изложите  свой  план.  В  чем
суть?
   - Ах, Бодо, не спрашивайте. Это пока лишь надежда.
   - Ого! Ну хотя бы намекните.
   - Помните "Макбета"?
   - Играл в нем Макдуфа, когда учился в Итоне.
   - Помните, как Макбет просит врача вылечить леди Макбет от лунатизма?
   - Погодите...  "Придумай,  как  удалить  из  памяти  следы  гнездящейся
печали..." и что-то вроде: "...Средствами,  дающими  забвение,  освободить
истерзанную грудь".
   - Вот, Бодо, вот чем вы завоюете Персис, вот что мы должны сделать  для
Аньезе.
   Он смотрел на меня.
   - И Персис?.. - прошептал он. - Разве ее муж погиб на подводной лодке?
   - Подлинно только счастье, отнятое у страдания; все прочее - просто так
называемые "земные блага".
   - Кто это сказал?
   - Кто-то из - ваших австрийских поэтов, по-моему, Грильпарцер.
   - Schon. Мне надо бежать. Черкните, куда заехать за гостями  и  прочее.
Ave atque vale.


   Приглашения были разосланы через Розу и приняты.
   - Роза, нам так хотелось бы пригласить и вас с Филуменой, но вы знаете,
какая тесная у него машина. - По глазам  Розы  было  видно,  что  она  все
поняла, быть может, поняла даже  мой  замысел.  -  Покажите  мне,  как  вы
кладете руку на поясницу Мино, чтобы помочь ему войти и выйти из дверей  и
из машины.
   Мать наблюдала за нами со смехом.
   - Не знаю уж, что вы там затеяли, синьор Теофило, а не боюсь!


   Знаменательный день настал. Погода  стояла  превосходная.  Умелые  руки
усадили Мино в машину. Аньезе тоже предпочла отправиться из лавки Матера -
полагаю, для того, чтобы не огорчать сынишку, мечтавшего покататься с  ней
на машине. Когда мы приехали на Брентонский мыс, великий ресторатор  барон
Штамс вытащил два складных столика,  накрыл  их  (с  шиком)  скатертями  и
принялся откупоривать бутылку. Аньезе и Мино остались в машине с подносами
на коленях, а остальные два кавалера устроились на складных стульях рядом.
   - Теперь могу вам сказать, что я уже два раза в жизни пил шампанское, -
сообщил Мино. - Я попробовал "Асти Спуманте" на свадьбе брата. А до  этого
я пил шампанское только на твоей свадьбе, Аньезе.
   - Тебе было всего пятнадцать  лет.  Я  рада,  что  тебе  удалось  тогда
попробовать, Мино. - Аньезе говорила  так  осторожно,  словно  ступала  по
тонкому льду. - Семья мужа живет в Олбени, в  штате  Нью-Йорк.  Они  тогда
приехали и остановились у нас. И привезли три  бутылки  шампанского...  Ты
хорошо помнишь Роберта?
   - Конечно. Его лодка не так уж часто заходила в бухту, и как-то раз  он
спросил, не хочу ли я подняться на борт, а я еще как хотел! Но в тот  день
разыгрался шторм, и я не смог бы вскарабкаться по лестницам  и  трапу.  Он
сказал, что возьмет меня в следующий раз. Роберт был  моим  кумиром.  Мама
считала, что более красивого  и...  приятного  человека  она  в  жизни  не
встречала.
   Аньезе горестно отвернулась.
   Бодо спросил:
   - А начальство дало ему отпуск, когда он женился?
   - Он  копил  увольнительные.  Мы  поехали  в  Нью-Йорк  и  все-все  там
посмотрели. Каждый день катались на метро и по надземной дороге из конца в
конец - каждый день по другой линии. Роберт знал, что я люблю музыку, и мы
три раза ходили в оперу. - Она повернулась к Мино. - Конечно, нам пришлось
сидеть очень высоко, но все  было  прекрасно  видно  и  слышно...  Были  в
зоопарке и на службе в соборе святого Патрика. - В  глазах  у  нее  стояли
слезы, но она добавила со смешком: - На Кони-Айленд тоже съездили. Вот где
было весело, Мино...
   - Представляю себе, Аньезе.
   - Ну да... Теофил, а что делает Бодо?
   Бодо колдовал над жаровней.
   - Готовлю ужин. Пока жарится, выпейте еще по бокалу шампанского.
   - Я боюсь захмелеть.
   - Оно не очень крепкое.
   - Аньезе, - спросил я, - маэстро дель Балле научил вас песням,  которые
можно петь без аккомпанемента? Вы говорили, что он велел вам  петь  везде,
где вас как следует попросят, Могу заверить, что мы очень этого хотим.
   - А-а, я знала одну старинную итальянскую песню... Дайте вспомнить...
   Она прикрыла рукой глаза и запела: "Caro mio  Ben.  Caro  mio  Ben"  [о
дорогой, сокровище мое (ит.)] - легко, как лебедь  скользит  по  воде.  На
второй строфе она запнулась.
   - Простите, не могу. Это одна из трех самых любимых  его  песен...  Ах,
Теофил, Бодо... он был такой хороший!  Совсем  еще  мальчик  и  так  любил
жизнь. Какой ужас... подо льдом, без еды... Как вы думаете, вода-то у  них
была?.. А есть нечего...
   Бодо заговорил очень  внятно,  но  без  нажима,  не  поднимая  глаз  от
жаровни:
   - Аньезе, во время войны я четыре дня пролежал без еды  в  канаве.  Был
ранен, не мог подняться  и  поискать  воды.  То  и  дело  терял  сознание.
Санитары, которые меня нашли, потом  рассказывали,  что  я  несколько  раз
умирал у них на руках, но улыбался. Можете  не  сомневаться,  что  люди  в
лодке - где так мало воздуха - быстро  потеряли  сознание.  Воздух  нужнее
пищи и питья.
   Она ошеломленно смотрела на Бодо; лицо  ее  осветилось  надеждой.  Сжав
горло рукой, она прошептала:
   -  Без  воздуха...  Без  воздуха...  -  Потом,  обхватив  руками  Мино,
прильнула щекой к его лацкану и зарыдала: - Обними меня, Мино! Обними!
   Он обнял ее, приговаривая:
   - Дорогая, красавица ты моя... дорогая, храбрая моя Аньезе...
   - Обними меня!
   Мы с Бодо смотрели друг на друга.
   Аньезе овладела собой:
   - Простите меня, простите, пожалуйста... - И вынула из сумочки  носовой
платок.
   Бодо громко объявил:
   - Ужин готов.



        "11. АЛИСА"

   Когда я первый раз жил в Ньюпорте - в форте Адамс, в 1918-1919 годах, -
я был обитателем Четвертого города, военно-морского.  Теперь  же,  в  1926
году, было мало шансов  -  да  я  их  и  не  искал,  -  что  мне  придется
соприкоснуться с этим замкнутым миром.
   И все же мне довелось, вернее, посчастливилось узнать одного  скромного
человека, связанного семейными узами с флотом США, - Алису.
   Время от времени меня охватывает желание  отведать  итальянской  кухни.
Меня приглашали к себе обедать Матера, Авонцино и  Хилари  Джонсы,  обещая
угостить итальянскими блюдами, но читатель знает, что я решил не принимать
никаких приглашений. Жизнь у меня была настолько  клочковатая  и  стадная,
что только неукоснительное соблюдение этого правила могло уберечь меня  от
нервного  расстройства.  Я  ел  один.  В  Ньюпорте  было  три   ресторана,
считавшихся итальянскими, но, как и тысячи  других  в  нашей  стране,  они
могли предложить лишь жалкое подобие настоящих  итальянских  блюд.  Больше
всего мне нравилось "У мамы Кардотты"  на  Перекрестке  первой  мили.  Там
можно было получить чашку домашнего вина, называвшегося в народе  "красным
даго". Раза два в месяц я проезжал милю до  "Мамы  Карлотты"  и  заказывал
minestrone, fettucine con salsa [густой овощной  суп,  лапшу  с  подливкой
(ит.)] и хлеб - хлеб был отличный.
   Через дорогу от ресторана находился один из пяти или  шести  входов  на
громадную, отгороженную высоким забором  морскую  базу.  Рядом  гектары  и
гектары земли были застроены шестиквартирными  бараками,  где  жили  семьи
моряков, - многие из них служили на базе и месяцами  не  появлялись  дома.
Царь Итаки Улисс двадцать лет был разлучен со своей  женой  Пенелопой;  из
них десять он сражался под стенами Трои и десять отнял долгий путь  домой.
Ньюпортские моряки, их жены  и  дети  жили  в  густонаселенном  районе,  в
одинаковых строениях,  на  одинаковых  улицах,  с  одинаковыми  школами  и
детскими площадками - и во власти одинаковых условностей. С 1926 года этот
район разросся, но поскольку  воздушное  сообщение  стало  делом  обычным,
служащих чаще отпускают домой и даже семьи их перевозят на время  в  такие
же "лагеря" на Гавайях, Филиппинах и в других местах. В  1926  году  здесь
были   сотни   "береговых   вдов".    Густота    населения    способствует
раздражительности, одиночеству и излишне  придирчивому  взгляду  на  чужое
поведение; в отгороженном мире базы все это  проявлялось  особенно  остро.
Участь Пенелопы была нелегкой, и ее, наверное, окружали жены отсутствующих
моряков; но царице, по крайней мере, не приходилось _все  время_  жить  на
глазах у женщин, таких же несчастных, как она.
   Жителям морской базы разрешалось выходить когда угодно,  но  они  редко
выбирались в город - у них  были  свои  продовольственные  магазины,  свои
театры, клубы,  больницы,  врачи  и  дантисты.  Гражданская  жизнь  их  не
привлекала и, может быть, даже пугала.  Но  они  с  удовольствием  сбегали
ненадолго из своего, как они выражались, "муравейника", "гетто", облюбовав
за его стенами несколько местечек. "У мамы  Карлотты"  было  одно  из  тех
заведений на Перекрестке первой мили,  которые  они  считали  своими.  Оно
состояло из двух больших параллельных  комнат  -  бара  и  ресторана.  Бар
всегда был забит мужчинами, хотя там имелись и столики  для  дам  (которые
никогда не приходили в одиночку); в полдень и  вечером  ресторан  тоже  не
пустовал. В семьях моряков не принято было тратиться на еду в  городе,  но
когда приезжали погостить родители  или  родственники,  их  угощали  и  за
цивильным  столом.  Мичман  или  старшина  выходил  сюда  -  на   люди   -
отпраздновать какую-нибудь годовщину. Среди  других  родов  войск  принято
считать, что моряки -  от  адмиралов  и  ниже  -  женятся  на  хорошеньких
женщинах, не отличающихся умом, и подбирают их в южных штатах.  Я  не  раз
убеждался в справедливости этого смелого  обобщения  -  особенно  "У  мамы
Карлотты".
   Однажды вечером, вскоре после того, как я снял квартиру,  я  отправился
поесть к "Маме Карлотте". У меня была привычка читать за столом газету или
даже книгу. Если человек один, да еще читает,  ясно,  что  это  сухопутная
крыса. В тот вечер по неизвестным мне причинам я не мог  получить  вина  и
пил пиво. Я сидел у всех на виду, один за столиком на четыре персоны, хотя
народу было столько,  что  женщины,  которым  не  нашлось  места  в  баре,
переходили в ресторан и стояли парочками, с бокалами  в  руках,  оживленно
беседуя.
   Эта глава - об Алисе. Фамилии ее по мужу  я  так  и  не  узнал.  За  те
несколько часов, что мы пробыли вместе, я  выяснил,  что  она  родилась  в
большой, часто голодавшей семье, в угольном районе Западной Виргинии и что
в возрасте пятнадцати лет сбежала из дому с одним знакомым джентльменом. Я
не буду воспроизводить здесь ее выговор  и  чересчур  выделять  недостаток
образования.
   Алиса и ее подруга Делия (из центральной Джорджии)  стояли  вплотную  к
двум пустым стульям у моего стола. Они разговаривали,  чтобы  видно  было,
что они разговаривают, - не только мне, но и остальным посетителям.  Почти
все в зале знали всех, и все за всеми следили. Как сказал один современный
автор: "Ад - это они". Слух у меня был на  редкость  острый,  и  я  уловил
перемену в их тоне.  Понизив  голос,  они  обсуждали,  прилично  ли  будет
спросить у меня разрешения занять  свободные  места  за  столом.  Наконец,
старшая,  Делия,  повернулась  ко  мне  и  холодным,   официальным   тоном
осведомилась, заняты ли места. Я привстал и ответил:
   - Нет, нет, не заняты. Садитесь, пожалуйста.
   - Спасибо.
   Как впоследствии выяснилось, даже то, что я привстал, произвело сильное
впечатление. В их кругу мужчины, приветствуя дам, не вставали ни при каких
обстоятельствах; так поступали джентльмены в кино - отсюда и  впечатление.
Я раскурил трубку и продолжал читать. Они повернули  свои  стулья  друг  к
другу и возобновили разговор. Они обсуждали избрание  приятельницы  главой
комитета,  ведающего  благотворительным  турниром  по   бинго.   Казалось,
слушаешь одну из тех  старомодных  пьес,  где  для  сведения  публики  два
действующих лица сообщают друг другу о событиях, давно им известных.
   Так продолжалось некоторое время. Делия заявила,  что  избрание  некоей
Доры - смехотворно.  Дора,  на  прежнем  высоком  посту,  начисто  сорвала
подготовку прощального чаепития для четы, переведенной в Панаму, и т.д.
   - Она хочет всех расположить и для этого гадает по  руке.  Знаешь,  что
она сказала Джулии Хэкмен?
   - Нет. - Перешептываются. - Алиса! Ты это придумала!
   - Клянусь чем хочешь.
   - Ну, какой ужас! - Театральный смех.
   - Она на все готова, лишь бы о ней говорили. Сказала, что за  ней  один
подглядывал, когда она мылась  в  ванной;  тогда  она  распахнула  окно  и
бросила ему в лицо намыленную губку - прямо в глаза.
   - Алиса! Не может быть!
   - Делия, она это сама рассказывает. Да она что угодно  расскажет,  лишь
бы прославиться. Голоса зарабатывает. Фамилию-то ее все знают.
   Теперь у меня была возможность  незаметно  разглядеть  их.  Делия  была
повыше подруги,  статная  брюнетка,  но  недовольная  и  даже  с  какой-то
озлобленностью; я дал бы ей лет тридцать. Алиса была около полутора метров
ростом, лет двадцати восьми. У нее было хорошенькое острое птичье  личико,
бледность которого говорила о плохом  здоровье.  Из-под  шляпы  выбивались
пряди тусклых соломенных волос. Но все это оживляли черные умные глаза  и,
видимо, отчаянная жажда получить от жизни удовольствие. Недостатков у  нее
было два: при ее природном уме люди менее смышленые постоянно  вызывали  у
нее  раздражение;  другим   недостатком   была   невидная   фигурка,   что
объяснялось, по-видимому, как и  бледность,  плохим  питанием  в  детстве.
Несмотря на разницу в возрасте, верховодила в этой паре Алиса.
   Они осушили свои бокалы. Почти не глядя на них, я спросил вполголоса:
   - Могу я предложить дамам пива?
   Они смотрели друг на друга окаменев - как будто то, что  они  услышали,
_даже повторить нельзя_. На меня они не смотрели.  В  полной  мере  выявив
дерзость моего захода, Делия выступила с ответом. Она  опустила  голову  и
без улыбки прошептала:
   - Очень любезно с вашей стороны.
   Я встал, чуть слышным голосом дал заказ официанту и углубился в книгу.
   Условность!   Условность!   Эта    строгая    властительница    всякого
человеческого сообщества - от Ватикана до приютской песочницы  -  особенно
сурова с "береговыми вдовами", ибо  от  их  поведения  зависит  и  карьера
моряка. За нами наблюдали. Нас  взяли  на  прицел.  Условность  требовала,
чтобы мы не улыбались друг другу. Не дай бог, подумают,  что  нам  весело,
ибо в придирчивой морали зависть играет не последнюю роль. Когда пиво было
подано, женщины слегка кивнули и продолжали  разговор.  Но  прежде  чем  я
вернулся к книге, глаза Алисы встретились с моими  -  великолепные  черные
глаза,  которые  достались  рано  старящемуся  воробышку.  Кровь  во   мне
заиграла. Через несколько минут я нарочно пролил пиво на стол.
   - Прошу прощения, дамы, - сказал я, промокая пиво платком.  -  Извините
меня. Видно, пора завести очки. Я вас не облил?
   - Нет. Нет.
   - Я бы никогда не простил себе, если бы испортил вам платья. - Я сделал
вид, будто оттираю полу пиджака.
   - У меня тут шарф, - сказала Делия. - Он старый. Вытритесь им. Он легко
отстирывается.
   - Спасибо, спасибо, мадам, - серьезно сказал я. - Нельзя читать в таких
местах. Это вредно для глаз.
   - Да, да, - сказала Алиса. - Мой отец читал запоем,  даже  ночами.  Это
ужас.
   - Да, книжку лучше спрятать. Ей-богу, глаза мне еще пригодятся.
   Чинность наша удовлетворила бы самого строгого критика.
   Алиса спросила:
   - Вы живете в Ньюпорте?
   - Да, мадам. Семь лет назад, во время войны, я служил  в  форте  Адамс.
Город мне понравился, и я  опять  приехал  -  искать  работу.  Работаю  на
участке в одном доме.
   - На _участке_?
   - Я вроде разнорабочего: печки, листья, приборка - всякое такое.
   У военных "приборка" - вид наказания, напоминающего  каторжные  работы;
но они решили,  что  я  штатский,  и  поэтому  просто  растерялись.  Делия
спросила:
   - Вы живете там, где работаете?
   - Нет, живу я сам по  себе,  в  квартирке  недалеко  от  Темза-стрит  -
вернее, не сам по себе, потому что  у  меня  большая  собака.  Меня  зовут
Тедди.
   - Собака? У-у, я люблю собак.
   - У нас на базе собак держать не разрешают.
   Собаку я выдумал. В Америке есть миф, распространяемый  кинематографом,
что если человек держит _большую_ собаку и  курит  трубку,  это  достойный
человек. События развивались быстро. Я только одного не дал им понять: кто
из них мне нравится больше. Мы-то с Алисой знали, но Делия  не  отличалась
сообразительностью.
   - Могу я пригласить дам на девятичасовой сеанс в "Оперу"? Оттуда  я  бы
отвез вас домой на такси.
   - Ах, нет... Спасибо.
   - Это слишком поздно.
   - Ах, нет!
   Я мог бы поклясться на целой пачке Библий,  что  Делия  толкнула  ногой
Алису и Алиса толкнула ногой  Делию,  согласно  условленному  коду.  Делия
сказала:
   - Ты иди,  Алиса.  Мы  выйдем  с  тобой,  а  джентльмен  встретит  тебя
где-нибудь подальше на улице.
   Алиса была в ужасе.
   - Что ты выдумала, Делия!
   - А что? -  поднявшись,  величественно  ответила  Делия.  -  Мыслям  не
прикажешь. Я пошла в комнату для девочек. Вы меня извините. Я на минуту.
   Мы с Алисой остались одни.
   - Вы, наверное, с Юга, - сказал я, впервые за вечер улыбнувшись.
   Она не улыбнулась - наоборот, она обожгла меня взглядом.  Она  подалась
вперед и заговорила тихим голосом, но очень отчетливо:
   - Не улыбайтесь! Через несколько минут мне придется познакомить  ва