и прощали - о, было что ей прощать! - любовь посплетничать о чужих делах, неуемное кокетство и постоянные шашни с посетителями библиотеки.
     Шурик оценил е„ человеколюбие, когда в разгар эпидемии гриппа - половина сотрудников болела, а вторая работала с удвоенной нагрузкой - он приш„л к ней просить три дня за свой сч„т.
     - Да вы с ума сошли! Я вас на сессию должна отпускать в самое горячее время, и вам ещ„ за свой сч„т! И речи быть не может! И так работать некому!
     - Валерия Адамовна! - взмолился Шурик. - Такие обстоятельства... ну хоть заявление об уходе подавать!
     - Без году неделя работаете, и уходить! Да уходите! Здесь очередь стоит! В Ленинской библиотеке работать! Люди от нас не уходят! От нас - только на пенсию! - искренне шумела начальница.
     - Мне на три дня надо уехать в Сибирь. Иначе я ужасно подведу одну женщину...
     У Валерии под синими ресницами заж„гся интерес:
     - Вот как?
     - Понимаете, ей рожать пора, а я вроде как е„ муж...
     - Ничего себе! У вас реб„нок должен родиться, а вы вроде как муж? - преувеличенно изумилась Валерия.
     И Шурик, на краешке стула сидя, рассказал кратко, но ясно всю историю бедной Стовбы, историю, не имевшую пока финала, потому что после того как они расписались, она уехала к родителям в Сибирь, и теперь вот ей пора рожать, и она звонила и просила его срочно приехать: потому что если родится реб„нок так-сяк, просто смугленький, то ещ„ ничего. А вот если негр настоящий, то непременно будет семейный скандал, потому что отец - каменная скала с партийной должностью, и из дому е„ непременно вышвырнут... Так что надо ему ехать, чтобы играть роль счастливого отца кубинского реб„нка...
     - Пишите заявление, - сказала Валерия Адамовна и поставила свою красивую лохматую подпись прямо под Шуриковыми робкими строчками.

глава 25

     И Шурик засобирался. Стовба просила купить, если удастся, два шерстяных детских костюмчика. Он честно поехал в тот самый ?Детский мир?, в котором к его рождению такие же костюмчики покупала его бабушка Елизавета Ивановна. Так же честно отстоял в длинной очереди и купил два, ж„лтый и розовый. Пожилая практичная женщина, стоявшая перед ним в очереди, объяснила, что один надо брать на год, а второй - на два года. Зачем два костюма на один размер? Аргумент был доходчивый.
     Каких-то особых заграничных бутылочек с сосками он не достал - их в тот день в ?Детском мире? не выбрасывали. Но этот редкий предмет чехословацкого производства раздобыла Аля Тогусова. Она, не вполне оправившаяся от матримониальной травмы, которую нан„с ей, сам того не ведая, Шурик, вс„ ещ„ продолжала делать вид, что находится с Шуриком в любовной связи. Но после банки масляной краски, послужившей предлогом к близости, и нескольких е„ как будто случайных набегов на Новолесную, Шурик е„ особенно не домогался. Если честно, совсем не домогался. И даже не звонил ни разу.
     Это было обидно, но представлялось Але всего лишь новым препятствием в жизни: вс„ прочие она постепенно преодолевала. Она интуитивно знала, что с обстоятельствами надо работать, обращая их в свою пользу.
     В институте у не„ был полный порядок: она получала повышенную стипендию по результатам последней сессии. Собственно, последней она была для Шурика, для Али - просто весенняя сессия за первый курс. У не„ было две полставки, одна на кафедре, лаборантская, вторая в деканате вечернего отделения, секретарская. На машинке она печатать научилась ещ„ в те времена, когда работала на Акмолинском химзаводе. Но та часть жизни была отрезана, она про не„ и не вспоминала, даже матери написала только два письма: первое, когда поступила, сгоряча, где и про Красную площадь, и про общежитие, второе, весной, - сообщила, что приехать на каникулы не сможет, потому что сначала практика, а потом надо будет работать, деньги зарабатывать, а то на билет нет. Мать письма не поняла, решила, что дочка собирается приехать, как только на билет заработает.
     Аля и вправду зарабатывала: и деньги, и биографию. К ней все хорошо относились - и соученики, и сослуживцы. Знали, что она над„жная, во вс„м старается, не боится переработать. Только вот друзей не заводилось. В гости не звали. Впрочем, ходить было и некогда. Но обидно - не звали.
     Как-то не получалось завязывание отношений с правильными и нужными людьми. Химии-то она училась, но хотела бы научиться и всему прочему. Вот так получилось, что единственный московский дом, где е„ принимали, был Шуриков. А единственная женщина, которую она называла про себя с почтением ?дама?, была Вера Александровна. Аля к ней приглядывалась, и вс„ нравилось в ней: осанка, простая, но чем-то особенная речь, и манера накидывать кофту на плечи, откинув рукава, и ногти в розовом лаке, и то, как она ела и пила - невнимательно, казалось бы, но так медленно и красиво... Она была хорошим образцом - но как быть с рукавами? Не могла Аля жить вот так, спустя рукава, они мешали бы ей и в лаборатории, и в при„мной деканата...
     Но кое-что подбирала для себя, например, чай с молоком. По-английски. Из серебряного молочника, а не из треугольного пакета пускала Вера Александровна тонкую струю в чайную чашку, и там расходились дымчатые разводы, а она размешивала их ложечкой по часовой стрелке...
     Приметив внимательный Алин взгляд, Вера Александровна сказала:
     - Когда Шурик был маленький, он считал, что чай делается сладким от мешания, а не от сахара. Думал, чем больше мешаешь, тем слаще. Забавно, не правда ли?
     И вот это ?не правда ли?? было особенно привлекательным.
     В тот предъотъездный вечер Аля не предупредила Шурика, что зайд„т после работы, и ждала его, распивая с Верой Александровной чай по-английски. Привет от дедушки Корна. Ждать пришлось довольно долго.
     - Я принесла бутылочку с соской для Стовбы, - с улыбкой заговорщика сказала Аля. - Сможешь взять, не правда ли?
     - Отчего не взять, - буркнул Шурик, не оценив неуместного изящества речи.
     Вера Александровна поставила греть на решетку голубцы из кулинарии.
     - Аля, вы не откажетесь?
     Аля отказалась. Есть она хотела, но боялась, что не сможет отрезать правильными кусочками, двигать их ножом на вилку, не накалывая, а как-то плашмя. В институтской столовой она прекрасно ела такие же голубцы просто ложкой, вилок в обеденное время не всегда хватало...
     А Шурик ел, как мать, неторопливо и точно. Вот ведь какие дела - а в лаборатории два раствора слить не мог в пробирку, и навеску толком сделать не мог, - удивлялась Аля.
     Вера Александровна ушла к себе смотреть телевизор - ?Таня? Арбузова в новой постановке, и пропустить этого она не могла.
     - Ну что, завтра к жене едешь? - как бы пошутила Аля.
     - Тише, ты что? Мама не знает, - испугался Шурик.
     - Не знает, что ты едешь? - удивилась Аля.
     - Я сказал, в командировку. Ну, вроде случайно в тот город, где Стовба живет. Не знает она, что я расписался с ней. Я паспорт знаешь куда запрятал, чтоб ей случайно на глаза не попался.
     - А костюмчики купил?
     Шурик кивнул:
     - На год и на два.
     - Покажи, - попросила Аля стратегически.
     Доверчивый Шурик пов„л е„ в свою комнату, где лежал почти собранный бабушкин ?чемодан ј1?, то есть самый маленький из е„ коллекции, с металлическими уголками. Были ещ„ ј2 и ј4. Но Аля этого не знала.
     Шурик присел над чемоданом, стоявшим на полу возле письменного стола. Аля обхватила его сзади за шею. Он посмотрел на часы - половина одиннадцатого. А е„ ещ„ нужно было провожать, как иначе. Вставать же завтра предстояло в шесть - рейс был ранний.
     - Только быстро, - предупредил Шурик.
     Это были не совсем те слова, которых бы хотелось Але. Но дело было, в конце концов, не в словах, а в генеральной линии. Аля же была с детства приучена к мысли, что мужикам от баб известно чего нужно. Такая была е„ простенькая теория, и она ей следовала, не сочтя нужным спрашивать, желательно ли это в данный момент Шурику. Ему же и в голову не пришло девушке отказывать в такой малости. И с аппетитом, неизменно приходящим во время еды, Шурик совершил необходимое действие, доставив Але полное удовольствие: они были любовники, уже в пятый раз за истекшие с того Нового года они были любовники, значит, вс„ шло в правильном направлении, и если Стовба не захочет его охомутать, то достанется он ей, Але, через терпение и верность. Стовба же, по причине глубокой беременности, опасений у не„ пока не вызывала. К тому же всем было известно, как влюблена она была в своего ч„рного Энрике, а какому мужику это понравится...
     Общая схема была, может, и правильная, но для отдал„нных районов и для другого контингента. Этого Аля пока недоучитывала, но у не„ впереди ещ„ было много времени для обучения.

***

     Летел Шурик со своими костюмчиками и сосками пять часов, до этого ещ„ четыре просидел а аэропорту, ожидая откладывавшегося с часу на час вылета. Кроме бабушкиного чемодана, при нем были ещ„ два старых романа из бабушкиной библиотеки. Один, тягомотный французский, он дисциплинированно дочитал ещ„ до посадки, второй, потр„панный бумажный томик, начал читать в самолете. Было интересно. На половине книги он вдруг запнулся и заметил, что читает не по-французски, а по-английски. Тогда посмотрел на обложку - это был роман Агаты Кристи. Первая книга, невзначай прочитанная по-английски.
     В аэропорту его встречала фиктивная т„ща, которую он видел первый раз в жизни - снежная баба с фетровым ведром на голове, с поджатыми губами. Шурик был выше е„ ростом, но рядом с ней почувствовал себя маленьким мальчиком возле взрослой сердитой воспитательницы. И ему даже пришла в голову неожиданная мысль: а зачем он вообще-то поехал, ведь мог бы и отказаться. Ведь не из-за костюмчиков...
     - Фаина Ивановна, - ткнула т„ща толстую руку, и Шурик мгновенно уловил сходство с другой Фаиной Ивановной, бывшей маминой начальницей, и ему стало совсем уж не по себе.
     - Шурик, - ответил он на рукопожатие.
     - А по отчеству? - строго спросила т„ща.
     - Александрович...
     - Александр Александрович, стало быть, - фамилия ей запомнилась, когда изучала Ленкин паспорт. Фамилия была подозрительная, но имя-отчество - ничего...
     Она прошла вперед, он за ней. У выхода стояла ч„рная служебная ?Волга?.
     ?Отцовская?, - догадался Шурик. При виде хозяйки из машины вышел шоф„р, хотел открыть багажник, но, увидев скромный Шуриков чемодан, открыл лишь дверцу.
     - Зять наш, Александр Александрович, - представила т„ща Шурика шоф„ру. Тот протянул руку:
     - Добро пожаловать, Сан Саныч, - широко улыбнулся, сверкнув металлом. - А меня Володей зовут.
     Шурик с т„щей уселись на заднее сиденье. Поехали.
     - Как мама себя чувствует? - вдруг ласково спросила Фаина Ивановна.
     - Спасибо, после операции ей гораздо лучше стало, - и спохватился, откуда она вообще про маму знает.
     - Да, Лена говорила, что операция была тяж„лая. Ну, слава Богу, слава Богу. А долго ли в больнице лежала?
     - Три недели, - ответил Шурик.
     - Геннадий Николаевич тоже три недели в том году отлежал у вас там, в Кремлевке. Ему на желчный пузырь операцию делали. Хорошие врачи, - одобрительно отозвалась Фаина Ивановна. - Если другой раз прид„тся ложиться, лучше уж в Кремлевку. Геннадий Николаевич устроит - как членов семьи...
     Тут наконец Шурик смекнул, что разговор этот вед„тся для шоф„ра, и стала проясняться ему его собственная роль...
     - А Ленка жд„т тебя не дожд„тся. Нам уж на днях родить...
     - Ну да, - неопредел„нно хмыкнул Шурик, и т„ща решила, видно, помолчать - во избежании промашек.
     - Ты уж, Володя, в гараж машину не ставь, держи при себе, вдруг чего, - приказала Фаина Ивановна шоф„ру, когда доехали до дому.
     - Само собой. Я уж который день не ставлю, - кивнул шоф„р. Выскочил, открыл дверцу.
     Дом был сталинский, обыкновенный. В лифте написано нерусское слово, прижившееся на Руси со врем„н татарского нашествия. Зато дверь на этаже была одна-единственная, в середине лестничной клетки. И открыта нараспашку. В дверях стоял могучий человек с густейшими седыми волосами, широко улыбался:
     - Ну, зят„к, заходи! Милости просим!
     Позади него - толстенная Стовба с подобранными по-новому волосами, в оренбургском платке поверх т„мно-красного большого платья. Стовба улыбалась милым благодарным лицом, и Шурик удивился, как же она изменилась.
     Тесть пожал Шурику руку, потом трижды поцеловал: пахнуло водкой и одеколоном. Лена подставила светлую, на прямой пробор прич„санную голову. Шурик никогда не видел в такой близи беременных женщин, и его вдруг тронуло и пузо, и странная невинность лица. Не было у не„ раньше такого выражения. И он, дрогнувши непонятно каким местом, поцеловал е„ сначала в волосы, а потом в губы. Она покраснела пятнистым лицом. Красавицей она перестала быть, но была просто прелесть...
     - Ну, Ленка, какое же у тебя пузо! Просто непонятно, с какого бока заходить. - заулыбался Шурик.
     Тесть посмотрел на него одобрительно, захохотал:
     - Не смущайся! Научим! Вон, Фаина Ивановна три раза носила, и вс„ без вреда!
     Коридор сделал два поворота. Шурик догадался, что квартира соединена из нескольких. Привели в большую комнату, где был накрыт уже немного разор„нный стол.
     Геннадий Николаевич что-то рыкнул, и из тр„х дверей немедленно стали входить люди - как будто они заранее под дверью стояли. За столом с Шуриком вместе оказалось девять человек: рослый тощий старик и согбенная старушка, родители Геннадия Николаевича, родная сестра Фаины Ивановны, со странным лицом - слабоумная, как выяснилось впоследствии, Стовбин брат Анатолий с женой, Стовбины родители и сама Стовба.
     Еда на столе, как театральные муляжи, - подумал Шурик, - рыбина огромная, окорок какого-то большого зверя, пирожки размером с курицу каждый, а сол„ные огурцы косили под кабачки... Вареная картошка стояла на столе в ведерной кастрюле, а икра в салатнице...
     Стовба, самая высокая девушка на курсе, здесь, в кругу своей великанской семьи, выглядела, несмотря на живот, вполне умеренно.
     - Рассаживайтесь, рассаживайтесь поскорее! - провозгласил Геннадий Николаевич, и все торопливо задвигали стульями. Дальше вс„ было точно как на собрании. Геннадий председательствовал, жена секретарствовала, слабоумная сестра сходила на кухню и принесла графин...
     - Наливайте! Толик, деду с бабкой налей! Маша, ты что как неродная? Рюмку-то подыми! - командовал тесть, наливая тем, кто сидел с ним рядом. То есть Фаине Ивановне, Лене и Шурику... Наконец все вооружились, и Геннадий Николаевич возн„с свой особый стаканчик:
     - Вот, семья моя дорогая! Принимаем нового члена, Александра Александровича Корна. Не совсем у нас хорошо получилось, свадьбу не отгуляли по-хорошему, но уж чего теперь говорить. Пусть дальше вс„ будет по-хорошему, по-людски. За здоровье молодых!
     Все потянули рюмки чокаться. Шурик встал, чтоб дотянуться до бабушки с дедушкой. Они, хоть и старенькие, оказались охочие до выпивки. Опрокинули рюмочки и закусили.
     Потом пошла большая еда. Шурик был голоден, но ел, по обыкновению, не торопясь, как бабушка научила. Прочие все жевали громко, сильно, даже, пожалуй, воинственно. Всем подливали, всем подкладывали. Окорок оказался медвежий, рыба местная, водка отечественная. И выпил е„ Шурик много. Застолье кончилось неожиданно быстро. Съели, выпили, и разошлись в три двери.
     Лена указывала Шурику дорогу: коридор опять сделал два поворота. Пришли в Ленину комнату. Ещ„ недавно это была детская. Лена так стремительно выросла, что мишки и обезьянки не успели скрыться с глаз и рассосаться, как это бывает у девочек старшего возраста. И картинки на стенах висели - кошка с котятами, китайское чаепитие с фарфоровыми чашками и цветущей сливой за позапрошлый год, два клоуна. И стояла прислон„нная к стене не собранная ещ„ детская кроватка. Как будто один реб„нок, выросший, уступал место другому, новому... Ещ„ стояла в комнате неширокая тахта, и на ней две подушки и два одеяла...
     - Ванная и уборная в конце коридора направо. Полотенце зел„ное я тебе повесила, - сказала Лена, не глядя на Шурика. И он пош„л по коридору, куда давно хотел.
     Когда он вернулся, Лена уже лежала в розовой ночной рубашке, с горкой живота перед собой. Шурик л„г рядом. Она вздохнула.
     - Ну, чего вздыхаешь? Вс„ так нормально складывается, - неуверенно сказал Шурик.
     - Тебе спасибо, конечно, что ты приехал. Отец тебе здесь вс„ покажет - трубопрокатный завод, охотхозяйство, цемзавод... может, на Суглейку свозит, в бане попарит...
     - Зачем вс„ это? - удивился Шурик.
     - Ты что, не понял? Чтоб люди видели...- она шмыгнула носом, положила руки на живот поверх одеяла, и Шурику показалось, что живот колышется. Он тронул е„ за плечо:
     - Лен, ну съезжу я на завод... подумаешь...
     Она отвернулась от него, тихо и горько заплакала.
     - Ну ты что, Стовба? Чего ты рев„шь? Ну, хочешь, я тебе водички принесу? Не расстраивайся, а? - утешал е„ Шурик, а она вс„ плакала и плакала, а потом сквозь сл„зы проговорила:
     - Письмо мне Энрике переслал. Ему три года за уличную драку дали, а посадили из-за брата... Он пишет, что приедет, если будет жив. А если не приедет, значит, его убили. Что у него теперь другого смысла нет, только освободиться и приехать сюда...
     - Ну так и хорошо, - обрадовался Шурик.
     - Ах, ты ничего не понимаешь. Здесь я сама не доживу. Это отца моего надо знать. Он деспот ужасный. Ни слова поперек не терпит. Вся область его боится. Даже ты. Вот он захотел, чтоб ты приехал, ты и приехал...
     - Лен, ты что, с ума сошла? Я приехал, потому что ты попросила. Причем тут твой отец?
     - А он рядом стоял и свой кулачище на столе держал... Вот я и попросила...
     Чувство горячей жалости, как тогда, в прихожей, когда он первый раз е„ увидел с новой прической и с животом, просто облило Шурика. У него даже в глазах защипало. А от жалости ко всему этому бедному, женскому, у него у самого внутри что-то твердело. Он давно уже догадывался, что это и есть главное чувство мужчины к женщине - жалость.
     Он погладил е„ по волосам. Они уже не были сколоты на макушке грубой красной заколкой, рассыпались густо и мягко... Он поцеловал е„ в макушку:
     - Бедняжка...
     Она грузно повернулась к нему большим телом, и он почувствовал через одеяло е„ грудь и живот. Он взял е„ руки, прижал к груди. Тихо гладил е„, а она медленно и с удовольствием плакала. Ей тоже было жалко эту крупную блондинку, потерявшую своего возлюбленного жениха, и теперь вот с реб„нком, который ещ„ не известно, увидит ли своего отца...
     - Шурик, ты понимаешь, мне письмо прив„з его друг. Сказал, что вряд ли что у Энрике получится, что Фидель мстительный, как ч„рт, всегда с врагами страшно разделывается, из-под земли доста„т...- Тут Шурик наконец сообразил, что речь ид„т не более и не менее как о Фиделе Кастро - и вс„ это получилось из-за старшего брата Энрике. Он сбежал в Майами, на лодке. А брат-то у Энрике сводный, от другого отца, и ещ„ до революции мать родила этого парня. Ян его зовут. А Фидель отца арестовал за то, что его пасынок сбежал. И Энрике вообще ни за что сидит, и ему ещ„ сколько сидеть, а жизнь проходит, и неизвестно, сможет ли он приехать... И я буду его ждать всю жизнь... потому что никто-никто на свете больше мне не нужен...
     Вс„ это сквозь сл„зы лепетала Стовба, но руки их были заняты. Произнесение этих жалостных слов не мешало более важному делу: они гладили друг друга - утешительно - по лицу, по шее, по груди, они просто шалели от жалости: Шурик - к Стовбе, а Стовба - к самой себе...
     Второе одеяло давно уже упало на пол, они лежали под Ленкиным, тесно прижавшись, и лишь тонкий сатин ч„рных трусов был единственной преградой, а в пальцах е„ уже был зажат предмет любви и жалости...
     - ...потому что никто-никто на свете мне не нужен... ну точно, точно как у Энрике... и я его, может, никогда больше не увижу... ах, Энрике, пожалуйста...
     Шурик теперь лежал на спине, еле дыша. Он знал, что долго ему не продержаться, и о