це отражение своего круглого, как яйцо, глаза.
     - Живот разболелся. Я к Корну собиралась, да, видно, не пойду, - поморщилась Аля. В животе, если вслушаться, и впрямь что-то происходило.
     - А-а, - попл„вывая на тушь и сосредоточенно размазывая е„ щ„точкой, отозвалась Лена, - он меня тоже звал, да я не хочу.
     Аля прислушалась к животу - болит. Это и лучше даже. Интересно, зачем она врет? А может, не врет?
     Стовба сидела в белой комбинации с разрезом впереди, обкрутив полной хорошей ногой ножку стула и старательно выпучивая глаза, чтобы не попала тушь. Она была из богатых, ей из дому посылали переводы, два раза приезжала мать, привозила продукты, каких и в Москве не видывали...
     В начале десятого все ушли, оставив беспорядок, вывороченные из шкафа платья, включ„нный утюг, бигуди и ватки в карминовых и ч„рных следах. И вот тогда Аля заплакала.

***

     Поплакав немного, она утешилась всегдашним способом, немного себя приласкав. Груди у не„ были маленькие, тв„рдые, как незрелые груши. Живот, раньше впалый, с выпирающими вертлугами и симфизом, теперь, на филипповском хлебе, стал ровненьким. Талия была тонкая, и вс„ остальное не хуже, чем у других, - сверху нежная замша, внутри скользкий ш„лк.
     Она встала, посмотрела на себя в пыльное зеркало: в лице е„ вс„ по отдельности было ничего, но собрано неряшливо, без внимания - глазки узкие, длинные, можно ещ„ удлинить, но стоят они немного близко. Нос капельку примят, как у отца, но не страшно. Вот расстояние между кончиком носа и верхней губой слишком маленькое. Она оттянула верхнюю губу, подсунув изнутри язык - так было бы лучше... Немецкие краски остались неприбранными, и она, не жалея чужого, навела себе брови враскос, глаз вставила в ч„рную рамку... Ст„рла, снова намазала. Вс„-таки больше она походила не на пухленькую японку с календаря, а на е„ отца-самурая...
     Потом стала примерять чужие платья. Здесь было принято меняться одеждой, носить вещи сообща, коммунально. Богатство девичье было довольно жалким, но для Али более чем достаточно. Даже несмотря не то, что стовбино ничего не годилось ни размером, ни ростом. Она перебирала блузки и платьишки с холодным глазом, без зависти. Вот такое она себе купит: вишн„вое, ш„лковое, а в полоску - ни за что, узбечки базарные в полосках ходят. И ещ„ сапоги купит. Высокие. После Нового года ей обещали место уборщицы на кафедре. Заработает и купит...
     Из зеркала смотрела на не„ не то что бы красавица, но и не Аля Тогусова. Другое, новое лицо. Она себя едва узнавала. Монетки для автомата лежали в уголке в тумбочке. Напоследок она заметила флакончик с духами. Поболтала, надушилась. Назывались духи ?Может быть?. Она взяла двушки и пошла вниз звонить...

глава 15

     В начале одиннадцатого Вера Александровна закончила продуманную аранжировку аскетического стола. Он долго складывала салфетки, ещ„ мамой в прошлом году накрахмаленные, в сложную форму ?птичий хвост?, к основанию свечи прикрепила веночек, наскоро сплет„нный из золотой и ч„рной бумаги. Мрачно, зато торжественно. Под „лочку, с большим трудом добытую Шуриком и не успевшую даже оттаять, положила новогодний подарок для сына - тонкий шерстяной свитер-водолазку, который ей предстояло чинить и штопать много лет. Потом передумала и кликнула Шурика:
     - Забирай подарок заранее! На Новый год хорошо что-нибудь новое надеть!
     Шурик развернул:
     - Класс! Сила!
     Поцеловал мать и стащил с себя старый, голубой. Новый был т„мный, благородного цвета маренго, и Шурику очень понравился. У него тоже был заготовлен для мамы подарок - роскошная, на всю последнюю стипендию ночная рубашка, чудовище из хрустящего розового нейлона: т„тки бились в очереди во дворе универмага, и он купил. Уже в те годы начало проявляться в нем это особое дарование - выбирать дорогие нелепые подарки, всегда некстати, всегда оставлявшие впечатление, что он дарит случайно завалявшуюся в доме вещь, чтобы сбыть с рук... Но Вера не успела ещ„ огорчиться, она свой подарок отложила до своего часа...
     Закончив со столом, Вера заперлась в ванной комнате, чтобы произвести манипуляции для обретения если не молодости, то по крайней мере уверенности в том, что она сделала вс„ возможное для е„ удержания. В это время зазвонил телефон. Подош„л Шурик. Маму спрашивала е„ начальница, Фаина Ивановна. Узнав, что Вера Александровна дома, что праздник они справляют вдво„м, та сказала решительно:
     - Прекрасно! Прекрасно! Позвоню позже.
     Но позвонила она через час, и непосредственно в дверь. Большая и краснолицая, в заснеженной каракулевой шубе и в такой же шапке, она вошла, как безбородый Дед Мороз, переложивший подарки из заплечного красного мешка в две увесистые хозяйственные сумки.
     Вера Александровна ахнула:
     - Фаина Ивановна! Вот сюрприз!
     Фаина Ивановна уже сбрасывала на Шуриковы руки тяжеленную шубу, выпрастывала из распертых сапогов огромные ступни и поправляла липкие от лака волосы:
     - Вот такой вам сюрприз! Принимайте гостя!
     Она была так довольна своей авантюрой, что не заметила ни Шуриковых удивл„нных бровей, ни л„гкого Вериного жеста в сторону сына - ничего, мол, не поделаешь... Ей и в голову не приходило, что сотрудница не обрадуется е„ приходу. Нагнувшись, она пошарила рукой в большой сумке и крякнула:
     - Черт подери! Кажется, туфли забыла! Новые туфли, для наряду, для параду...
     - Шурик, подай, пожалуйста, большие тапочки, - попросила Вера Александровна.
     - Какие, Веруся?
     В новом свитере, рослый, красивый, чисто выбритый, Шурик загораживал плечами дверной проем...
     Да прилепить бы ему погоны, да десяток лет прикинуть...
     Фаина Ивановна имела слабость - е„ неизъяснимо притягивали военные. Но своего собственного, для замужней жизни, ей не досталось, все только приходящие, временные, ненад„жные. А что в военном составляет самое его обаяние? Конечно, над„жность. А какая у любовника над„жность? Вот теперешний: дослужилась наконец Фаина до полковничьей большой звезды, до папахи, - и он, юркий до чрезвычайности, ходит к ней как на службу, два раза в неделю, но в руки не да„тся. Вот и сегодня: объявил заранее, что жену с детьми отправляет к родителям, в Смоленск, на все праздники, а в восемь позвонил, сухо сказал, что дочка заболела, вс„ отменяется... Не прид„т...
     Фаина Ивановна треснула тарелкой об пол, испустила четыре злые сл„зы и позвонила Вере Александровне. Потом собрала в сумки все свои новогодние заготовки, настоящую праздничную еду, даже и с пирожками, - не то что Верочкин художественный театр с полмаслинкой и листиком петрушки, - и предстала. И дома одной не сидеть, и бедной Вере - сюрприз. А для Фаины Ивановны сюрпризом оказался Шурик, - ещ„ недавно его водили в ш„лковой рубашечке с бантом в театр, иногда и с благородной бабушкой за ручку, а теперь - ни того ни другого: и маман умерла, и вместо смущ„нного мальчика - молодой бычок. Ещ„ молоком пахнет, а стати мужские: рост, плечи... В этом смысле Фаине тоже не везло - сама высокая, складная, а мужики всю жизнь доставались недомерки, хоть даже и полковники...
     Фаина выгребала из сумки банки и св„ртки, уставляла ими узенький кухонный стол и приговаривала:
     - Ну до чего же хорошая мысль! Думаю, вы одни, я одна. Витьку-то я в Рузу в зимний лагерь сегодня отправила! Да кто нам нужен-то? Где у вас большое блюдо?
     Шурик с энтузиазмом полез в буфет за блюдом. Ему вс„ нравилось: и материнская идея справить Новый год в печальных воспоминаниях, строго и благородно, и Фаинино намерение устроить великолепное изобилие...
     Не успели они разложить принес„нные пироги и салаты, как снова зазвонил телефон. Это была Аля Тогусова:
     - Шурик! Я возле института. Представляешь, девочки уехали, ключи от комнаты увезли, а коменданта нет. Я домой попасть не могу... Ничего, если я зайду? - хихикнула она не вполне уверенно.
     - Ну конечно, Аль, о чем ты говоришь? Тебя встретить?
     - Да что я, дорогу не знаю? Сама приду...
     Звонила Аля не от института, а от метро. Через десять минут она стояла в дверях. На этот раз ахнула Вера Александровна. В первую минуту ей показалось, что Лиля Ласкина приехала: маленькая, густо накрашенная девочка с подвед„нными чуть не к ушам глазами... Шурик простодушно заржал:
     - Ну ты и наштукатурилась, не узнать...
     Она быстро сбросила старое пальто и предстала в чужом вишневом платье, утянутом широким поясом с наспех проковыренной лишней дырочкой, поправила заложенные в пучок жесткие волосы.
     - Ну, ты просто японка, и вс„...- ничего лучше Шурик и нарочно бы не придумал. Только того и хотелось казашке Але Тогусовой - походить на японку.
     Пока они переговаривались в коридоре, Вера Александровна успела шепнуть Фаине Ивановне:
     - Однокурсница Шуркина. Они вместе занимаются. Она отличница, из Казахстана. Ходила к нам в дом, они к сессии вместе готовятся.
     - Ой, ради Бога! Я вас умоляю! Пачками будут липнуть, какой красавец! Ваша задача, Вера Александровна, с десяток годков его попридержать, рано не дать жениться. Мой тоже, тринадцать лет, а рост метр семьдесят. К восемнадцати до двух дораст„т. И девчонки уже звонят. А я думаю так, пусть гуляют, пока молодые...
     Фаина Ивановна была умна, по-своему даже талантлива. Начинала кассиршей, доросла до главбуха. Авторитет е„ в театре был огромный, и директор, и завпост е„ побаивались. Были какие-то махинации, в которые Вера Александровна по скромности своего положения и по врожд„нной брезгливости порядочного человека не была вовлечена, но догадывалась: воруют... Но, несмотря ни на что, Вера испытывала своего рода почтение к начальнице: конечно, вульгарна, невоспитанна, но голова как сч„тчик, и ведь умна. Вот и теперь права совершенно: конечно, ранний брак может всю жизнь покалечить. Слава Богу, прошлогодняя девочка, Лиля Ласкина, уехала, а ведь не случись уехать, так и женился бы, дурачок...
     - Парней-то ещ„ больше, чем девчонок, беречь надо, - прищ„лкнула языком Фаина Ивановна, и Вера в душе с ней согласилась...
     Старый год проводили чинно - выпили шампанского.
     - А телевизор! Телевизор-то включить! - заволновалась Фаина Ивановна и поискала глазами телевизор. Телевизора не было.
     - Как это? В наше время и без телевизора! - изумилась Фаина Ивановна.
     Пришлось ей обойтись без Брежнева, без ?Голубого огонька?, без ?Карнавальной ночи?. В двенадцать бомкнули бабушкины настенные часы, - чокнулись. Пошла в ход большая Фаинина еда. Вера едва царапала вилкой, - испорчен был задуманный вечер. Глупо и бессмысленно горели свечи, пожухли „лочные лампочки, потому что Фаина Ивановна с возгласом ?Ненавижу пот„мки!? зажгла на полную мощь люстру. Крепкой спиной она примяла ветхую шаль Елизаветы Ивановны, плюхнувшись в е„ кресло. Сдвинула в сторону пустой прибор, символизирующий бабушкино неявное присутствие. Ела Фаина с аппетитом, похрустывала цыплячьими косточками:
     - У меня цыплятки всегда мягонькие, я их промариную сперва...
     ?Похожа на львицу, - впервые за двадцать лет знакомства заметила Вера Александровна. - Как это я раньше не замечала? Две складки поперек лба, глаза широко расставлены, нос тупой, широкий... И даже волосы назад зач„саны, прикрывают звериный загривок...?
     - А ты кушай, кушай, девочка, - Фаина Ивановна не озаботилась запомнить имя этой маленькой лахудрочки. Злость на полковника у не„ не прошла, стала даже как будто сильнее, но и веселее. И мысль пришла в голову. - А где телефончик у вас?
     Вышла в коридор, набрала номер. Домой она ему никогда не звонила, он даже и не знал, что у не„ есть его домашний номер. Подошла женщина.
     - Алло? Квартира полковника Коробова? Примите телефонограмму из Министерства обороны...
     - Толь! Толь! - заверещал в трубку женский голос. - Телефонограмма из Министерства! Одну минуту!
     Но Фаина Ивановна, не обращая внимания на отдал„нное волнение собеседницы, продолжала:
     - Командование поздравляет полковника Коробова с Новым годом и с повышением. С пятнадцатого января сего года он назначен начальником Магаданского военного округа. Секретарь Подмахаева.
     И грохнула трубкой. А что? В театре живем! И настроение заметно исправилось.
     - Да что же вы не кушаете? - Она и сама вдруг почувствовала прилив голода, положила Шурику на тарелку салату и кусок рыбы. - Вера Александровна! Что же вы ничего не кушаете? Тарелка пустая! Шурик, наливай!
     Шурик взялся открывать вторую бутылку шампанского.
     - Нет-нет, давай коньяку.
     Она вс„ принесла: и коньяк, и конфеты.
     Хоть бы все поскорее ушли, - изнывала Вера. - Остались бы вдво„м, вспомнили маму. Вс„ испорчено, вс„ испорчено. Нахальство, конечно, невероятное, вот так нагрянуть без приглашения, с чудовищной этой едой, от которой потом будет изжога, отрыжка, если не расстройство желудка...
     Аля чокнулась со всеми, выпила. О, как е„ вознесло! Видели бы е„ акмолинские подружки... В Москве, в таком дому... В ш„лковом платье... Шурик Корн, пианино, шампанское...
     Прежде она никогда не пила. Когда предлагали, отказывалась. На заводе пьянство было повальное, она всегда боялась пьяных мужчин и знала, как это бывает: скрутят, юбку на голову, и тыркать... И полубратья в детстве, и мальчишки барачные несколько раз ловили. В лаборатории тоже, в прошлом году, на Первое мая устроили вроде застолья, а потом завхоз и старший лаборант Зоткин навалились в гардеробе... Но теперь ей было так хорошо, так сладко.
     ?Да живот-то у меня вот чего ныл, - догадалась она. - Вот оно, к чему все пьют, - сделала она вывод, отчасти ошибочный. - Девчонки говорили, что хорошо. Может, не врут... Какой день выпал. Я своего добуду...? - решила Аля и уставилась блестящими глазами на Шурика.
     А Шурик кушал безмятежно: мало ли какие у кого планы... У него был свой собственный - на два часа на завтра, то есть уже на сегодня, он договорился с Матильдой. С утра сегодня она собиралась к подругам, а к вечеру должна была вернуться. Из-за кошек, конечно. Ну и Шурик собирался навестить е„, отпраздновав с мамой Новый год печально и благолепно.
     - Может, потанцуем? - предложила Аля тихонько.
     - Да магнитофон в моей комнате. Что, принести? - Шурик был настолько же непонятлив, насколько Аля неуклюжа.
     - Да пусть там, - покраснела Аля под взглядом насмешливой начальницы.
     - Давай, - согласился Шурик и вытер рот о крахмальную салфетку, дотронуться до которой Аля не смела.
     - Пусть, пусть потанцуют, - гнусным голосом сказала Фаина Ивановна, но никто этого не заметил.
     Ребята ушли, а Фаина Ивановна разоткровенничалась, стала рассказывать Вере Александровне о заключении договоров с художниками, о проведении расходов хозяйственных по творческим статьям - чего та знать вовсе не желала.
     В Шуриковой комнате не было места для танцев: там стоял диван, письменный стол, два шкафа, и оставался лишь узкий проход, в котором под щемящие звуки блюза Аля прильнула к Шурику всей своей худобой. Шурик удивился, как похожа она на ощупь на Лилю: хрупкие р„брышки, тв„рдая грудь... Только Лиля отплясывала, как цыганка, а эта топчется, сама себе на ноги наступая. Но если прижать е„ потеснее, то выясняется совершенно удивительное обстоятельство: тонкие ножки прикреплены где-то сбоку, и между ними такая зовущая пустота, такая распахнутая дорога открывается, и штучка эта, лобок, как будто висит в воздухе, и даже торчит немного вперед. Он подцепил подол платья, просто так, проверить из интереса, как это получается, и удивился: легко отодвинулась полоска трусов и палец попал прямо в т„плое дупло. И так ловко-ловко она как будто чуть-чуть подпрыгнула и плотненько на него наделась. Л„гкая, ничего не весит, как Лиля. Он застонал: Лиля... Никаких там ляжек, никакого лишнего мяса. Только оно одно, нужное... Совсем не так, как у Матильды, совсем другое... И блюз не мешал ничему, длился саксофонной нотой. И в ту минуту, когда Шурик прислонил эту невесомость к шкафу и выковырял тугие пуговицы, и уже вс„ само собой пошло... раздался требовательный возглас из коридора:
     - Шурик, на минуточку!
     Звала не мама, звала Фаина Ивановна.
     - Да, да, сейчас, - отозвался Шурик, д„рнулся, вс„ нарушил, снял с себя чужую девочку. Т„мный ш„лк подола электростатически прилип к е„ груди, и он в первый раз подивился, как затейливо вс„ устроено: в слабом свете настольной лампы, отв„рнутой к стене, на него смотрели красные лепестки выпуклого цветка...
     - Я сейчас вернусь, - хрипло шепнул Шурик и начал заталкивать пуговицы в тесные петли новых брюк.
     В прихожей одевалась Фаина Ивановна. Она уже впялилась в сапоги. Похудевшие сумки смирно лежали на полу, как собаки у хозяйских ног.
     - Шурик, посади Фаину Ивановну в такси, - попросила мама.
     - Ага, - кивнул Шурик. Деваться было некуда.
     - У нас такой двор т„мный. Пусть уж он меня до подъезда проводит и на той же машине обратно.
     - Конечно, конечно, - радовалась освобожд„нная Вера.
     Время было самое застольное, начало третьего. Машину остановили сразу же. По забавному совпадению, дом Фаины Ивановны стоял как раз напротив Алиного общежития. Фаина Ивановна расплатилась и отпустила машину, к некоторому недоумению Шурика, который вс„ ещ„ находился под магнетическим воздействием штучки, обнаруженной под вишневым подолом.
     Никакого обещанного т„много двора не было, но Шурик не обратил на это внимания. Одной рукой он н„с две л„гкие сумки, на другой лежал тяж„лый каракулевый рукав. Поднялись на лифте. Фаина Ивановна открыла дверь, пропустила вперед Шурика и щ„лкнула замком. В е„ плане было два пункта. Первый - телефонный звонок.
     - Ты разденься на минутку, сделай одолжение, - она проворно сняла шубу и, пока он топтался, набрала номер и сунула ему в руку телефонную трубку. - Позови Анатолия Петровича и скажи: Фаина Ивановна просила передать, что два билета на спектакль ?Много шума из ничего? ему обеспечены... Понял? ?Много шума из ничего?? Обеспечены!
     Мужской голос сказал в трубке:
     - Слушаю.
     - Анатолий Петрович? Фаина Ивановна просила передать, что два билета на спектакль ?Много шума из ничего? вам обеспечено.
     - Что? - взревел голос.
     - Два билета...
     Фаина Ивановна л„гким движением указательного пальца придавила рычажок. Отбой. И загадочно улыбнулась.
     - А теперь...- это был второй пункт новогодней программы, - теперь я покажу тебе одну маленькую игру...
     Взяв его за руку, прочно ухватила за большой палец и, высунув из сложенных трубочкой губ тв„рдый язык, лизнула конец пальца.
     - Не бойся, тебе понравится...
     Львица была с такими особенностями, о которых Шурик, до некоторой степени вооруж„нный понедельничным опытом, и не догадывался. И никаких ассоциаций у Шурика не возникало: не знал он никаких таких игр. Спустя полчаса, полностью потеряв ориентацию в пространстве и в собственных ощущениях, он переживал обжигающее, отдающее в позвоночник электрическое наслаждение. Над ним нависало нечто невообразимо преувеличенное, ничего общего, кроме запаха, не имеющее с тем сухим цветочком, к которому он так недавно устремился. Это был невыразимо-притягательный запах женского нутра, и он узнал, что у запаха есть и вкус. Его родной привычный инструмент был совершенно не в его власти, в объятиях влажных и оживл„нных - его покусывали, пожевывали, посасывали... Растерянный, он медлил, как отчаянный пловец перед прыжком в неизведанные воды. Его подтолкнули, он д„рнулся назад. Кажется, он не хотел туда. Было почему-то страшно. Раздалось длинное бархатистое рычание... На другом полюсе мира происходило нечто неописуемое, и пусть бы оно не кончалось никогда. Никакого другого пути не оставалось, и он кинулся в самую середину омута... Вкус был обжигающий: одновременно острый и молочно-кислый, нежный и совершенно невинный...
     И тут он вдруг догадался, к чему вс„ это имеет отношение - к затейливой и совершенно неправдоподобной картинке, которую он года четыре тому назад долго рассматривал на стене общественной уборной на углу Пушкинской улицы и Столешникова переулка. А бабушка ещ„ поджидала наверху, пока о