о, Шурик ещ„ во время уч„бы в институте закончил какие-то странные патентные курсы и переводил патенты на французский, английский и немецкий - совершенно безумные тексты, которых не понимал сам и, как он предполагал, не мог понять ни один из потенциальных читателей. Деньги, впрочем, там платили исправно и претензий не предъявляли.
     Место преподавателя иностранных языков в школе, на которое определялось большинство Шуриковых сокурсников дохленького вечернего отделения, было во всех отношениях хуже того особого положения, которое он занял с помощью Валерии: и денег было больше, и свободы. Свобода же означала для Шурика беспрепятственную возможность сбегать на рынок, чтобы принести маме нужную ей морковь для сока, поехать на другой край Москвы за редким лекарством, о существовании которого она узнала из отрывного настенного календаря или журнала ?Здоровье?, поехать на почту, в редакцию или в библиотеку не к девяти утра, а к двум, и садиться за скучнейшие переводы не по каз„нному звонку, а после позднего завтрака, за поддень...
     Разговоры о другой свободе, которые велись в доме одного из двух его друзей, Жени Розенцвейга, имеющие оттенок опасный и политический, казались ему спецификой еврейской семьи, где много целовались, шумно радовались, подавали к обеду фаршированную рыбу, кисло-сладкое мясо и струдель, разговаривали слишком громко и друг друга перебивали, - чего бабушка Елизавета Ивановна не допускала.
     Для его маленькой, глубоко личной свободы гораздо более важными были частные уроки, доход приносившие небольшой, зато приобщавшие его к культурно-осмысленному занятию, они создавали ложную, быть может, линию семейной преемственности и приносили сентиментально-ностальгическое удовлетворение. Приятно было касаться руками старых учебников и детских книжек начала века, по которым он продолжал обучать новых учеников. Никаких творческих усилий от него не требовалось: занятия шли по завед„нному Елизаветой Ивановной канону, который оправдывал себя многие десятилетия, и Шурик, как и его бабушка, обучал так, что ученики свободно могли читать длиннейшие французские фрагменты в ?Войне и мире?, но и помыслить не могли о современной французской газете. Да и откуда бы они е„ взяли?
     В общем, работы хватало, но распределялась она неравномерно, и Шурик уже хорошо изучил эти сезонные волны: в ноябре-декабре перегрузка, потом январское затишье, к весне снова подъем и м„ртвый-полум„ртвый сезон летом.

***

     Лето восьмидесятого года было удачным: Олимпиада подбросила Шурику новую, совершенно незнакомую работу - устный перевод. Этот вид работы, хорошо оплачиваемый, но требующий личного общения с иностранцами, обычно доставался людям, так или иначе связанным с КГБ. Но к Олимпиаде понаехало такое количество иностранцев, что своих переводчиков не хватало, и ?Интурист? нанимал людей со стороны. Шурику дали устные инструкции, он обязался писать отч„ты о поведении французов, которых должен был сопровождать. Каждый гость рассматривался как потенциальный шпион, и Шурик с большим интересом всматривался в группу туристов, с которыми проводил день с утра до вечера, прикидывая, кто же из них действительно мог бы оказаться секретным агентом.
     Сильнейшим впечатлением от первой работы его с живыми французами и было осознание того, что язык его отстает лет на пятьдесят от современного, и он решил, что этот пробел нужно непременно заполнить. Таким образом, утомительнейшая работа гида обернулась для него курсами повышения квалификации. Подвернулся даже и ?французик из Бордо?, роль которого играла милейшая Жоэль, и в самом деле из Бордо, студентка-славистка, первая обратившая внимание Шурика на то, что он говорит на почти таком же м„ртвом языке, как латынь. Сегодняшние французы говорили по-другому, изменилась и лексика, и произношение. Все они грассировали, что, по представлениям покойной Елизаветы Ивановны, было исключительно особенностью говора парижского простонародья. Оказалось, что у безупречной бабушки тоже были заблуждения.
     Это было неприятное для Шурика открытие, и он старался упражняться в обновлении своего языка как можно больше. Свой единственный образовавшийся за неделю свободный вечер он провел с Жоэль, и его беспокоило только то, что за целую неделю он так и не смог вырваться на дачу.
     Там вс„ было хорошо устроено. Но вс„-таки Шурик беспокоился: хотя Ирина Владимировна была верной помощницей, но была довольно бестолкова - а вдруг случится что-то непредвиденное?

глава 38

     Наконец, посреди нескончаемой беготни Шурику выпало несколько свободных часов, и он собрался сделать дела, которые давно откладывал: отправить несколько перевед„нных ещ„ в прошлом месяце рефератов в журнал, а также заехать за письмом из Америки, которое он обещал забрать для Валерии. Оно давно уже лежало у какой-то незнакомой женщины, живущей на улице Воровского. Письмо надо было переслать Валерии в санаторий, но в этом уже не было никакого смысла, так как Валерия возвращалась на будущей неделе.
     Воспользовавшись двухчасовым дневным перерывом - французы обедали необыкновенно долго, в непривычное для них время, в два часа вместо семи, и после обеда им ещ„ выделили час на отдых, чтобы вечером со свежими силами переварить ?Лебединое озеро? в Большом театре, - Шурик пон„сся взять письмо и отправить свой конверт.
     Позвонил из автомата. Женщина, успевшая забыть об оставленном у не„ письме, долго его искала, потом сказала, что он может заехать. Объяснила, в какой именно из пяти звонков на е„ двери он должен звонить и сколько раз. Когда Шурик добрался до этого звонка и позвонил, ему долго не открывали, потом толстая рука через цепочку сунула ему длинный белый конверт.
     - Простите, вы не скажете, где здесь почта поблизости? - успел спросить Шурик в т„мную щель.
     - В нашем же подъезде, внизу, - раздался низкий женский голос, сопровождающийся мелким собачьим рычанием. Из темноты возникла белая болоночья морда, послышался гнусный тявк, и дверь захлопнулась.
     Почта действительно оказалась на первом этаже этого дома, и Шурик удивился, как е„ не заметил. Из всех окошек работало только одно, и единственная посетительница, высокая тощая спина с длинными волосами, ругалась с местной работницей. Речь шла о том, почему девица так долго не забирала посылку, о тр„х посланных уведомлениях... Тощая спина рыдающим голосом отражала нападение. Шурик смиренно ждал окончания сцены. Наконец служащая сварливо сказала:
     - Пройдите и заберите. Я вам не нанималась тяжести таскать...
     Спина зашла в служебную дверь, перепалка там продолжалась, но Шурик не вслушивался. Стоял со своим конвертом. Наконец тощая - уже не спина, а малопривлекательный фасад девицы с длинным белым лицом - вышла из дверки с грузом, который был ей едва ли по силам. Она держала обеими руками не очень большой деревянный ящик, сумочку зажала под мышкой и искала, куда бы приткнуть ношу.
     В окошке появилась сотрудница, перенесшая сво„ привычное раздражение на следующего.
     - И ходят, и ходят тут, - ворчала она, пока девица за спиной Шурика пыталась поудобнее ухватить ящик.
     Шурик сунул конверт, деньги, взял квитанцию. Девица вс„ ещ„ возилась с ящиком. На лице е„ было детское отчаяние. Из бледной она сделалась пятнисто-розовой и готова была расплакаться.
     - Давайте я вам помогу, - предложил Шурик.
     Она посмотрела на него подозрительно. Потом вскинулась:
     - Я вам заплачу.
     Шурик засмеялся:
     - Ну что вы, какие деньги... Куда вам нести?
     Он подхватил ящик - необыкновенно тяж„лый для его скромного размера.
     - В соседний подъезд, - хмыкнула девица и пошла вперед с крайне недовольным видом.
     Шурик поднялся с ней в лифте на третий этаж. Она ковырнула ключом дверь. Вошли в большую прихожую со множеством дверей. Из-за ближней двери раздался громкий мужской голос:
     - Светлана, это ты, что ли?
     Девица ничего не ответила. Прошла по коридору вперед. Шурик - за ней. За спиной его скрипнула дверь: сосед вышел посмотреть, кто приш„л...
     Девица, которую назвали Светланой, прошла мимо висящего на стене телефона и открыла последнюю перед поворотом коридора дверь. Два ключа, по два поворота каждый.
     - Заходите, - строго сказала она. Шурик вн„с ящик и остановился. В комнате приятно пахло клеем. Девица сняла туфли и поставила их на ковровую скамеечку.
     - Снимите обувь, - приказала она. Шурик поставил ящик возле двери.
     - Да я пойду.
     - Я попрошу вас открыть. Он же забит гвоздями.
     - Хорошо, хорошо, - согласился Шурик. Светлана эта была какая-то странная. Шурик снял сандалии. Поставил их на скамеечку рядом с туфлями хозяйки.
     - Нет, нет, - испугалась она. - Поставьте на пол.
     - А посылку куда?
     Она призадумалась. Большой, не по размеру комнаты стол, был завален цветной бумагой и лоскутами ткани. Шурик хотел было поставить ящик на стол, но она сделала запрещающий жест и принесла табурет. Шурик поставил на него ящик.
     - У меня в Крыму совершенно сумасшедший родственник. Моего дедушки двоюродный брат. Он мне иногда присылает фрукты. Наверное, испортились. Эта почтовая т„тка на меня так кричала. Ужас.
     Вытащила из-под кровати деревянный ящичек, пошарила там и протянула Шурику старинного вида молоток с гвоздодером на ручке:
     - Вот. Молоток.
     Шурик легко выдернул гвозди, снял крышку. Фруктами, тем более гнилыми, там и не пахло. Нечто зав„рнутое в бумагу и монолитное.
     - Ну, вынимайте же, - заторопила девица.
     Шурик вынул этот монолит и развернул. Это был камень или нечто давно окаменевшее, довольно правильной формы, с волнистой поверхностью.
     - Письма нет? - она указала на ящик.
     Шурик пошарил в ящике и вытащил записку. Девица взяла е„, долго читала, перевернула, рассмотрела бумагу со всех сторон. Потом хихикнула и протянула е„ Шурику.

     ?Дорогая Светочка! Мы с т„тей Ларисой поздравляем тебя с дн„м рождения и посылаем палеонтологическую редкость - зуб мамонта. Он раньше был в местном краеведческом музее, но теперь его закрыли и передают экспонаты в Керчь, а там у них и своего добра много. Желаем тебе крепкого здоровья, как у того мамонта, и жд„м тебя в гости.
     Дядя Миша?.

     Пока Шурик читал, она сняла со стола палеонтологическую ценность, неловко повернула его и уронила. Прямо Шурику на ногу. Шурик взвыл и подпрыгнул. Все боли, которые ему приходилось испытывать до этого момента, - ушная, зубная, все мальчишеские травмы от драк, и ужасный нарыв, образовавшийся на месте прокола ржавым гвозд„м, и от рыболовного крючка, вцепившегося в мякоть большого пальца, - в сравнение не шли с этим глухим ударом по нежной границе, где начинает расти ноготь. В глазах вспыхнул яркий свет - и погас. Перехватило дыхание. Через мгновение потекли сл„зы - сами собой. Он опустился на край тахты. Ощущение было такое, что ему отрубили пальцы.
     Светлана ахнула и кинулась к резной аптечке, вытащила из не„ вс„, что там находилось, - дрожащими пальцами разложила на столе. Нашатырный спирт, закупоренный тонким металлическим колпачком, долго не открывался. Она неловко содрала крышечку, пролив половину. Запахло сильно и успокаивающе. Шурик продохнул. Потом налила в рюмочку успокоительно-пахучие капли и выпила одним махом.
     - Только не волнуйтесь, только не волнуйтесь... Просто кошмар какой-то - стоит человеку ко мне приблизиться, тут же что-то случается...- бормотала она. - Это вс„ я, вс„ я виновата... Проклятый мамонт... Это вс„ дура т„тя Лариса...
     Она присела на корточки перед Шуриком, сняла с ноги носок. Он сидел, как окоченевший. Боль разливалась по всему телу, отдаваясь в голове. Палец на глазах менял цвет от розово-телесного к сине-багровому.
     - Только не трогайте, - предупредил е„ Шурик, вс„ ещ„ пребывающий в болевом облаке.
     - Может, йод? - робко спросила девица.
     - Нет, нет, - отозвался Шурик.
     - Я знаю, рентген, вот что нужно, - сообразила девица.
     - Не беспокойтесь, я немного посижу и пойду...- успокоил е„ Шурик.
     - Лед! Лед! - воскликнула девица и рванулась к маленькому холодильнику возле двери. Она что-то там скребла, звякала, роняла и через несколько минут приложила к Шурикову несчастному пальцу кубик льда. Боль взвилась с новой силой.
     Светлана села на пол возле его ног и тихо заплакала.
     - Ну почему, почему? - причитала она. - Что за несчастье такое? Стоит мужчине ко мне только приблизиться, тут же происходит что-то ужасное.
     Она обняла его здоровую ногу и уткнулась лицом в голень, обтянутую грубой шерстяной материей.
     Боль была сильнейшая, но острота уже отошла. Сухие светлые волосы щекотали и клубились, и Шурик жалостливо пров„л ладонью по пушистой голове. Плечи е„ затряслись мелкой дрожью:
     - Простите меня ради Бога, - всхлипывала она, и Шурика охватила печаль и особая жалость к негустым этим волосам, к вздрагивающим узким плечикам, костляво выпирающим под тонкой белой блузкой...
     ?Воробышек какой-то выгоревший?, - подумал Шурик, хотя если уж и была она похожа на птицу, то скорее на нескладную цаплю, чем на подвижного и аккуратного воробья...
     - Ну почему, почему всегда вот так? - она подняла к нему сво„ заплаканное лицо, шмыгнула носом.
     Жалость, опускаясь вниз, претерпевала какое-то тонкое и постепенное изменение, пока не превратилась во внятное желание, связанное и с прозрачными слезами, и с сухим прикосновением к руке пушистых волос, и с болью в пальце. Шурик не двигался, вникая в эту странную и несомненную связь между сильной болью и столь же сильным возбуждением.
     - Всем плохо! Всем от меня плохо! - рыдала девушка, и е„ сцепленные замком руки истерически били воздух.
     - Тише, тише, пожалуйста, - попросил е„ Шурик, но она начала трясти головой совершенно не в такт рукам, и он догадался, что у не„ истерика. Он прижал е„ к себе. Она по-птичьи колотилась в его руках.
     ?Совсем как Аля Тогусова?, - подумал Шурик.
     - Ну почему? Почему вс„ у меня всегда вот так? - плакала бедняжка, но затихала постепенно и прижималась к нему вс„ теснее. Ей было утешительно в его руках, но она предчувствовала, что будет дальше, и готовилась дать отпор, потому что тв„рдо знала, что сдача позиций приводит к ужасным последствиям. Так было в е„ жизни всегда. Уже три раза... Но он только гладил е„ по голове, жалел и понимал, что она совершенно больная девочка, и он нисколько не нахальничал. И даже более того, когда тряска затихла, он слегка отстранился. А она ждала, что е„ сейчас опять изнасилуют. И тогда бы она сопротивлялась, тихонько, чтобы соседи не услышали, кричала и сжимала бы колени...
     - Дать вам воды? - спросил раненный мамонтом молодой человек, и она испугалась, что вс„ сейчас закончится, и замотала головой, и стащила с себя помявшуюся белую блузку и бедную бумажную юбочку, и сделала вс„ возможное, чтобы сказать в последний момент ?нет!?... Но он вс„ не нахальничал и не нахальничал, ну просто как истукан, и ей не пришлось говорить гордое ?нет?, а напротив, пришлось вс„ взять в свои руки...

***

     Конечно, следовало бы сделать рентген и, может быть, положить гипс. Болела нога отчаянно, но обыкновенный анальгин боль снимал до терпимого уровня. Он довольно сильно хромал, так что Вера, когда он приехал, наконец, на дачу, сразу же хромоту заметила.
     Шурик рассказал матери половину истории, - вс„, что касалось зуба мамонта, - они посмеялись, и больше к этой теме не возвращались.
     Он съел обильный ужин, приготовленный неделю назад и хранимый Ириной в холодильнике к его приезду, уснул, едва коснувшись подушки, и наутро снова пон„сся в Москву.
     Олимпиада заканчивалась, и оставалось всего несколько дней бешеной работы. Последний день работы совпадал с возвращением Валерии из санатория.
     Выпал такой несуразный день, когда неотложные дела собирались в кучу, и происходили, как нарочно, какие-то мелкие случайные события, и Шурик метался, чтобы успеть исполнить вс„ запланированное и незапланированное... Так вс„ скучилось в день приезда Валерии из санатория. Чтобы встретить е„, он накануне договорился с ?Интуристом?, перетряхнул расписание, - утром в девять тридцать его группу отправили в автобусную экскурсию по Москве с другим экскурсоводом, владеющим французским языком, а он должен был встретить их в половине второго, уже в ресторане. Группа эта была особенно капризная: по культурной части привередливы они не были, послушно смотрели и Бородинскую панораму, и Ленинские горы, но зато в ресторане гоняли и официантов, и Шурика самым злодейским образом: меняли заказы, браковали вина, требовали то сыров, то фруктов, о каких в Москве слыхом не слыхивали.
     Шурик освободился от туристов только к дести, но оставалось ещ„ одно дело - занести продукты больному Мармеладу.
     Михаил Абрамович умирал от рака дома, в больницу идти отказывался. Старому большевику полагалось особое медицинское обслуживание, но он когда-то давно - раз и навсегда - отказался от партийных льгот, считая их непристойными для коммуниста. И тощий этот мамонт, последний, вероятно, в сво„м вымирающем племени, шатающийся от слабости, укутанный в солдатское одеяло, доживал в пропахшей мочой квартире свои последние дни или месяцы с томиком Ленина в руках.
     Пыльные книги в два ряда на открытых полках, картонные папки на грубых завязках, исписанные стопы мятой бумаги... Полные собрания сочинений Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, и впридачу Мао Цзэ-дуна... Жилье аскета и безумца.
     Шурик уже давно смирился с необходимостью заходить к старику с лекарствами и продуктами, но политпросвет, беседы, подлинный хлеб этой заходящей жизни, были непереносимы. Старик ненавидел и презирал Брежнева. Он писал ему письма - разборы экономической политики, полные цитат из классиков, - но сам был в этом мире настолько несуществующей величиной, что его не удостаивали не то что репрессиями, но даже просто ответами... Это обстоятельство его огорчало, он постоянно жаловался и предрекал новую революцию...
     Шурик выложил на стол продукты из Олимпийского буфета - заграничный плавленый сыр, затейливые булочки, сок в картонках и коробку мармелада. Старик посмотрел недовольно:
     - Зачем ты тратишь лишние деньги, я вс„ люблю самое простое...
     - Михаил Абрамович, честно говоря, я вс„ купил в буфете. В магазин просто не успеваю.
     - Ладно, ладно, - простил его Михаил Абрамович. - Если в следующий раз ты зайд„шь и меня не застанешь, одно из двух: или я уже умер, или я пош„л сдаваться в больницу. Решил, что пойду в районную, как все советские люди ходят.... И Вере Александровне мой сердечный привет. Я, честно скажу, очень по ней скучаю...
     Страдающий бессонницей Мармелад долго не отпускал от себя Шурика, и только в половине второго Шурику удалось рухнуть на свою кушетку.

глава 39

     Вс„ было учтено и рассчитано, но ночью раздался телефонный звонок: Матильда Петровна звонила из Вышнего Волочка. У не„ образовалось срочное дело. Она жила теперь в деревне безвыездно по полгода. Деревенская жизнь затягивала, огородные грядки и сад увлекали е„ больше, чем прежняя художничья работа. Вс„ чаще смотрела она на старую грушу или на валун у околицы деревни с чувством, похожим на вину: с чего это она, по какому праву извела столько древесины и красивого камня на свои скульптурные упражнения? Теперь она вс„ больше любовалась простой деревенской красотой, для чего посадила мальвы и развела кур. С завистью поглядывала на соседскую козу, розовато-серую, с дымчатым рогом. Красавица коза, взять, что ли, от не„ козл„нка... Наняла работяг поправить старый колодец.
     Ходила в старой длинной юбке, босиком, как деревенские т„тки давно уже не ходили. Они посмеивались: ты что, Мотя, как нищая ходишь?
     И звали е„ в деревне не Матильдой Павловной, а Мотей, как мать назвала.
     В тот год колхоз стал с ней судиться: дом-то она унаследовала по закону, но земля, на которой он стоял, была колхозная, и теперь хотели отрезать приусадебный участок. Подали в суд, умные люди ей присоветовали, что землю она может откупить под дачу. И ей срочно понадобилась справка, что она состоит членом