ый год прош„л как-то невзрачно. Никакой праздничной еды не было заготовлено, да и подарки, если не считать Стовбиных, розданных заранее, оказались не особенно выразительными: Шурик подарил маме неказистые домашние туфли, Вера Шурику - флакон одеколона ?Шипр?, который он так никогда и не распечатал, и галстук, который он никогда не надел. Лена получила в подарок ш„лковый платок из запасов Елизаветы Ивановны и книгу стихов Ахматовой, которую не оценила. Зато Мария получила целую кучу игрушек и книжек, радовалась так бурно, что всех оделила подарочной радостью.
     Радость не замедлила смениться большим детским горем. Накануне Рождества, когда вс„ к спектаклю было подготовлено, куклы сшиты и роли выучены, Стовбу срочно вызвали в Ростов: напала какая-то инспекция, и е„ бухгалтерское присутствие было необходимо. А Мария надеялась, что мама пробудет до конца каникул. Девочка прорыдала весь вечер, заснула, вцепившись в мать руками. Утром, когда Лена уехала в аэропорт, снова начала рыдать.
     Вера успокаивала, е„ как могла. Наконец принесла ей в постель сшитых кукол. Эффект был неожиданный: Мария буквально разорвала руками одну из кукол, вс„ разбросала, и выла при этом звериным воем. Смуглота е„ приобрела неприятный серый оттенок, она икала, вздрагивала. Е„ сводили судороги. Вера Александровна кинулась вызывать врача. Педиатр, лечивший ещ„ Шурика, приехать не мог, сам был болен, но расспросил обо всем и велел напоить реб„нка валерьянкой.
     Немного успокоилась Мария, когда Шурик вернулся из Внукова, куда провожал Стовбу, и взял е„ на руки. Шурик ходил по комнате с довольно увесистой ношей на руках, качал е„ и фальшиво пел ?My fair Lady? с любимой пластинки. Мария засмеялась - она прекрасно слышала, что он фальшивит, и ей казалось, что он так шутит. Когда он хотел уложить е„ в постель, она снова начала плакать. И он таскал е„ на руках, пока не сообразил, что у не„ высокая температура. Измерили. Было за тридцать девять.
     Вера Александровна пришла в полную растерянность: детскими болезнями всегда ведала Елизавета Ивановна. Шурик вызвал ?Скорую помощь?.
     Приехавшая по вызову докторша долго осматривала Марию. Потом нашла какое-то маленькое пятнышко возле уха и сказала, что скорее всего это ветрянка и что скоро должно начаться полное высыпание. В городе, как выяснилось, шла чуть ли не эпидемия. Врач выписала жаропонижающее, велела давать реб„нку побольше жидкости, а появляющиеся папулы мазать зел„нкой и не давать расчесывать.
     Выбитая из колеи Вера, не умевшая взять на себя руководящую роль в лечении, взяла поваренную книгу и пошла на кухню варить клюквенный морс.
     Через несколько часов Мария действительно с ног до головы покрылась крупной красной сыпью. Плакала не переставая, то тоненько и тихо, то завывая, как зверек.
     Почти сутки Шурик носил Марию на руках. Когда она засыпала и он пытался уложить е„ в постель, она, не просыпаясь, начинала скулить. Наконец, он л„г и положил е„ себе под бок. Она обхватила руками его плечо и затихла.
     Под утро ей опять стало хуже, начался сильный зуд, и Шурик снова взял е„ на руки. Он старался удержать е„ руки, расчесывающие папулы.
     Немного подействовало строгое замечание Веры:
     - Если ты будешь расчесывать болячки, то останешься рябая на всю жизнь. Вс„ лицо будет в оспинах.
     - Оспины, это что? - отвлеклась Мария от страданий.
     - Такие шрамы останутся по всему лицу, - безжалостно объяснила Вера Александровна.
     Мария зарыдала с новой силой. Потом вдруг остановилась и сказала Шурику:
     - Чешется ужасно. Давай, ты будешь меня чесать, но осторожненько, чтоб оспины не остались.
     Она указывала пальцем, где больше всего чешется, и Шурик нежно почесывал ухо, плечо, спинку...
     - И здесь, и здесь, и здесь, - просила Мария, т„рлась о его руку, а потом, вцепившись в его руку жаркими пальцами, стала водить его рукой по зудящим местам. И перестала, наконец, хныкать... Только всхлипывала: ещ„, ещ„...
     Шурик морщился от стыда и страха: понимает ли она, куда его приглашает, бедняжка? Он убирал руку, и она снова скулила, и он снова чесал е„ за ухом, в середине спинки, а она тянула его руку под ситцевую рубашку, перемазанную зел„нкой, чтобы он коснулся пальцами детской складочки.
     Девочку было очень жалко, и проклятая жалость была неразборчива, безнравственна... Нет, нет, только не это, только не это... Неужели и она, такая маленькая, совсем реб„нок, а уже женщина, и уже жд„т от него простейшего утешения...
     Он был ужасно измотан этими сутками почти беспрестанной возни с Марией, и от усталости реальность немного искажалась, и он уплывал в какое-то место, где мысли и чувства видоизменялись, и он явственно осознавал бездарность своего существования: он делал вроде бы вс„ то, чего от него ожидали... Но почему все женщины, составляющие его окружение, желали от него только одного - непрерывного сексуального обслуживания? Это прекрасное занятие, но почему ему ни разу в жизни не удалось самому выбрать женщину? Он тоже хотел бы влюбиться в такую девушку, как Алла... как Лиля Ласкина... Почему Женя Розенцвейг, тонкошеий, хлипкий Женя смог выбрать себе Аллочку? Почему он, Шурик, никогда не выбирая, должен отвечать мускулами своего тела на любую настойчивую просьбу, исходящую от сумасшедшей Светланы, от крошки Жанны, даже от маленькой Марии?
     ?Может, я этого не хочу? Глупости, в том-то и беда, что хочу... Чего я хочу? Утешить всех их? Только ли утешить? Но почему??
     И ему представлялось, как все они его обступают, узнаваемые, но немного искаж„нные, как в слегка кривом зеркале: Аля Тогусова со сбитым набок пучком жирных волос, горестная Матильда с м„ртвым котом на руках, Валерия с е„ истерзанными ногами и великолепным мужеством, и худосочная Светлана с искусственными цветами, и крохотная Жанна в кукольной шляпке, и Стовба с суровым лицом, и золотая Мария, которая ещ„ не подросла, но уже занимает сво„ место в очереди... И позади всех маячила львица Фаина Ивановна, в совершенно уже зверином обличье, но обиженная и скулящая, и такая жалость его охватила, что он просто потонул в ней... И ещ„ клубились вдали какие-то незнакомые, заплаканные, несчастливые, даже, пожалуй, несчастные, все сплошь несчастные... С из бедными безутешными раковинами... Бедные женщины... Ужасно бедные женщины... И он сам заплакал.
     Он, конечно, уже заразился ветрянкой, и жар был сильнейший, и Вера вызвала Ирину, и та немедленно приехала, несмотря на мороз и зимнюю угрозу промерзания отопительной системы.
     Ещ„ через сутки Шурик покрылся сыпью. Но к этому времени Мария уже перестала хныкать. Теперь она уже сама мазала Шуриковы папулы зел„нкой, и е„ женский инстинкт, так рано проснувшийся, устремился по благородному пути заботы о ближнем.
     Вера тяжело пережила эту двойную ветрянку. Болезнь Марии, при всей е„ тяжести, была обыкновенным детским заболеванием. Но Шурикова ветрянка глубоко е„ потрясла: он заболел впервые за те годы, что они жили без бабушки. Обычно болела она, и Шурикову болезнь, к тому же детскую, она рассматривала как некоторую несправедливость, нарушение е„ личного и безоговорочного права на болезнь.
     Приехавшая Ирина сразу же произвела е„ любимую влажную уборку, сварила большой куриный бульон, и теперь они ухаживали за больными в четыре руки. Вера отдавала Ирине мягкие распоряжения, и теперь вс„ катилось складно и правильно, совсем как при Елизавете Ивановне.

глава 48

     Единственный Шуриков друг, оставшийся со школьных лет, Гия Кикнадзе, и единственный институтский, Женя Розенцвейг, были знакомы благодаря Шуриковым дням рождения, куда их обоих неизменно приглашали, но они плохо совмещались. Женя чувствовал в Гии врага: именно такие широкогрудые, на толстых икрастых ногах мальчишки с примитивным чувством юмора и л„гкие на жестокость доставляли ему с детства множество неприятностей. Он эту породу отлично знал, слегка презирал, немного побаивался и в глубине души завидовал. Завидовал не столько физической силе, сколько стопроцентному довольству жизнью и собой, которое от них исходило.
     Но относительно Гии он заблуждался - он не был ни грубым, ни жестоким, в нем даже присутствовала известная кавказская грация и обаяние человека, которому вс„ уда„тся. Отсюда и проистекала Гиина неколебимая уверенность в себе.
     Гии Женя тоже не нравился: Гииным простым шуткам с сексуальной подкладочкой он не смеялся, вид держал высокомерный, как будто знал что-то, чего другим не дано... Было ещ„ одно качество, которое подч„ркивало их полную противоположность: Женя был идеальный неудачник, Гия - из породы везунчиков. Если Женя падал, то непременно в лужу, если падал Гия, то находил на земле чужой кошелек...
     Каждый из них недоумевал, почему это Шурик держит в друзьях такого неподходящего парня. А Шурик любил их обоих, и ему вовсе не надо было ни притворяться, ни подделываться под другого. Он ценил достоинства каждого из них и искренне не замечал недостатков.
     С большим удовольствием он ходил в дом Розенцвейгов, где всегда слышал интересные разговоры о политике и об истории, об атомной бомбе, авангардной музыке и подпольной живописи. Здесь он впервые услышал имя Солженицына и получил на тайное и быстрое прочтение ?Раковый корпус?, который, впрочем, не произв„л на него большого впечатления, он был выращен на французской литературе и более тяготел к Флоберу.
     В доме Розенцвейгов ему чудилось присутствие духа и стиля его бабушки: здесь царила та же религия ?порядочности? - атеистическая, отрицающая всякую мистику и основой основ утверждающая некий набор скучных и трудноопределимых нравственных качеств. Только у Розенцвейгов вс„ это высказывалось горячо, темпераментно и очень категорично, в то время как хорошее воспитание Елизаветы Ивановны не позволяло ей настаивать на своих ценностях так громогласно.
     Семейство Розенцвейгов, как и Елизавета Ивановна, распределяло людей не по национальности, не по социальному происхождению, даже не по образовательному уровню, а именно по этой самой неопредел„нной ?порядочности?. Впрочем, если Розенцвейги были по-еврейски озабочены плохим устройством мира, особенно в его советской части, покойная Елизавета Ивановна не питала иллюзий относительно возможности хорошего устройства жизни в иных частях света: в юности она жила в Швейцарии и Франции в разгар социалистических увлечений передового и образованного сословия и убедилась, что несправедливость есть одно из фундаментальных свойств самой жизни, и вс„, что можно сделать, это по мере сил осуществлять справедливость в доступных каждому рамках... До этой простой идеи простодушные Розенцвейги ещ„ не доросли.
     Когда Шурик пытался как-то объяснить Гии, что именно привлекает его в Жене и во вс„м Женином клане, Гия морщился, отмахивался и говорил с нарочитым кавказским акцентом:
     - Слушай, дарагой, не гавари мне про умное, сматри, какая дэвушка ид„т! Как ты думаешь, даст она мне или не даст?
     И Шурик смеялся:
     - Гия, да тебе любая даст!
     Гия сводил глаза к носу, изображая работу мысли:
     - Ты прав, дарагой! Я тоже так думаю.
     И оба покатывались от смеху. Так смеяться, как Гия, Женя не умел.
     Гия был гений развлечений, и с возрастом это редкое дарование он превратил в профессию и в образ жизни. Сразу после школы он поступил в технический вуз средней руки с единственной достопримечательностью - первоклассным столом для пинг-понга. Возле этого стола Гия проводил все лекционные часы и быстро стал абсолютным чемпионом института. Его пригласили выступить в межвузовских соревнованиях, и в течение года он получил первый спортивный разряд.
     Шурику он сказал тогда:
     - Ты же знаешь, Шурик, мы, грузины, все поголовно либо князья, либо мастера спорта. А поскольку мой дедушка до сих пор обрезает виноград в Западной Грузии и мне трудно выдавать его за князя, прид„тся мне получить мастера.
     Он получил мастера, привинтил значок на синий пиджак и переш„л в институт физкультуры. Это было радикальное решение, тем более что спортивная карьера его совершенно не интересовала - любил-то он развлечения, а не тупой монотонный труд, в котором наградой были сантиметры, килограммы или секунды. Он плохо вписывался в аскетический мир спортсменов, которые если в чем и понимали, то никак не в развлечениях...
     Кое-как Гия закончил институт и по знакомству, точнее, за взятку в размере десяти бутылок коньяка, устроился тренером в районный Дом пионеров, где в„л сразу три секции - по пинг-понгу, по волейболу и по баскетболу.
     Свободное время он посвящал разнообразным неспортивным играм - питейным, танцевально-музыкальным и, разумеется, любовным. Женщины занимали важное место в его игральных практиках. И ни в одном из этих предметов он не был дилетантом. Алкогольные напитки - от арака до яичного ликера, включая напитки на все остальные буквы алфавита, в особенности вина, - могли бы стать его другой профессией, родись он во Франции, где тонкость вкуса и обоняния, гиперспособность вкусовых рецепторов улавливать оттенки кислоты и сладости и чуткость носа ценились едва ли не выше таланта музыканта. Общаться с Гией на питейном поприще было большим удовольствием для Шурика. Даже пойти вместе в пивной бар...
     Гия разыгрывал целое представление из дегустации пива, гонял с важным видом официантов, попутно изображая из себя сына чрезвычайно значительной особы. Из похода в ресторан Гия мог извлечь несметное количество попутных удовольствий, включая беседу с метрдотелем, вызовом повара и каким-нибудь аттракционом вроде найденной в котлете по-киевски хорошо упревшего бумажного рубля... Однажды он, в ожидании стерляди, приделал с помощью скрепки к живому, но бесплодному, как известная смоковница, пыльному лимону в унылой кадке небольшой вес„лый лимончик, специально для этой цели принес„нный из дома. Гия сам и обратил внимание официанта на произошеднее чудо, и все служащие ресторана, от уборщицы до директора, окружили чудесный лимон, любовались плодом, который почему-то раньше никто не заметил. Уходя, Гия снял его и положил в карман, хотя Шурик умолял оставить его на дереве.
     - Не могу оставить, Шурик. Денег стоит тридцать копеек, и с чем чай будешь пить?
     Шурик никогда не пренебрегал странными предложениями и приглашениями Гии: то ехал с ним в заповедник, то на какую-то выставку, то на бега...
     Однажды в субботу, когда Шурик только-только закончил с Марией испанский урок, раздался звонок:
     - Шурик, вымой уши, вымой шею и быстро ко мне приезжай. Будут такие девочки, каких только в кино показывают. Понял, да?
     Шурик понял. Надел новые джинсы, купленные при комиссионном участии того же Гии, парадную водолазку и отправился. По дороге купил в Елисеевском две бутылки шампанского - красивые девушки всегда пьют шампанское...
     Красавиц было четыре. Три из них рядком сидели на диване, четв„ртая, знакомая Шурику Гиина подружка Рита, манекенщица из ГУМа, расхаживала взад-вперед, качая всеми частями тела.
     Гия представил друга:
     - Шурик, с виду такой скромный паренек, да? Переводчик знаменитый, со всех языков. Хотите французский, хотите немецкий, хотите английский... Только грузинского не знает. Не хочет, гад. А мог бы...
     Что там такое у них было, ни Гия, ни Шурик так и не узнали - то ли обмен опытом, то ли творческая встреча, то ли показ мод всех союзных республик, но девушки представляли собой интернациональный букет: узбечка Аня, оказавшаяся впоследствии Джамилей, литовка Эгле и молдаванка Анжелика.
     - Любую выбирай, - шепнул Гия, - товарищи проверенные, политически грамотные и морально устойчивые...
     - Неужели и литовский знаете? - спросила бледная блондинка, взмахнув неправдоподобными ресницами, и Шурик выбрал е„.
     Вообще-то выбирать он был неспособен: все четыре были рослые, ещ„ и на высоченных каблуках, с тонкими талиями, длинными волосами и одинаково накрашенными лицами. Дети разных народов красовались на диване, перекинув правую ногу на левую, а в левой руке держа сигарету и дружно выпуская дым - сидячий кордебалет. Одеты они тоже были более или менее одинаково. Литовка, если приглядеться, была не такой красавицей, как е„ товарки. Личико у не„ было длинное, нос с горбинкой, а рот обмазан помадой как-то произвольно, вне всякой связи с тонкими губами. Но чем-то она была особо привлекательна - стервозностью, может быть...
     Стол был заставлен вином и фруктами, никакой серь„зной еды не было. Шурик поставил шампанское, и девочки оживились. Гия, открывая шампанское, шепнул Шурику:
     - Настоящие проститутки любят шампанское...
     Шурик посмотрел на девушек с новым интересом: неужели правда? Вот эти красавицы и есть проститутки? А у него-то было ложное представление, что проститутки - пьяные потр„панные девицы возле Белорусского вокзала... А эти... Меняет дело...
     Выпили шампанского и поставили музыку. Узбечка танцевала с Гией, Рита вышла в коридор поговорить по телефону. Шурик, поколебавшись, пригласил литовку Эгле. Какое-то сказочное имя. Он обнял е„ за спину - она была как выкована из металла. От не„ пахло духами, которые тоже наводили на мысли о металле. Янтарь светился на белой шее. Благодаря огромным каблукам она немного возвышалась над Шуриком, и это тоже было непривычно - в нем было сто восемьдесят сантиметров, и никогда такие высокие девушки рядом не стояли. Леденящее душу восхищение захватило Шурика.
     - Вы просто королева, настоящая Снежная королева, - шепнул Шурик в ухо, отягощенное полированным янтар„м.
     Эгле загадочно улыбнулась. Музыка умолкла, Гия разлил остатки шампанского девушкам. Молдаванка попросила коньяку. В комнату вошла Рита, довольно громко сказала узбечке:
     - Джамиля, там тебя Рашид по всей Москве ищет.
     Джамиля-Аня пожала плечами:
     - Какое мое дело? Второй год вс„ ищет... Делать больше нечего.
     Молдаванка подлила себе ещ„ коньяку. Пила она, некрасиво запрокидывая голову. Раздался звонок.
     - Родители? - удивился Шурик.
     - Нет, они в театре. Придут часов в одиннадцать. Это Вадим.
     Вош„л Вадим, большой и важный. Ландшафт сразу изменился, - как будто пришло большое мужское подкрепление. Джамиля и молдаванка оживились, но Вадим сразу же положил глаз на молдаванку.
     - Анжелика, твой выход, - скомандовал Гия, и молдаванка, не выпуская стакана, повисла на Вадиме...
     В половине одиннадцатого засобирались. Вадим ув„з куда-то совершенно пьяную Анжелику.
     - Девчонки с хатой, - шепнул Гия Шурику. - Я лично устроил, на проспекте Мира. Так что я тебя угощаю. Такси лучше брать на той стороне.
     Шурик кивнул. Что он имеет в виду под угощением? Неужели... Джамиля была явно лишняя, но, кажется, никого это не беспокоило.
     Шурик взял такси, усадил красоток на заднее сиденье. Таксист, пожилой мужик, смотрел на него с уважением. Шурик сел с ним рядом.
     - Одну не сдашь? - тихо спросил шоф„р.
     - Простите, что? - не понял Шурик.
     Мужик хмыкнул:
     - Куда едем?
     Приехали на проспект Мира. Вышли у приличного сталинского дома. Пешком поднялись на второй этаж. Эгле, долго ковыряясь, открыла дверь ключом. Провела Шурика в одну из комнат, вышла. Он осмотрелся. Дом был небогатый, семейный. Стояла двуспальная кровать, шкаф. Дверца приоткрыта, на ней зацеплены плечики с нарядами. Каблукастые туфли, пар пять, аккуратно расставлены у двери.
     В глубине квартиры долго шумела вода. Потом донеслись обрывки женского разговора: Джамиля как будто жаловалась, Эгле односложно отвечала. Потом вошла в голубом и прозрачном, с ворохом одежды в руках. Пристроила костюм на плечики - сначала юбку, потом жакет. Без улыбки, серь„зно.
     ?Что я здесь делаю?? - спохватился Шурик, но тут Эгле сказала:
     - Ванная и уборная в конце коридора. Полотенце полосатое.
     Шурик улыбнулся: мама обычно говорила по вечерам Марии - быстро в уборную, мыться и спать... И вс„ качнулось в смешную сторону.
     Послушно выполнил указание, вытерся полосатым полотенцем. На кухне мелькнула Джамиля с чайником. Вернулся в спальню - там Эгле, сменив шпильки на домашние, с помпоном, тапочки, с серь„зным л