и умная??

     В отчестве Мария долго путалась, пропускала и вставляла буквы, но в конце концов справилась. Слова ?глупая или умная? написаны были крупнее всего прочего, знаки препинания отсутствовали, кроме большого, круто изогнутого вопросительного знака в конце, разрисованного цветными карандашами.
     Вера долго думала над каждым письмом, писала ответы на обороте хорошей открытки. Не с кошечками и цветами, а с репродукциями знаменитых картин великих художников. И собирала посылки с играми и книжками. Посылала Шурика на почту, он отправлял.
     Всю зиму Шурик водил мать на физиотерапию, где производили процедуру над е„ растущей косточкой, а вечерами натирал ногу гомеопатической мазью оподельдоком и ещ„ одной, за которой он ездил к известному травнику из бабушкиной записной книжки.
     Впрочем, косточка не мешала занятиям Веры с девочками: болела она исключительно в вечернее и ночное время. Иногда она просыпалась от боли - не такой уж сильной, но нудной и отгоняющей сон. Но, в общем, жизнь Веры, в отличие от большинства пожилых людей, существующих как бы под горку, по инерции, без всякого вкуса, наоборот, стала меняться в неожиданном направлении, как будто пошла в горку. Глупая затея покойного Мармелада обернулась так, что творческая энергия, прежде оживающая в ней от соприкосновения с чужим искусством скорее как отзвук похороненных возможностей, теперь нашла настоящее русло. Оказалось, что в ней дремало материнское педагогическое дарование, подавленное изобилием вокруг не„ крупных чужих талантов, и небольшие е„ способности пробудились лишь к концу жизни, в присутствии нескольких бессмысленных девочек, послушно дышащих под е„ руководством.
     По ночам, когда ноющая косточка мешала сну, она лежала и мечтала, как настанет лето, и Стовба привез„т Марию, и они будут жить на даче. И не забыть сказать Шурику, чтобы в начале марта он поехал к дачной хозяйке Ольге Ивановне, и пусть найм„т те прежние комнаты, в которых жили при Елизавете Ивановне. И мысли е„ устремлялись по несвойственной ей хозяйственной колее: что хорошо бы будущим летом сделать заготовки на зиму, как мама делала, - земляничное варенье, и чернику, перет„ртую с сахаром, и абрикосовое варенье. Надо спросить у Ирины, умеет ли она варить абрикосовое варенье с ядрышками, как мама варила... И ещ„ она обдумывала предложение, которое должна была сделать Лене Стовбе таким образом, чтобы она не могла отказать. И, конечно, главное, чтобы Шурик был ей помощником... Впрочем, в Шурике она была уверена: в е„ планах сыну отводилась значительная роль.
     Вера постоянно обсуждала с Шуриком письма Марии. Завязались самостоятельные отношения между шестилетней девочкой и пожилой дамой. Они существовали как будто совершенно отдельно, независимо от Шурика или Стовбы. А между тем дела у Стовбы шли далеко не блестяще, - о чем, разумеется, Вера Александровна знать не могла. К тому времени как Стовбе удалось добыть необходимое для развода свидетельство, острая необходимость в нем отпала: она получила известие, что фиктивный брак не состоится, потому что подлый американец, предназначенный в мужья, исчез, как только Энрике дал ему некоторую сумму денег. Срочности в разводе теперь не было, условились, что Стовба пришл„т необходимые документы, Шурик сам подаст на развод, а она приедет прямо к назначенному дню.
     Подготовившись к важному разговору, но одновременно и не испытывая ни малейших сомнений, что Шурик е„ одобрит, она сказала ему, что хочет пригласить Марию на лето на дачу. Шурик отозвался довольно равнодушно, даже разочаровав Веру безразличием к возможному приезду чудесной девочки.
     - Веруся, я не против, но, мне кажется, это будет тебе утомительно. Но, как хочешь. Я в этом году не смогу особо много бывать на даче, а вс„-таки для тебя лишняя нагрузка...
     Вера Александровна списалась со Стовбой и получила несколько неопредел„нное согласие.
     Стовба вс„ равно собиралась приезжать в Москву для развода, - хотя срочности теперь уже никакой не было, но Стовба понимала, что рано или поздно от бессмысленного теперь брака следует освободиться. С дочкой она ещ„ никогда не расставалась, предложение показалось ей странным, но Мария неожиданно обрадовалась. Предстояло последнее предшкольное лето, и хотя Ростов был городом южным, с большой рекой, но индустриальным и пыльным. Летом Стовбе отпуска никогда не давали, и она решилась отпустить дочку. Но не на вс„ лето, а на один месяц.

***

     В конце мая, когда Шурик был уже почти готов к переезду на дачу, то есть по длиннейшему списку, составленному когда-то рукой Елизаветы Ивановны, собирал в ящики необходимые припасы и вещи - от сахарной пудры до ночного горшка, - Стовба привезла Марию. Приехала Ирина Владимировна, и Шурик торжественно перев„з всех на дачу. Заявление о разводе было подано, и назначен день - на конец августа. У Стовбы возникло ощущение, что она сделала ещ„ один шаг навстречу Энрике.
     Стовба провела на даче с дочкой два дня. Ей там очень понравилось: и природа, и тишина, и удивительная благовоспитанность дома, в который она попала.
     ?Прямо дворянское гнездо?, - грустно подумала она.
     Марии тоже очень понравилось на даче, к тому же она вс„ время висела на Вере Александровне, и Стовба, растившая реб„нка без помощников и соучастников, с некоторой болезненностью ощутила, что дочка е„ слишком тянется к Вере Александровне, но объяснила это отсутствием в жизни реб„нка настоящей бабушки. Сама она, как и Шурик, воспитана была бабушкой и любила е„ больше всех своих домашних...
     Уезжала она со сложным чувством: ей казалось, что Мария чересчур легко е„ отпускает. С Верой Александровной договорились, что она приедет через месяц, и тогда они вместе решат, заберет ли она Марию в Ростов или оставит до конца лета. Лена, за всю жизнь не оставлявшая дочку более чем на несколько часов, вдруг решилась расстаться с ней на такой долгий срок. Одновременно с треногой она испытывала некоторое освобождение, временный отпуск от материнства, которое она несла бессменно, нераздел„нно и единолично почти семь лет. Чувство незаконной свободы...
     Когда, через три дня после переезда, Шурик приехал на дачу с двумя пузатыми сумками продуктов, он обнаружил, что его мама и девочка стали друг для друга Верусей и Мурзиком - навсегда.
     Мария встретила Шурика с живейшей радостью, прыгала от нетерпения около него, подскакивала как мячик, норовя повиснуть на шее. Он поставил сумки на пол и, обернувшись неожиданно, схватил е„ поперек тела и бросил на диван. Она счастливо взвизгнула, пружинисто подскочила. Началась счастливая возня. Шурик взвалил е„ себе на шею, она размашисто болтала руками и ногами, он кружил е„ со странным чувством, что в его жизни уже было что-то точно такое... Лилька! Это Лильку он кружил и бросал, это она любила вот так повисеть на нем, дрыгая ногами в остроносых ботиночках...
     - Ах ты, Мурзятина! - закричал Шурик и сбросил е„ на диван.
     Девочка спрыгнула на пол, кинулась к сумке и живенько е„ распотрошила. Достала маленький картонный пакет вишневого сока, добытый через Валерию из каких-то таинственных распределителей. Шурик отлепил приклеенную к боку соломинку и вставил е„ в картонку:
     - Пей!
     Мария сосала через соломинку финский синтетический сок, а когда он, хлюпнув, кончился, закатила глаза к небу и сказала мечтательно:
     - Когда я вырасту, вот клянусь, ничего другого в рот не возьму!
     И она стала пристально изучать картонку, чтобы в будущем не спутать е„ ни с какой другой.
     Потом Шурик собрался с девочкой на пруд. Неожиданно с ними пошла и Вера. Она сидела на берегу, пока они брызгались в холодной воде. Всю дорогу до дома она ехала у Шурика на спине и вс„ погоняла его:
     - Ты моя лошадка! Скорей! Скорей!
     И Шурик несся вприпрыжку. Позади них шла Вера, получая удовольствие от неожиданной комбинации: их было не двое, а трое. Потом Шурик с Марией доскакали до дома, и Вера сказала:
     - Детки, мойте руки!
     И это их сразу уравняло.
     Две недели Вера провела с Мурзиком. Ирина Владимировна кружила вокруг них на известном расстоянии - ей дозволялось только постирать детское бельишко. Все прочие заботы - кормление, гуляние, укладывание спать - Вера Александровна полностью взяла на себя. Это была именно та часть забот, которая когда-то, в Шуриковом детстве, выпадала на долю Елизаветы Ивановны или нанятой.
     Вера запоздало открывала для себя упущенные радости материнства: утренний сладкий зевок не вполне проснувшегося дитяти и взрыв энергии, происходящий в момент, когда тонкие босые ноги касались пола, и молочные усы после завтрака, которые Мария отирала кулачком, и е„ бурные прыжки с объятиями после расставания на пятнадцать минут. Шурик в пять лет был добродушным и немного замедленным увальнем, а эта смуглая птичка щебетала, скакала, радовалась безостановочно, а Вера Александровна ходила за ней по пятам, боясь пропустить улыбку, слово, поворот головы.
     Вера готовила Марию к школе, занималась с ней то чтением, то письмом, то всякого рода физическими упражнениями - растяжкой, ритмикой, всей той чепухой, которой училась когда-то в студии... А то просто сидели втроем с Ириной, и чистили вишню: Ирина ловко выковыривала косточки шпилькой, Мурзик - специальной машинкой, а Вера - маленькой вилочкой... Мурзика завешивали кухонными полотенцами, но вишневый сок брызгал ей то на сарафан, то на смуглую щеку, то в глаз, и она вскакивала, трясла головой, а Ирина неслась за кипяч„ной водой, чтобы промыть глаз как следует.
     Однажды Вера поставила на стол вазу с ж„лтыми калужницами, и они вдво„м сели рисовать. Рисунок у Марии не получался, она сердилась, фыркала, но Вера помогла ей немного, рисунок выправился, и тогда Мария взяла красный карандаш и вывела внизу крупно ?Мария Корн?.
     Вера смутилась: как это следовало понимать? Немного помявшись, взяла тетрадь, в которой они писали упражнения, и попросила, чтобы Мария подписала е„.
     И девочка второй раз написала: Мария Корн. Задавать вопросов реб„нку Вера не стала. С величайшим нетерпением ожидала она теперь Шурикова приезда. Забродило нелепое подозрение: а вдруг? Вопреки здравому смыслу, она стала искать черты сходства между сыном и Мурзиком - находила во множестве! Вспыхнувшая любовь искала поводов для обоснования, и в душе она совершенно уверилась, что девочка носит их фамилию не случайно.
     Шурик давно уже ждал разоблачения, он понимал, что запоздал с признанием о нелепой женитьбе, но не находил в себе сил начать этот разговор. К тому же он надеялся, что вот-вот их со Стовбой разведут, она заберет дочку в Ростов или на Кубу, или куда там она задумает, и история эта закончится, не обеспокоив Веруси.
     Шурик сразу, как приехал, исполнил ритуальный танец с Марией на плечах и, бросив визжащую Марию на диван, почувствовал, что с Верой что-то происходит. Он молчал и ждал.
     Уложили Марию, отправили спать Ирину Владимировну, сели на терраске под абажуром, вдво„м. Вопрос был задан с необычной для Веры прямотой:
     - Шурик, скажи, почему Мария носит нашу фамилию? Она твоя дочь?
     Шурик взмок, улич„нный. Он сидел красный, как на экзамене по химии, когда сказать ему было совершенно нечего, и недоумевал: как могло ей придти такое в голову? Ей же говорили, кто отец девочки!
     - Прости, Веруся, я должен был тебе давно рассказать...
     И Шурик запоздало открыл матери тайну его фиктивной женитьбы, рассказал и про поездку в Сибирь к рождению Марии.
     Вера изумилась. Расстроилась. Ещ„ более растрогалась. Она и сама была матерью-одиночкой, но социальную рану в большой степени компенсировала умная, властная и интеллигентная Елизавета Ивановна.
     Собственно, она не узнала ничего нового про жизнь Стовбы, но теперь, зная, как благородно пов„л себя Шурик, она ещ„ глубже сочувствовала Лене Стовбе, и ей действительно очень бы хотелось, чтобы Мария была е„ дочкой, внучкой, да вс„ равно кем - лишь бы она осталась в доме. И впервые в жизни она жалела, что родилась у не„ не дочка, а сын... Зато Шурик - чудесный. Такой благородный... Расписался с девочкой, когда она попала в беду, записал на себя реб„нка, и даже ей, Вере, ни слова не сказал, чтобы не расстроить... Как это на него похоже...
     Стараясь придать рассказу форму юмористическую, Шурик вспоминал огромную, как лабиринт, обкомовскую квартиру, в которой блуждал по ночам в поисках уборной, и старичков, хлипеньких бабушку с дедушкой, бодро выпивающих и крепко закусывающих гигантскими пирожками, каждый из которых в любом нормальном доме сош„л бы за полнометражный пирог...
     - А Лена, оказывается, совсем не так проста, Шурик. Я, со слов Али, как-то иначе е„ себе представляла...- заметила Вера.
     - Конечно, Стовба с характером человек. Но видела бы ты е„ отца! - он рассказал, как его возили по огромным сибирским заводам, но не заводы ему показывали, а его предъявляли заводскому начальству как живое доказательство полной благопристойности в семье первого человека края.
     - А уж отец - вообще! Ты, мамочка, и представить себе не можешь, какие там нравы... Ленку беременную и на порог не пустили бы, если б я с ней не расписался...
     - Да, да...- кивала Вера, - бедная девочка...
     И непонятно было, кого именно она почитает бедной девочкой: Лену или е„ дочь. Но картина от этого сообщения вс„-таки изменилась: забрезжила тень семьи: мать, отец, реб„нок. То есть, Лена, Шурик, Мария... Возникала лишняя фигура невидимки-отца. Но его как бы и не было...
     - Скажи, Шурик, а что знает Мария о сво„м отце? - следуя своим недоосознанным мысле-чувствам, спросила Вера.
     - Я не знаю, - честно ответил Шурик. - Это надо у Стовбы спросить, что она ей говорила.
     Шурика действительно совершенно не интересовало, что думает по поводу своего отца Мария.
     Накануне приезда Стовбы Мария сама открыла Вере Александровне свою великую тайну, - что отец е„ настоящий кубинец, очень красивый и хороший, но это секрет от всех... Мария порылась в круглой жестяной коробке, где хранила девчачьи драгоценности, и вытащила фотографию человека образцовой красоты, но иной расы. Он был в белой рубашке с распахнутым воротом, и голова была надета на длинную, но вовсе не тонкую шею, как горшок на шест забора - казалось, могла бы повернуться в любую сторону, хоть вокруг себя, а рот был весь вперед, но без жадности.
     Это значило, что сблизились они до последнего предела: оказывается, мама рассказала Марии об отце уже давно, но до сих пор девочка никому ни слова не говорила и фотографию никому не показывала...
     В конце июня приехала Стовба. Шурик прив„з е„ на дачу. Встреча была столь бурной, что и представить себе трудно. Мария ходила вокруг матери колесом, лазала по ней, как обезьянка, ни на минуту е„ от себя не отпускала и, в завершение всего, отказалась ложиться спать без матери - уснула у Лены под боком.
     Вера Александровна смотрела на этот взрыв чувств не то что бы неодобрительно, но ей казалось, что такую бурю эмоций надо бы немного пригасить, но и не возбуждать. Потому сама она была сдержанна, говорила даже тише, чем обыкновенно, а к вечеру вообще неважно себя почувствовала и легла раньше обычного. Мария ворвалась к ней в комнату для вечернего поцелуя. Чмокнув в щеку, скороговоркой спросила:
     - Ты завтра с нами на пруд пойд„шь?
     И Вера слегка ранилась о местоимение: с нами, с ними, а я - уже отдельно...
     - Посмотрим, Мурзик. У нас ведь ещ„ дело есть - показать маме, как ты стала замечательно читать и писать!
     Девочка вскочила:
     - Я совсем забыла! Я сейчас покажу!
     Шурик наутро уехал к своему переводу, а Стовба провела на даче два дня. О дальнейшем пребывании Марии на даче Вера не заговаривала. Не решалась. Она боялась, что не очень правильно сказанное слово привед„т к тому, что Лена забер„т дочку. Молчала. На третий день Стовба за завтраком сказала:
     - У вас на даче так здорово, Вера Александровна. Лучше, чем на Кавказе, честно. Никуда б не уезжала. Спасибо вам большое. Мы с Марией завтра уезжаем. Может, приедем ещ„, если пригласите, - хихикнула она.
     И не успела Вера Александровна произнести заранее заготовленную фразу, как раздался громкий рев Марии:
     - Мамочка! Ну ещ„ немного! Побудем ещ„ немножко здесь. Веруся, ну пригласи же нас ещ„ побыть!
     И от матери она прыгала к Вере, от Веры - к матери, д„ргала их за руки, просила. Такой поддержки Вера даже не ожидала. Она выждала немного, потом попросила Ирину сварить еще полкофейника кофе, поправила прическу. Стовба сидела в полной растерянности. Мария, ерзая у не„ на коленях, шептала в ухо.
     - Ну, пожалуйста, пожалуйста!
     - Дорогие мои! Вы знаете, я буду очень рада. Леночка, а может быть, вы действительно остались бы здесь пожить? Было бы замечательно. У нас чудные соседи, они приезжают только на субботу-воскресенье, и я уверена, они уступили бы нам одну из своих комнат или, по крайней мере, террасу на будние дни.
     Стовбе пора было уезжать. Стовба тв„рдо решила забрать Марию в Ростов. Ей обещали - почти наверняка - пут„вку в хороший пионерский лагерь в Алупке на август. Но, действительно, может быть, следовало бы оставить Марию здесь ещ„ на месяц.
     - Ну, мамочка! Останемся! Останемся навсегда!
     Вера Александровна, видя растерянное лицо Стовбы, поняла, что шансы е„ поднимаются.
     - Ну, хорошо, хорошо...- сдалась Стовба. - Ты понимаешь, Мария, мне-то на работу нужно. Так что я должна ехать. К тому же, Вера Александровна, вы ведь, наверное, от Марии и так устали. Вам ведь от не„ отдохнуть надо.
     - Знаете, Лена, если бы вы обе смогли остаться, я была бы очень рада. Но если вы оставите у нас Марию, мы уж е„ не обидим! Она у нас девочка любимая...
     Мария перебралась с материнских колен на Верины и обратно, и снова к Вере. И дело сладилось - Марию оставили до конца лета.

***

     Лето было чудесное, как будто на заказ: нежный июнь, сильный июль с жарой и послеобеденными густыми дождями, медлительный, неохотно отпускающий тепло август. Вера ловила себя на мысли, что делается вс„ более похожей на покойную мать. Не внешне, конечно, - Елизавета Ивановна всегда была крупной, грузной женщиной, с лицом выразительным, но скорее некрасивым, в то время как Вере досталась тонкая внешность, к старости вс„ более благородная, - а именно внутренне - состоянием душевной радости, в котором всегда пребывала Елизавета Ивановна.
     То ли Вера с годами примирилась со своей неудачливостью, то ли е„ преодолела, но вс„ чаще она замирала от незнакомого прежде счастья просто так, неизвестно от чего: от пролетевшей птицы, от вида земляничного куста в густом цвету и с зел„ными ягодами на макушке, от шебуршания Мурзика за завтраком, когда та старалась незаметно раскрошить хлеб, чтобы отнести его цыплятам: Ирина Владимировна не разрешала кормить птицу хлебом - только зерном... Вера улыбалась сама себе, удивляясь постоянно хорошему настроению.
     ?Это Мурзик так на меня действует, - думала она, и тут же шла в своих мыслях дальше: только теперь я поняла, почему мама так любила работать с детьми, - от них ид„т такая свежая радость...? У Веры давно уже зародился серь„зный план, собственно, она вс„ подготовила, надо было только привлечь на свою сторону Шурика. Впрочем, на него она всегда могла полностью положиться. Но поговорить с ним было необходимо.
     Они сидели на терраске. Мария уже спала. Неяркая лампа в самодельном абажуре низко висела над столом. Несмотря на сильную дневную жару, вечером стало прохладно, и Вера накинула на плечи кофту. В доме наступило особое состояние - детский сон, казалось, сгущал и без того плотный воздух, невидимым облучением наполнял вс„ ближнее пространство, рождал глубокий покой...
     Шурик по природе своей был довольно невнимательный, упускал детали, не замечал подробностей, если это не касалось матери. Зато в отношении к матери он достиг великой изощр„нности: чувствовал малейшую перемену в настроении, обращал сво„ рассеянное внимание на деталь одежды, цвет лица, жест и невысказанное желание. Теперь он понял, что она хочет сказать ему что-то важное.
     - Ну, ка