вонила ему и попросила срочно прийти. Он давно уже ждал чего-то в этом роде. Он знал, для чего его вызывали. Шел обреч„нно, с раздражением, направленным исключительно на себя самого.
     ?Главное, не входить ни в какие объяснения?, - решил Шурик.
     И он сразу, как только задвинулась ветхая портьера на двери е„ комнаты, обнял е„, окунул пальцы в хилую пену тонких волос, она что-то вякнула слабенько и радостно про разрушенную прическу, про смятую блузку. Вид у не„ был такой счастливый, что Шурик забыл о сво„м недавнем раздражении и отработал урок с обычным для здорового молодого мужчины энтузиазмом. Светлана же находилась на верху блаженства и лепетала сво„ заклинание ?ты меня любишь?? все двадцать пять минут, пока Шурик над ней трудился.
     Потом Шурик быстро оделся и убежал, сославшись на ужасно-кошмарное количество дел, которые ему сегодня надо переворотить. И хотя Светлана не получила внятного словесного ответа на прямо поставленный вопрос, самый факт близости можно было рассматривать как положительный ответ.
     Шурик с л„гкой совестью сбежал с лестницы: вс„ обошлось, и теперь он действительно пон„сся в ВИНИТИ за очередной порцией переводов, потом в магазин иностранной книги за новым испанским учебником для Марии, потом в аптеку за лекарством для Матильды. И так далее, и так далее... Приятно было, что первое из намеченных на сегодня дел он уже выполнил и выбросил его из головы.
     Голая и совершенно успокоенная Светочка лежала, укрытая бабушкиным английским пледом, на тахте и ни о чем не думала, - наконец-то и ей выпало блаженство покоя. Она поглаживала себя по животу и груди, испытывая гордость и благодарность к себе самой.
     Она была совершенно счастлива и даже здорова, и непреодолимая пропасть между женщиной, для которой любовь есть единственный смысл и наполнение жизни, и мужчиной, для которого любви в этом понимании вообще не существует, а составляет один из многих компонентов жизни, на несколько минут затянулась тонкой пл„нкой.

глава 50

     Телефон гида, который водил французскую группу по Москве в дни первой поездки Жоэль в Россию во время Олимпиады, сохранился в старой записной книжке. После той первой поездки она побывала в России ещ„ дважды, но оба раза в Ленинграде. Последний раз она провела там три месяца уже в качестве практикантки. Теперь она приехала в Москву на полгода - для завершения научной работы. Прошло две недели, прежде чем она решилась позвонить Шурику. Она запомнила его не столько потому, что он был милый рослый парень с детским румянцем, очень русский - trйs russe, - как дружно решила тогда вся французская группа, сколько из-за его французского языка - безукоризненного языка начала двадцатого века, на котором давно уже не говорил никто, разве что какие-нибудь провинциальные нотариусы, дотягивающие до девяноста...
     Жоэль увлеклась русской литературой ещ„ до поездки в Россию и даже пыталась самостоятельно изучать русский язык. Живая Россия очаровала Жоэль, и она, единственная дочь богатого винодела, владельца больших виноградников под Бордо, к большому недовольству отца, поступила в Сорбонну и полностью отошла от семейного дела. Вместо того чтобы заниматься бухгалтерией или работой с клиентами, Жоэль разбирала тексты Толстого. Читая ?Войну и мир?, она обратила внимание, что французский язык Толстого, огромные диалоги русских аристократов, существующие равноправно в русском тексте, напоминают ей чем-то тот французский, на котором говорил русский гид Шурик. И начинающего филолога заинтересовал этот феномен. Впоследствии она нашла также большое количество фрагментов французских текстов в наследии Пушкина. Именно эта тема - сравнительный анализ французского языка Пушкина и Толстого, была ею выбрана для исследования. Собственно, она е„ не выбрала из предлагаемых, а сама предложила своему профессору, и он е„ одобрил, найдя очень интересной. Шурик, сам того не ведая, оказался крестным отцом е„ научной темы. Жоэль позвонила бывшему гиду. Работа гида у Шурика тогда не пошла: он не понравился интуристскому начальству, и больше они его не приглашали, так что никаких десятков туристических групп и сотен путешественников не проходило перед его глазами, и он-то прекрасно запомнил француженку из Бордо, открывшую ему глаза на безнад„жно устаревшее состояние его французского языка. Они встретились - возле памятника Пушкину, что было символично.
     Поцеловались два раза, как принято у них, но он ткнулся в третий - как принято у нас. И засмеялись - как старые друзья. И, взявшись за руки, пошли гулять по городу. Подошли к старому университету, потом спустились на набережную и как-то случайно, повинуясь давней привычке, Шурик вывел Жоэль сначала к дому Лили, в Чистом переулке, а потом, совершив круг, вышли к церкви Ильи Пророка в Обыденском переулке. Помявшись, зашли в церковь, немного постояли, послушали конец всенощной, потом снова вышли на набережную, через Большой Каменный мост перешли Москву-реку, долго бродили по Замосковоречью. Шурик показал ей дом на Пятницкой, в котором жил когда-то Толстой, и Жоэль вс„ больше влюблялась в город, который казался ей теперь почти родным.
     Она была из породы странных иностранцев, которых было немало в те годы, очарованных Россией, особым е„ духом открытости и доверительности, а Шурик казался ей каким-то толстовским героем - то ли выросшим Петей Ростовым, то ли молодым Пьером Безуховым.
     Шурик же, гуляя по тем переулкам, в которых бродил когда-то с испарившейся из его жизни Лилей Ласкиной, тоже чувствовал себя не собой теперешним, а тем школьником накануне экзаменов в университет, и даже поймал себя на грустном сожалении, что не пош„л на дурацкий экзамен по немецкому языку: ведь сдал бы, и вс„ было бы по-другому, лучше, чем сейчас... И может быть, бабушка прожила бы подольше...
     Они чудесно болтали обо вс„м на свете, перескакивая с одной темы на другую, перебивая друг друга, хохоча над ошибками в языке: они вс„ время переходили с языка на язык, потому что Жоэль хотелось говорить по-русски, но слов не хватало. Потом начался дождь, и они укрылись в заброшенном церковном дворе, в полуразрушенной беседке, и целовались, пока дождь не затих. У Шурика было странное чувство повтора - он действительно сидел на этих лавочках десять лет тому назад, но не с Жоэль, а с Лилей, и минутами он как будто проваливался в то выпускное лето с экзаменами, ночными гуляниями, Лилиным отъездом и бабушкиной смертью.
     Когда дождь прош„л, появились собачники, кто-то спустил большую немецкую овчарку. Оказалось, что Жоэль с детства панически боится собак, и она не могла себя заставить выйти из беседки, и они ждали, пока уведут овчарку. И снова смеялись. И снова целовались.
     Метро тем временем закрылось, и Шурик взял такси, чтобы отвезти Жоэль домой - она жила в аспирантском общежитии на Ленинских горах.
     - Там ужасно противная консьержка, - пожаловалась она перед входом в общежитие.
     - Ты е„ боишься, как той овчарки? - спросил Шурик.
     - Откровенно говоря, больше.
     - Мы можем поехать ко мне, - предложил Шурик.
     Мама с Марией были на даче. Жоэль легко согласилась, и они сели в то же самое такси, и поехали через центр, мимо памятника Пушкину на ?Белорусскую?.
     - Это какое-то особое место, - выглянув в окно, сказала Жоэль. - В Москве куда ни едешь, непременно видишь памятник Пушкину.
     Это была чистая правда. Это было сердце города: не исторический Кремль, не Красная площадь, не университет, а именно этот памятник, то со снежным плащом на плечах поэта, то в голубином летнем помете, переставляемый с одной стороны площади на другую, он и был главным местом Москвы. С того дня Жоэль с Шуриком встречались здесь почти ежедневно, - кроме тех вечеров, которые он проводил на даче.
     Она была женщина-птица: умела быстро и шумно вспорхнуть с места, всегда была голодной, очень быстро наедалась, каждые полчаса тянула Шурика за рукав и говорила: Шурик, мне нужно ?pour la petite?. И они кидались искать общественную уборную - их было в Москве немного, иногда они заходили во двор, отыскивали укромное место и он загораживал е„, пока она по-птичьи копошилась в кустах. А когда она вылезала из кустов, то немедленно спрашивала Шурика, не знает ли он, где можно попить - и они заливались смехом.
     Она смеялась, раздеваясь, смеялась, вылезая из постели, и хотя ничто так не мешает сексу, как смех, ухитрялась смеяться даже в Шуриковых объятиях. Когда она смеялась, то сильно дурнела: рот широко растягивался, кончик носа опускался вниз, глаза зажмуривались, и она, зная это, смеясь, прятала лицо в руки. Зато сам смех звучал очень заразительно. Шурик говорил ей, что е„ можно было бы нанимать для управления театральной публикой на неудачных комедиях: она бы запускала свои смеховые рулады, а публика смеялась бы вслед за ней...
     Через две недели Светлана выследила Шурика. Именно на площади Пушкина. Минут десять он стоял у подножия памятника с букетом каких-то синих цветов. С противоположной стороны площади невозможно было разглядеть, что за цветы, хотя Светлане это тоже было важно. Потом подошла небольшая женщина. И даже с другой стороны улицы было видно, что иностранка: стрижка не по-нашему, какими-то прядями, зонт висел за спиной, как ружье у солдата, и клетчатая сумка через плечо, и вообще - за версту пахло иностранщиной... Они поцеловались и, взявшись за руки и смеясь, пошли по Тверскому бульвару. Смех был особенно оскорбительным: как будто они смеялись над ней, Светланой...
     Светлана было пошла за ними следом, но минут через пять поняла, что сейчас упад„т. Села на лавку, переждала, пока парочка скроется. Сидела с полчаса. Потом, еле передвигая ноги, пошла домой. Позвонила Славе, рассказала ей, что случайно встретила Шурика с женщиной, что ещ„ одной измены она не переживет.
     - Я сейчас к тебе приеду, - предложила Слава. Светлана помолчала, и отказала:
     - Нет, Слава, спасибо. Я должна побыть одна.
     Слава была опытной самоубийцей, не менее опытной, чем Светлана. Она приехала на следующий день, рано утром. Вызвала слесаря. Взломали дверь. Светлана спала глубоким медикаментозным сном: снотворные таблетки давно уже были заготовлены. Вызвали ?Скорую помощь?, промыли желудок и увезли.
     Через два дня, когда Светлана пришла в себя и была переведена в отделение доктора Жучилина, Слава позвонила Шурику и сообщила о происшествии.
     - Спасибо, что позвонили, - сказал Шурик.
     Слава взвилась:
     - Пожалуйста! Кушай на здоровье! Неужели ты не понимаешь, что это на твоей совести! Вы все просто людоеды! Неужели тебе больше нечего сказать? Подонок! Ты настоящий подонок! Ты просто негодяй!
     Шурик, выслушав вс„ до конца, сказал:
     - Ты права, Слава.
     И повесил трубку. Как, куда можно от безумной убежать?
     Жоэль накрывала на стол. Вилка слева, нож справа. Стакан для воды. Бокал для вина.
     - Скажи, Жоэль, ты бы вышла за меня замуж? - спросил Шурик.
     Жоэль засмеялась и спрятала лицо:
     - Шурик! Ты меня не спрашивал об этом раньше. Я замужем. И у меня есть сын. Пять лет. Он живет под Бордо, с моими родителями. Я тебя очень люблю, ты знаешь. Я буду здесь ещ„ пять недель! Замужем с тобой! Да? А потом я тебя буду усыновить, да?
     И она залилась смехом. Шурику стало тошно. Он уже знал, что завтра утром он поедет к ч„рту на рога в Кащенко отвозить передачу сумасшедшей Светлане, а вечером к Валерии, потому что Надя, которая много лет обслуживала е„, уехала к сестре в Таганрог на целый месяц, а Валерия сама и горшка вынести не может... А вечером надо к маме на дачу, к Марии, которой обещана корзинка, нитки и ещ„ что-то - у него записано...

глава 51

     Удивительным образом срослась у Веры линия судьбы, - тридцать лет е„ бухгалтерской каторги как в яму упали, и стала она не отставной бухгалтершей, а бывшей актрисой. Театральный кружок в подвале домоуправления вернул е„ ко временам Таировской студии, но е„ личные артистические амбиции давно выдохлись, и она чувствовала себя счастливой, передавая соседским детям начатки театральной профессии.
     С тех пор как в е„ доме появилась Мария, ей стало ясно, ради какой тайной цели судьба послала ей в дом назойливого Мармелада, заставившего е„ взяться за дело, о котором она, казалось, давно забыла. Не войди она в форму, занимаясь раз в неделю по четвергам со своими ученицами, не смогла бы она принять и воспитать свою вертлявую драгоценность, которую не иначе как провидение великодушно ей доверило. То, что в доме е„ раст„т будущая великая знаменитость, она не сомневалась.
     За два года, пока Мария ходила в обычную районную школу, у Веры с Леной Стовбой сложились особые, не зависимые от Шурика отношения. Прежняя семейная конфигурация, простая и убийственно ясная - спаянные воедино мать и сын - преобразовалась в нечто сложное и подвижное. Когда они жили втроем - Вера, Шурик, Мария, - разыгрывались поочер„дно разные комбинации. Иногда, когда они шли воскресным утром в музей или на выставку и Шурик в„л Веру под руку, а Мария то цеплялась за Шурика, то убегала вперед, то прилеплялась к Вере, Вера представляла себя матерью Марии, а Шурика - е„ отцом. Шурик видел в Марии скорее младшую сестру, слегка навязанную ему Верусей. Сама же Мария не утруждала себя раздумьями: Веруся и Шурик были е„ семьей.
     Когда приезжала Лена Стовба, она оказывалась для Марии самой главной - на несколько дней.
     Вера делала тонкие подстройки семейного механизма, например, она располагала Стовбу рядом с Шуриком, в пару. Но это было правильно только отчасти, ибо тогда возникала какая-то лишняя валентность, е„ собственная, незамкнутая. Был ещ„ такой вариант, при котором Стовба рассматривалась как независимая внесемейная единица со своими отчаянными движениями, маниакальными намерениями и полным отрывом от реального существования, но тогда провисала в воздухе другая, существеннейшая нить - Мария. Как и к кому она была присоединена? Однако именно благодаря маниакальной идее воссоединения с человеком, которого, в сущности, едва знала, Мария и была передана во временное пользование Верусе с Шуриком - для блага обеих сторон...
     Лена шепталась с Верой Александровной: теперь уже не Шурику, а именно ей рассказывала Лена о всех продвижениях навстречу Энрике. Рассказала об окончании нелепой истории, разыгравшейся в Польше. Встреча е„ с Яном, братом Энрике, произошла в Варшаве. Оба они попали туда впервые, но у Яна было множество никогда не виданных им родственников, а у Лены - ровным сч„том никого. Всю первую неделю он был занят, пьянствовал с обрет„нной родней. Лена сидела в убогой гостинице, ждала его с утра до вечера, пока, наконец, он, чуть выкарабкавшись из запоя, не заехал за ней и не отв„з в американское посольство - жениться.
     Оба пребывали в полной уверенности, что им предстоит простая и быстрая формальность. Так бы оно и было, будь Стовба гражданкой Польши; Яну было предложено получить визу в Россию и заключить брак с гражданкой Советского Союза в соответствии с советскими законами. Это была опять отсрочка, проволочка, но, в конце концов, не отказ. Стовба уехала, а Ян остался в Варшаве ждать советской визы. Он ждал е„ полтора месяца. Энрике дважды высылал ему деньги, уже присматривал в Майами квартиру побольше. Ян в эти шесть недель времени не терял - влюбился до беспамятства в прекрасную полячку и к моменту, когда пришла советская виза, был уже обвенчан в костеле и оформлен в американском посольстве в качестве мужа совсем другой женщины, а вовсе не ожидающей его приезда Лены Стовбы. Энрике поссорился с братом на всю жизнь, но дела это не меняло.
     Вера слушала, замирая всей своей театральной душой, - вс„ было необыкновенно, рискованно, восхитительно. Теперь уже роняла сл„зы Вера. Любовь, как долгоиграющая пластинка судьбы... И у не„ так же было... Годы, потраченные на ожидание... Бедная девочка... Бедный Мурзик...
     Вера проводила параллели между своей собственной неудачной женской биографией и Лениной, пыталась провести тонкую мысль о роковом отсутствии гибкости, о других возможностях, которые открыты перед молодой женщиной с е„ внешностью и характером, о том, что, быть может, есть на свете другой мужчина, который мог бы заменить... И так далее...
     У Стовбы злело лицо и скучнели глаза - она читала мысли Веры Александровны, и сво„ собственное романтическое несчастье она предпочитала всякому другому варианту. Точно так же, как некогда и сама Вера... Нет, никакого другого мужчины в е„ жизни не было!
     Гипотетическому другому мужчине, на которого намекала Вера, она тоже время от времени говорила, что положение неопредел„нное, она стареет, ей хотелось бы видеть его женатым, и о девочке надо подумать.
     Послушный Шурик, дыбясь всей своей шкурой, отшучивался:
     - Веруся, я уже один раз пробовал, пришлось развестись...
     Вера спохватывалась: далеко зашла.
     Но важным было на самом деле другое: время от времени Стовба заводила разговор о том, что хочет забрать Марию в Ростов. Этого допустить было никак нельзя, и Вера экстренно принялась за устройство большой судьбы для Мурзика.
     Никто, конечно, и представить себе не мог, скольких трудов стоило бывшей скромной бухгалтерше из театрального вспомогательного персонала организовать солидный звонок в балетное училище к самой Головкиной.
     Наконец настал день, когда за поздним вечерним чаем, единственной трапезой в отсутствие Марии, Вера торжественно объявила Шурику:
     - Я тебе не говорила, считая преждевременным... В общем, Мурзика берут в хореографическое училище Большого театра.
     Вера держала паузу, ожидая Шурикова восторга, но он не прореагировал нужным образом.
     - Софье Николаевне Головкиной звонили... Ты понял?
     - Ну да, - кивнул Шурик.
     - Нет, ты не понял! - почти рассердилась Вера. - Это лучшая в мире балетная школа. Туда отбирают одну девочку из ста. Я возила Мурзика два раза на предварительные просмотры, и она прошла их очень хорошо.
     - Веруся, ну чего же тут удивительного, ты с ней столько занималась!
     - Да, Шурик! Я могу сказать, что я стала опытным педагогом за последние годы. Наверное, у меня было больше ста учениц! - Вера немного преувеличивала - к ней в кружок обычно ходили восемь-десять учениц, и общее их количество за все годы никак не превышало пятидесяти. - Более способной ученицы у меня не было. Как она вс„ схватывает! На лету, буквально на лету! Но что я вообще могу им дать - основы ритмики, пластики, театральную азбуку... А в училище приходит совсем другой контингент. Как правило, это дети, которые уже ходили в балетные студии, некоторые уже у станка работали. Часто от балетных родителей. А у Мурзика - врожд„нные дарования. Прекрасная выворотность, прыжок, отличный музыкальный слух. И конечно же, поразительная внутренняя пластика. Это для меня несомненно. В общем, у не„ нашли только один недостаток - рост. Высоковата для балерины. Впрочем, Лавровский, например, всегда любил высоких... Но, во-первых, неизвестно, когда она в росте остановится. Это может произойти и достаточно рано. А во-вторых, сами по себе нагрузки, которые получают там ученицы, они тоже тормозят рост. Это известно. Все балерины достаточно мелкие отчасти из-за того, что с самого раннего возраста они много работают и ограничивают себя в еде.
     - У Мурзика отличный аппетит, - заметил Шурик. Вера рассердилась:
     - У не„ сильный характер. Точно как у Лены. Если она что-нибудь от не„ унаследовала, так это целеустремл„нность. В общем, так: е„ приняли. Е„ надо будет возить туда в этом году каждый день, а в будущем посмотрим... Там есть общежитие для иногородних... Ну, не знаю, мне не хотелось бы отдавать реб„нка в интернат. Училище на Фрунзенской. Конечно, это неблизко. Но, с другой стороны, и не так далеко. Мы добирались туда от дома около часа. В конце концов, - в голосе Веры прозвучала едва уловимая тень угрозы, - я и сама могу е„ возить.
     У Шурика рабочий день давно уже переместился к вечеру: обычно он просыпался довольно поздно, исполнял хозяйственные дела - прачечная, магазин, рынок, - за работу принимался во второй половине дня и сидел часов