меня тоже случается, - успокоила е„ Вера. - Хочешь, я тебе поиграю?
     Когда они вошли в комнату, „лка сразу приковала внимание девочки, и только теперь она заметила пианино.
     - Какое голое пианино, без простынки...- произнесла девочка, погладив лакированное дерево.
     - Что ты имеешь в виду? - удивилась Вера.
     - У моей учительницы Марины Николавны - простынка лежит с кружевами, - объяснила Мария.
     Вера усадила Марию в кресло Елизаветы Ивановны и заиграла. Из Шуберта. Сначала девочка слушала очень внимательно, но неожиданно подбежала и хватила по клавиатуре кулачком. Рыкнули басы. Мария завертелась волчком и завизжала:
     - Не надо так! Не надо! Нельзя так!
     Вера оторопела: что за странная реакция!
     - Деточка! Что случилось? В чем дело?
     Мария вспрыгнула в кресло, комочком вжалась в него. Замерла. Вера осторожно коснулась е„ плеча. Несколько минут поглаживала е„ узкую спинку. Потом девочка вывернулась головой из клубка, как змея. Глаза были огромные, ч„рные - как будто одни зрачки без радужки, и влажные:
     - Прости меня. Я так разозлилась, потому что у меня ничего не получается. А у тебя получается...
     - Что не получается, деточка моя? - изумилась Вера.
     - Играть у меня не получается.
     Вера взяла е„ на руки, села в кресло, усадила е„ рядом с собой: в просторном кресле Елизаветы Ивановны им двоим хватало места с избытком.
     ?Какая сложная судьба у матери, у девочки! Какая эмоциональность, тонкость, привлекательная грация, этот редкостный цвет кожи - что-то из колониальных романов! - скорее чувствовала, чем размышляла Вера. - Необыкновенный, исключительный реб„нок!?
     - У меня тоже очень многое не получается. Знаешь, сколько приходится заниматься, чтобы получилось, - утешила Марию Вера.
     - Да, я целый год хожу к Марине Николавне, и вс„ равно ничего не получается.
     - Давай, ты выберешь себе ещ„ одну игрушку с „лки! - предложила Вера.
     Мария соскочила на пол, запрыгала, завертелась, казалось, что количеств рук и ног у не„ удвоилось, и Вера снова восхитилась заряду эмоций в столь малом теле.
     Вошли Шурик со Стовбой.
     - Давай собираться, Мария, - обратилась Стовба к дочери. И добавила: - У нас гостиница где-то во Владыкино, далеко добираться.
     Вера Александровна немедленно предложила остаться ночевать: зачем тащить реб„нка через весь город в паршивую гостиницу, когда они могут чудесно переночевать в комнате Елизаветы Ивановны?
     - С „лкой? - обрадовалась Мария.
     - Конечно, вот здесь мы вам и постелим...
     Наутро Стовба, по предложению Веры Александровны, поехала в гостиницу одна, оставив дочку у Корнов, забрала веши и до конца недели бегала по разным учреждениям: кроме разводных дел были ещ„ и служебные.
     Вера Александровна гуляла с Марией, отвела е„ по какому-то внутреннему порыву в Музей восточных культур и показала Красную площадь. Вере были удивительно приятны эти прогулки: она радовалась вместе с Марией и смотрела на город, который на е„ памяти становился вс„ хуже, восхищ„нными детскими жадными глазами.
     Шурик с Леной тем временем добрались до ЗАГСа. Выяснилось, что для развода не хватает одной бумаги - свидетельства о рождении Марии. Документ этот Стовба оставила дома, когда сбежала от родителей с четыр„хмесячной дочкой. Чтобы получить его, надо было либо просить об этом бабушку, с которой у не„ сохранилась тайная переписка, либо делать запрос в сибирский город. В любом случае, это требовало времени, и Стовба уехала, с тем чтобы вернуться, как только достанет необходимое свидетельство.
     Вера Александровна предлагала им остаться хотя бы до Нового года, но Стовба, несмотря на отчаянные сл„зы дочери, уехала дн„м тридцать первого декабря.
     Вера была сильно огорчена: она уже прикидывала, какой славный праздник можно было бы устроить для чудной девочки...

глава 41

     Ноготь Шурика, который сначала так отчаянно болел, посинел и вздулся, потом болеть совершенно перестал, а спустя некоторое время возле лунки отросло несколько миллиметров нового розового ногтя. А потом вырос новый, со странной зарубкой в середине. Трещина в плюсне заросла сама собой, без всяких последствий. Шурик полностью забыл о нелепом происшествии.
     Возможно, обладательница палеонтологической редкости с течением времени тоже забыла бы об этом, но случайный предмет - почтовая квитанция с кое-как написанным обратным адресом и недописанной фамилией ?Кор? - Корнилов? Корнеев? - забыть не давал. Вооружившись лупой, Светлана исследовала неразборчивый адрес - улица была определ„нно Новолесная, семерка смахивала на единицу, крючок мог быть и двойкой, и пят„ркой... Но эта неопредел„нность приятно волновала: ведь не случайно же он оставил квитанцию со своим адресом? А если и случайно, то не намек ли это судьбы, не указательная ли стрелка провидения?
     Несколько дней Светлана прожила в предвкушении счастья. Ей казалось, что он должен вернуться - не сегодня-завтра - и она вс„ репетировала их встречу: как она удивится, и как он будет смущен, и что скажет он, и что она... Но он вс„ не ш„л: не решается... стесняется... какие-то обстоятельства ему мешают...
     Через неделю ей пришла в голову мысль, что он может вообще исчезнуть. И чем меньше было шансов, что он верн„тся, тем больше она на него обижалась. Мысленно она с ним беседовача, и постепенно беседы эти стали раздраж„нными и, что самое неприятное, беспрерывными.
     Поздним вечером, выпив л„гкое снотворное, она засыпала минут на двадцать, но разговор с Шуриком внедрялся в сон и разрушал его. Она долго с ним общалась в лекарственной др„ме - то он просил у не„ прощения, то они ссорились и мирились, и все эти общения были отчасти управляемы, она придумывала сюжет, и он развивался в заданном направлении... Маялась. Потом вставала...
     Е„ сон, от природы робкий и пугливый, вконец разрушился, и теперь она поднималась по ночам, пила горячую воду с лимоном и садилась к столу - вертеть ш„лковые цветы, белые и красные, для артели, изготовлявшей похоронные венки. Она была лучшей мастерицей, но хороших заработков у не„ никогда не получалось, потому что работала она очень медленно. Зато розы, которые она скручивала на круглой ложке из тонкого проклеенного ш„лка, отличались печальной удлин„нностью, которая другим мастерицам не давалась.
     До утра сидела она в стеклянном состоянии перед скользким ш„лком, утром засыпала минут на двадцать и снова садилась к столу. Из дому она почти не выходила: боялась пропустить приход Шурика.
     Она уже понимала, что совершенно выпала из полумедикаментозного душевного равновесия, которое почти год поддерживал замечательный доктор Жучилин, толстый и ласковый, как престарелый кастрированный кот.
     Так продержалась она месяц и пошла к Жучилину. Жил он недалеко, на Малой Бронной, и она уже давно ходила к нему домой, а не в больницу.
     Жучилин был из породы благородных мазохистов, вдумчивый и сострадательный врач, и многих пациентов превращал в свой пожизненный крест. Денег он стеснялся, увиливал от них, подарки принимал книгами и коньяками. Светлана шила для его дочери маленьких кукол с нарисованными по ш„лку белыми личиками, в красных и голубых платьях...
     Со студенческих лет самоубийство зачаровало доктора как непостижимое и притягательное влечение особой породы людей, и выбор психиатрической специальности был скорее гуманитарным, чем медицинским. Светлана была из этой самой породы, несущей в себе внутреннюю тягу к самоубийству, и познакомился он с ней после е„ третьей суицидной попытки, к счастью, неудавшейся.
     Жучилин знал, что по медицинской статистике третья суицидная попытка оказывается наиболее эффективной. Если исходить из его довольно зыбких соображений, собирающихся сложиться в теорию, в Светланином случае риск должен со временем уменьшаться, и при условии правильного лечения в дальнейшей жизни ей будут грозить лишь естественное старение и связанные с этим болезни. Она как бы перераст„т зону риска. Светлана, таким образом, относилась сейчас к числу наиболее его беспокоящих и наиболее для него интересных пациентов.
     С такими своими пациентами он беседовал часами. Ему было важно дойти до глубины, до самой точки слома, в которой засела идея самоубийства. Методика фрейдовского психоанализа была ему не чужда, и он смело ввергался в чужую душу в надежде произвести починку на ощупь, в глухой темноте...
     Нина Ивановна, жена Жучилина, ушла спать, и они сидели на кухне, разбирая болезненные растения Светланиных мыслей и переживаний. Она рассказала ему о событии. Забавным образом рассказ е„ составлял именно ту часть события, которую пропустил Шурик при пересказе этой истории матери. История с зубом мамонта, таким образом, вся досталась Вере, а эпизод любовный, возникший в рассказе Светланы совершенно на пустом месте, то есть без упоминания зуба мамонта, целиком достался доктору. Лиш„нная своей завязки, история приобретала вид жестокого соблазнения с элементом насилия. Хотя Жучилин задавал провокационные вопросы, пытаясь приблизить картину, нарисованную Светланой, к чему-то более правдоподобному, это ему не удавалось. Желанное насилие - так определил он для себя предлагаемую ему ситуацию.
     Он пил свой крепкий чай, подливал кипяток в Светланину чашку с вареньем, куда она время от времени погружала губы, и размышлял о том, что больной от здорового отличается, в сущности, только способностью контроля над занозой, вонзившейся в психику. Е„ можно капсулировать, построить защитную стену, не дать распространяться болезненному воспалению, но выдернуть е„ он был не в состоянии. И он слушал бедный влюбл„нный бред, отмечая противоречивость е„ желаний: она жаждала свободной и счастливой любви, оставаясь при этом жертвой дурных людей, обстоятельств и, что в данном случае было особенно важно, - самого героя. Быть несправедливо обиженной, чудовищно и редкостно, как никто другой, было е„ глубокой потребностью.
     Доктор Жучилин понимал также, что, скажи он Светлане об е„ болезненной потребности быть обиженной, он рискует нанести ей ещ„ одну обиду и нарушить то доверие, без которого он вообще не сможет удерживать е„ в границах относительного здоровья...
     Большинство его коллег расценили бы е„ состояние как проявление маниакального психоза и посадили бы е„ на сильные психотропные препараты, оглушившие все е„ способности, в том числе и е„ способность к безграничному страданию.
     - Дорогая моя Светочка! - сказал Жучилин в начале третьего часа ночи. - Будем исходить из того, что мы в состоянии оценивать происходящие события и реагировать на них адекватным образом. Не так ли?
     Эта присказка всегда действовала на Светлану ободряюще. Она именно хотела, чтобы вс„ было адекватно... Е„ собственное поведение и казалось ей адекватным, но вот как быть с Шуриком? Это он себя в„л неадекватно - не приш„л, когда Светлане так этого жаждала...
     Она кивнула. Ей страшно хотелось спать, но она знала, что уснуть ей не удастся, и оттягивала минуту прощания.
     - Не надо загонять себя в безвыходное положение. Поведение молодого человека мы даже не будем подвергать анализу. Кто он - дешевый соблазнитель или просто попал в неожиданную для себя ситуацию, помните ?Солнечный удар? Бунина? Неожиданный, непредсказуемый всплеск чувства? Вот, пусть это был солнечный удар, и человек, вовсе по своей природе не склонный к насилию, вдруг его совершает... Его больше нет. Если бы мы даже хотели его разыскать и потребовать объяснений столь безобразного поведения, у нас нет такой возможности... В Москве девять миллионов жителей, из них Шуриков тысяч сто! Совершенно пустой номер! Нам никогда не удастся выяснить, почему он совершил этот поступок, а вот наладить сон совершенно необходимо. И это в наших силах. Я считаю, что неплохо было бы поехать в санаторий. Об этом можно похлопотать. Вы похудели. Потеря веса в вашем положении очень нежелательна. Мне кажется, надо ещ„ раз проверить щитовидку. Я набросаю на днях новый план, и мы заживем по новому расписанию. Проблема эта не представляется мне очень серь„зной, и я думаю, что вместе мы е„ сможем разрешить...
     Ничего этого доктор Жучилин не думал: положение казалось ему очень серь„зным, но он полагал, что сделает последнюю попытку вывести Светлану из надвигающегося кризиса минимальными средствами.
     Светлана, со своей стороны, тоже приняла решение: в сумочке лежала квитанция, о существовании которой она и слова не сказала доктору, и после всего сказанного-пересказанного она готова была пойти по указанному в квитанции адресу. Слова ?солнечный удар? очень е„ вдохновили.
     Оба они - и врач, и пациент - были собой довольны: каждому из них обман вполне удался...
     Спать Светлана в ту ночь так и не ложилась. Она пришла домой под утро. Соседи спали, и она зашла в коммунальную ванную, долго отмывала е„ чистящей пастой с едким, дыхание останавливающим запахом, потом налила полную ванную воды и легла. Обычно она брезговала этой коммунальной ванной с потрескавшейся, как слоновья кожа, поверхностью, но теперь она думала о том, что это е„ ванна, что это е„ покойная бабушка жила в этой квартире с самого одиннадцатого года, и дедушка жил здесь, и отец здесь родился, и вся эта квартира принадлежала ей по праву рождения, а все эти теперешние соседи, пришлые захватчики, подселенцы, вчерашняя деревенщина, - никто из них даже не подозревает, что она и есть настоящая хозяйка... И горько-сладкая обида, любимая обида нахлынула на Светлану...
     Вс„ было белейше-белое - и трусики, и лифчик, и блузка. Кривая жемчужина висела на серебряной цепочке: золотая давно была продана. Жемчужина была не совсем бела, скорее, серовата. Но она была старинная, совершенно подлинная, хотя и умершая. Светлане показалось, что она сможет поесть. Сварила яйцо. Съела половину. Сварила кофе. Выпила полчашки. Она чувствовала великую ответственность дня.
     ?Будем реагировать на события адекватным образом?, - напомнила она себе и в половине восьмого утра вышла из дому. Она дошла до Краснопресненского метро, доехала быстро до ?Белорусской?, потом долго искала Новолесную улицу, ещ„ дольше искала дом. Семерка оказалась вс„-таки единицей, потому что домов на улице было не так много, и нумерация до семидесятых не доходила... В четверть девятого она сидела на лавочке, держа в поле зрения единственный подъезд нового кирпичного дома.
     Она просидела три часа. У не„ было чувство глубокой уверенности, что она не ошиблась, что молодой человек непременно жив„т в этом доме. На исходе третьего часа она вошла в подъезд и остановилась перед шеренгой почтовых ящиков, размещ„нных между первым и вторым этажами. На некоторых были наклеены бумажки с именами жильцов, на других фамилии были написаны карандашом прямо по жести крашеных зел„ных ящиков. На некоторых стояли только номера квартир. Она искала фамилию ?Корнилов? или ?Корнеев?. Под номером ?52? была приклеена бумажка, на которой старинным прекрасным почерком было написано ?Корн?. Это было даже лучше, чем ?Корнилов?...
     Вполне удовлетвор„нная, Светлана вернулась домой. Она знала, что молодой человек почти в е„ руках.
     Никакой стратегии у Светланы разработано не было. До начала сентября она ходила через день к подъезду, к восьми часам утра, просиживала на лавочке ровно три часа и в одиннадцать уходила. Она была уверена, что Шурик рано или поздно появится, и, как терпеливый охотник в засаде, сидела сосредоточенно и неподвижно, не упуская из поля зрения выходящих жильцов. Некоторых она уже помнила в лицо. Кто-то ей нравился, кого-то она успела возненавидеть: самым симпатичным был очкарик с портфелем и с газетами, только что вынутыми из почтового ящика, одну из которых он непременно ронял возле подъезда, особое отвращение вызывала толстая девица на тумбообразных ногах, которую иногда ждала машина.
     Однажды, вернувшись домой после очередного дежурства, пришедшегося на дождливый день, Светлана заболела. Началась сильная ангина, каких давно не было. Болезнь пришлась кстати, она давала передышку в утомительной охоте, и Светлана старательно лечилась: полоскала горло разными полосканиями, смазывала воспал„нный зев раствором йода в глицерине и пила невредные таблетки - антибиотики она отрицала, но вообще-то лечить себя очень любила. Ангина тянулась почти две недели и закончилась вместе с хорошей погодой.
     В первый же день, когда она определила себя здоровой, собрала в две коробки расцветшие за время болезни цветы и отвезла в артель - Бог знает в какую даль - к Коптевскому рынку. Получила деньги за прошлый месяц и поняла, что нужно срочно купить плащ: в старом голубом ни на какое свидание она пойти не могла.
     Покупка плаща была делом не простым во всех отношениях. Впрочем, как и любая другая покупка. Светлана относилась к той породе людей, которая всегда точно знала, что именно ей нужно. Поэтому плащ, который родился в е„ воображении - цвета беж, с капюшоном, прорезными карманами и на роговых пуговицах в придачу, - можно было искать до конца жизни.
     Теперь каждое утро, вместо поездки на ?Белорусскую?, Светлана отправлялась по магазинам. Она была дотошна и целеустремл„нна, и к концу второй недели она убедилась, что плащ, рожд„нный в е„ воображении, может быть только сшит. И тогда она решилась: шить. Это сменило поле е„ поиска - теперь она должна была обследовать магазины тканей. В первом же, буквально рядом с домом, повезло - купила прекрасную ткань-плащевку чехословацкого производства. Проблемы построения плаща росли как снежный ком: а подкладка? А пуговицы? А бортовка? И все эти трудности были желанными, и чем более сложно выполнимыми, тем оно и лучше - Шурик, таким образом, отодвигался на задний план, томился там вдали на маленьком огне. А главное направление - плащ...
     Жучилин несколько раз звонил, обеспокоенный: по его рассуждению, Светлана должна была бы сейчас в нем особенно нуждаться и цепляться за него, как всегда это происходило в критических точках. Но, как ни странно, этого не происходило. Она говорила с ним по телефону даже несколько небрежно. Сообщила, что очень занята сейчас пошивкой плаща... А сон наладился...
     ?Вс„-таки тряпки - какой мощный терапевтический стимул для женщины! Надо это обдумать?, - заметил для себя Жучилин. У него было множество идей, и одна из них касалась глубокого различия в проявлениях одних и тех же психических расстройств у мужчин и женщин. Подумав, решил, что в ближайшее время очередная суицидная попытка маловероятна...
     Пока Светлана преодолевала препятствия по построению плаща, некоего прообраза известной шинели, наступила зима. Плащ был готов, висел в шкафу на деревянных плечиках, укутанный в старую простыню. На дворе лежал снег, о новом зимнем пальто и речи быть не могло, - все финансовые мощности исчерпались. Вопрос с Шуриком снова стоял крупным планом.
     Поехала к т„тушке на Преображенку. Года два тому назад т„тушка предложила ей старую каракулевую шубу, от которой Светлана тогда отказалась: мех был красивый, но требовалась большая реставрация. Т„тушка была на не„ в обиде, и Светлана купила дорогой торт и выбрала из нескольких маленьких шляпных букетов собственного изготовления самый розовый: как намек на т„тушкину старческую страсть молодиться.
     Помирилась с т„тушкой, даже немного подольстилась. Пожаловалась на холод, напомнила о каракулевой шубе. Т„тушка покачала головой:
     - Надо было сразу брать, я ту шубу Витиной жене подарила.
     Но тут же в е„ длинноносом лице засквозило нечто загадочное... Светлана даже не успела расстроиться, потому что поняла, что сейчас ей т„тушка предложит что-то другое. И она предложила! Боже! Что это было! Огромная оленья шкура. Дивного орехового цвета. С волнующим звериным запахом. Светлана ахнула и поцеловала т„тушку.
     - Николаю Ивановичу с Севера привезли. Бери, не жалко. Только так уж сильно не радуйся. Шкура эта летняя, видишь, лезет... Долго ты е„ не проносишь. Я хотела на диван е„ положить, да на не„ как сядешь, весь зад в волосах. Бери, для тебя не жалко...

***

     Чтобы не утерять окончательно Шурика из виду, Светлана сделала несколько разв