ой он и не догадывался. Как будто в собственном, известном до последнего кирпича доме обнаружился ещ„ и таинственный подвал...
     Грузинский коньяк, привез„нный в цистернах из Тбилиси в Москву для местного разлива, частично расходился по московским грузинам, друзьям начальника московского коньячного предприятия. Двадцатилитровая канистра дареного напитка стояла в кухне. Он был не особенно плох, хотя до хорошего ему было далеко, но количество его настолько превосходило качество, что качество совершенно не имело значения. Это был тот самый коньяк, которым угощала Шурика Валерия Адамовна, из того же самого источника, из тех же самых рук. Но Шурик пил коньяк стаканами, а не рюмками, наполненными на одну треть, пытаясь поскорее избавиться от навязчивого воспоминания - Аля с закатившимися под лоб глазами и судорожными биениями скрюченных лапок.
     Через час он достиг зенита опьянения, и минут сорок пребывал в том счастливом состоянии, ради которого миллионы людей вот уже тысячи лет вливают в себя ?огненную воду?, сжигающую омрач„нное бесчисленными провалами прошлое и пугающее будущее. Счастливое, но краткое состояние, из которого Шурику запомнилась толстенькая Гиина сестра с сияющим плоским личиком, прыгающая вокруг его ног не в такт музыке, высокая длинноволосая девушка в синем с надкусанным пирожком, который она засовывала Шурику в рот, одноклассница Наташа Островская, располневшая, с обручальным кольцом, настойчиво предъявляемым Шурику, и снова низенькая толстушка, вс„ тянувшая его куда-то за руку.
     Ещ„ он помнил, что блевал в уборной и радовался, что попадает ровно в середину унитаза, нисколько не промахиваясь. С этого момента начиная, он уже не помнил ничего до тех пор, пока не проснулся на узкой кровати в незнакомой комнате. Это была детская, судя по количеству мягких игрушек. Ноги его были чем-то придавлены - сестрой Гии, спавшей на его ногах с большим плюшевым медведем в обнимку.
     Он осторожно выпростал ноги из-под трогательной парочки. Толстушка открыла глаза, неопредел„нно улыбнулась и снова заснула. Смутное подозрение закралось на мгновение, но Шурик его без всякого усилия тут же отогнал. Встал на ноги. Кружилась голова. Хотелось пить. Почему-то сильно болели ноги. Он вышел на кухню. Свинство вокруг творилось беспредельное: липкий пол, битая посуда, окурки и объедки... В большой комнате на ковре, укрывшись пальто и нелепо белоснежным пододеяльником, спало неопредел„нное количество гостей.
     Шурик подхватил свою куртку, которая удачно лежала посреди прихожей, и смылся. Надо было поскорее домой, к маме.
     Аля была довольна своими новогодними достижениями. Она выспалась - одна во всей комнате. Соседки разъехались по домам. Голова болеть перестала.
     Шурик у Али не появлялся. Сначала она звонила ему, один раз позвала его в театр, другой раз попросила перевезти холодильник в общежитие: одна сотрудница кафедры отдала ей свой старый. Шурик приехал, помог. А потом сразу заторопился... Аля переживала: любовный роман не получался. Но началась сессия, она собиралась позвонить, но боялась вс„ окончательно испортить.
     Потом е„ взяли работать в при„мную комиссию. Она уже сама принимала документы у приезжающих абитуриентов, смотрела на них опытным глазом, выписывала направления в общежитие и вспоминала себя, - как она с жутким чемоданом, с нат„ртыми до крови ногами притащилась сюда два года тому назад, и испытывала гордость, потому что сейчас от того места и времени была она, как небо от земли.
     Институтская столовая летом не работала, и Аля ходила в булочную и покупала там на всю при„мную комиссию бублики. Однажды она перебегала дорогу на красный свет, и е„ сбила машина. Как это произошло, она совершенно не помнила, - когда пришла в себя, вокруг не„ собрался народ. Водитель, который сбил е„, ещ„ и врезался во встречную машину.
     Все кости были целы, но бок болел, и левая нога ободрана. Два милиционера составляли протокол. Она была потерпевшая, но и нарушившая. ?Скорую помощь? Аля просила не вызывать, сказала, что ничего страшного. Один милиционер, бел„сый, щупленький, к ней наклонился и тихо сказал:
     - Для тебя лучше, если ?Скорая? приедет.
     Но Аля боялась, что е„ надолго заберут в больницу, и она потеряет работу. Она и сказала милиционеру, что работает секретар„м в при„мной комиссии, и никак не может время на больницу терять. Милиционера бел„сого звали Николай Иванович Крутиков, он отв„з е„ на милицейской машине в общежитие. Был он старшина, но не участковый, как она подумала, а из ОРУДа.
     Потом при ближайшем знакомстве он ей объяснил, почему это гораздо лучше. Николай Крутиков тоже был приезжий, но не из дальних места, а из области, и жил в милицейском общежитии. После армии он пош„л в московскую милицию и считал, что ему повезло. Ему должны были скоро дать комнату, а если бы был женат, то и однокомнатную квартиру.
     Получилось не так скоро. Квартиру им дали только через два года. Год они ходили в кино, но Аля ему ничего такого не позволяла: она теперь была умная. Зато когда поженились, он полюбил е„ по-настоящему, как тот Энрике Ленку Стовбу. Они год снимали угол неподалеку, в Пыховом переулке, потом переехали за Сав„ловский вокзал, в однокомнатную квартиру. Вс„ было так удачно, что лучше и не придумаешь: когда пришла пора возвращаться в Акмолинск, она была уже и замужем, и прописана, и беременна, и поступала в аспирантуру.
     В Акмолинск Аля попала только один раз - на похороны матери. А Шурика и не вспоминала - чего вспоминать о неудачах?! От всей этой истории остался только английский чай. Аля купила молочник, пьет чай с молоком, а печенье из пачки перекладывает в вазочку. Дочку свою, когда подраст„т, собирается отдавать в музыкальную школу. Хорошая девочка!

глава 34

     Летний сезон прош„л у Веры Александровны очень удачно. Дачу сняли у той же хозяйки, Ольги Ивановны Власочкиной, в доме, где проводили вс„ лета с самого Шурикова рождения, с небольшим пропуском. Заняли они теперь не прежнее помещение - две парадные комнаты с верандой, а часть дачи более скромную, глядящую на зады участка, - одну комнату с террасой и отдельной кухней. Новое помещение было хоть и меньше, но удобнее. Накануне переезда Шурик перетащил из сарая, где семья хранила дачные вещи, главным образом, мебель, перевез„нную сюда со врем„н великого переселения с Камергерского переулка. Удивительное дело, каким образом образовался при переезде из одной разгороженной комнаты в тр„хкомнатную квартиру этот мебельный излишек из нескольких венских стульев, пары этажерок, раскладного стола, утратившего сво„ гостеприимное качество... Дважды сосланное имущество, сохран„нное дачной хозяйкой в целости, расставлено было теперь на новом месте и напомнило Шурику и Вере о Елизавете Ивановне: эти вещи ещ„ не знали о е„ смерти, е„ стул с вышитыми на спинке чехла кляксами васильков как будто ожидал е„. Однако теперь, по прошествии двух лет, чувство потери несколько выцвело, как и васильки...
     Сидела теперь на этом стуле Ирина Владимировна, давняя подруга Веры, состоявшая с ней в отдал„нном родстве. Дочь купца, всю жизнь скрывающая происхождение, одинокая Ирина осела вдали от родного Саратова в подмосковном Малоярославце, работала, как и Шурик, в библиотеке, и теперь, выйдя на пенсию, с радостью приняла предложение Веры пожить с ней на даче. Вера, ещ„ со врем„н е„ артистической молодости, представлялась Ирине существом высшим, и никакие жизненные неуспехи подруги не смогли поколебать в ней глубокое, с оттенком личной униженности, почтение.
     Шурик тоже обрадовался: присутствие компаньонки рядом с матерью было большим облегчением - ежедневные поездки в набитой электричке отнимали много времени, и он мог теперь благодаря Ирине Владимировне не каждый день ночевать на даче. Приезжал он через день, иногда и через два на третий, с продуктами. Ирина, прожившая всю жизнь если не в нищете, то в большой скудости, увлеч„нно занималась богатой стряпней: продуктов было вдосталь, даже с избытком, и она пекла, варила и тушила с большим размахом, совершенно в стиле Елизаветы Ивановны. Вера Александровна, привыкшая есть мало и рассеянно, с трудом отрывала Ирину Владимировну от кухни, чтобы погулять, пройтись до озера, до бер„зовой рощи... Обычно та отказывалась, и Вера совершала одинокие прогулки, занималась дыхательной гимнастикой на укромной поляне, чередуя длинные вдохи, наполняющие до самого дна л„гкие, с короткими энергичными выдохами и ощущая приливы здоровья, особенно в поврежд„нную операцией шею. Ирина тем временем исступл„нно т„рла, замешивала и взбивала. Зато к приезду Шурика она накрывала на стол заранее, т„плый пирог отмякал под двумя полотенцами, в глубоком подполе на льду застывал холодец, компот настаивался под плотно закрытой крышкой.
     Шурик приезжал в сумерки, умывался у рукомойника и вытаскивал из сарая старый дорожный велосипед, подаренный бабушкой к тринадцатилетию: ему вс„ хотелось сгонять на озеро, искупаться. Он подкачивал змеистые шины, протирал детской пижамой, давно пущенной на тряпки, мутные крылья и предвкушал бодрую тряску по корням, пересекающим рыжую тропу, и вес„лое ускорение, когда тропа уклонялась под горку, и тугое прикосновение натянутого воздуха, бьющего в лоб... Но Ирина чуть ли не униженно просила его сначала пообедать, потому что вс„ т„плое, остывает, и он поддавался на уговоры, садился за стол. Она замирала за его спиной с выражением курицы, собирающейся склевать зерно, неожиданно и стремительно совала ему то редиску, то солонку, то ещ„ кусок пирога, и он объедался, как голодный кот, и едва не засыпал за столом.
     - Спасибо, Тетирочка, - бормотал Шурик и, испытывая чувство вины перед велосипедом, отводил его невыгулянным обратно в сарай, целовал старушек и падал на бугристый диван, засыпая на лету.
     Ирина разводила в тазике т„плую воду, долго мыла посуду, издавая тихое бормотание. Болтливость е„ была робкой: не привыкшая в сво„м одиночестве к собеседникам, она вела себе под нос нескончаемый монолог.
     Так, едва раскрыв глаза, она начинала утреннюю песню, что Погода хорошая, молоко чудесное, кофе убежал, тряпочка куда-то запропала, чашка не очень хорошо вымыта, и какой милый узор на блюдечке. К вечеру речь е„ от усталости замедлялась, но она вс„ говорила, говорила - о том, что солнце село, и стемнело, и сырость ид„т от земли, а табак под окном пахнет, пахнет... И, спохватываясь, спрашивала: не правда ли, Верочка? В собеседнике она давно не нуждалась, отклика не требовала.
     Вера была вполне довольна компаньонкой. Хотя Ирина была е„ моложе на два года, в быту вс„ расставилось обычным для Верочки образом: как будто Елизавета Ивановна прислала ей на время свою заместительницу - готовить, убирать комнаты, заботиться... Только пообщаться с Шуриком было невозможно: объевшийся Шурик так молниеносно засыпал, что не удавалось Вере обсудить с ним богатые культурные новости, которых было множество в тот год: перевели Скотта Фицджеральда, Роберт Стуруа поставил ?Кавказский меловой круг?, должен был приехать в Москву знаменитый кукольный театр из Милана... Ирина Владимировна, хоть и была библиотечным работником, но, оглуш„нная временным изобилием продуктов питания, никак не могла соответствовать культурным интересам родственницы.
     Наутро Шурик вскакивал по будильнику, съедал тр„хступенчатый завтрак, изготовленный неутомимой Ириной, и, не тревожа материнского сна, бежал на электричку. Вечером ждала его Валерия в пролетающих через спину и грудь аистах, и он исполнял сво„ обещание - честно, трудолюбиво, добросовестно, как учила его бабушка относиться ко всем своим обязанностям.
     К этому времени Валерия призналась ему, что никогда бы не позволила себе романа с мальчиком, если бы не давняя е„ мечта родить реб„нка. Шурик смутился: один реб„нок за ним уже числился.
     - Это мой последний шанс. Неужели ты откажешь мне в том, чего сама природа хочет? - горячо шептала Валерия. И Шурик не отказывал в том, чего хотела природа.
     Вс„ лето он трудился на благо природы, не покладая рук, и в конце августа Валерия сказала ему, что труды его увенчались успехом - она беременна. Когда врач из женской консультации подтвердила шестинедельную беременность, Валерия вспомнила о сво„м обете и решила на этот раз сохранить верность слову, данному Господу. Она проплакала ночь: благодарность, горечь полного отказа от мужской любви, - как тогда представлялось, - мечта о девочке и страх за реб„нка, вынашивание которого было ей запрещено всеми без исключения врачами... Считалось, что при е„ заболевании беременность и роды совершенно противопоказаны. Вс„ это смешалось в слезоточивую смесь. Но сл„зы эти были скорее счастливыми...
     После окончания дачного сезона Валерия объявила Шурику, что встречаться они больше не будут и подарила ему на память гравюру из отцовской коллекции - ?Возвращение блудного сына? работы Дюрера. Намека Шурик не понял, принял и отказ, и подарок со смирением и без большого огорчения. Домой его Валерия больше не приглашала.
     На работе свою начальницу он видел довольно редко: она большую часть времени проводила в сво„м кабинете, а Шурик сидел теперь в каталоге... Когда они сталкивались в коридоре, Валерия Адамовна многозначительно сияла ему синими глазами и улыбалась беглой улыбкой, как будто и не было ничего между ними. А он испытывал приятную теплоту и чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы: он знал, что она ему благодарна...

глава 35

     Московская квартира, пропыл„нная и заброшенная, имела нежилой вид. Ирина Владимировна, вернувшаяся с дачи вместе с Верой, сразу же принялась за влажную уборку. Полных три дня она елозила с тряпкой, бормоча нескончаемую песню: комочек в самый уголок забился, сейчас мы его вытащим... паркет хороший, дубовый, а под плинтусом щель... тряпочку пора прополоскать, прямо ч„рная... и откуда такая грязь бер„тся...
     Вера спустилась с книжкой во двор, села на лавку. Читать не хотелось. Она млела на солнце, прикрыв шею газовым шарфиком от запрещ„нных врачами смертоносных лучей.
     ?Жаль, что так рано с дачи съехали, - думала она в полудр„ме. - Это мама такой порядок завела - съезжать с дачи в последнее воскресенье августа, чтоб подготовиться к началу учебного года. Надо было жить, пока погода не испортится...?
     - С приездом! С приездом, Вера Александровна! - перед Верой стоял молодцеватый Михаил Абрамович, протягивая простодушную ладонь для партийного рукопожатия. Вера Александровна очнулась от солнечной ванны, увидела соседа в парусиновых штанах, в линялой украинской косоворотке и неизменной красной тюбетейке.
     ?Какой-то персонаж из довоенной кинокомедии?, - подумала Вера.
     - Разрешите, я присяду рядом с вами? - опасливым геморроидальным движением он устроился на краю скамьи.
     - Так вс„ в порядке! - обрадовал он е„. - Прекрасное помещение! Умерла Варвара Даниловна с седьмого этажа, и е„ дочь передала домоуправлению прекрасное пианино. Его надо немножко настроить - и готово! И уже есть расписание: в понедельник заседание правления, в среду наша ревизионная комиссия, в пятницу доктор Брук да„т бесплатные консультации жильцам нашего дома. А вы выбирайте любой день, и он ваш! И ведите себе кружок - хотите театральный, хотите музыкальный - для детей! Ну?
     Вид у него был торжествующий.
     - Я подумаю, - сказала Вера Александровна.
     - А что думать? Вторник ваш. А хотите - четверг или суббота?
     Он был полон энтузиазма, и служебное рвение вдовца усиливалось от приятнейшего вида моложавой, милой и такой культурной дамы.
     ?Жемчужина, настоящая жемчужина, - думал Михаил Абрамович, - встретить бы такую женщину в молодости...?
     Вечером, за поздним ужином, Вера рассказала Шурику о встрече с Михаилом Абрамовичем. От не„ вовсе не укрылось мужское восхищение старика, но он казался ей столь комичным в своей косоворотке с вышитыми крестиком цветочками, в тюбетеечке, за долгие годы службы промаслившейся на его лысой голове...
     Но Шурик на этот раз не поддержал обычного смешливого разговора. Он в задумчивости доел котлетку, изготовленную Ириной Владимировной из тр„х, как полагается, сортов мяса, вытер рот и сказал неожиданно серь„зно:
     - Веруся, а мысль не такая уж и плохая...
     Ирина, за три месяца компанейской жизни не высказавшая ни единого суждения, неожиданно оторвалась от невидимого миру пятнышка на плите, которое сосредоточенно т„рла белой тряпочкой:
     - А для детей, для детей какое было бы счастье! Верочка! При твоей культуре! При тво„м таланте! - Щеки е„ пошли розовыми пятнами. - Могла бы и в институте, и в академии! Ты же столько всего знаешь и про искусство, и про музыку, я уж не говорю - про театр! Вон покойная Елизавета Ивановна какой была педагог, скольких людей обучила, а у тебя талант втуне. Втуне пропадает! Это же грех, что ты не препода„шь!
     Вера рассмеялась - никогда не наблюдала она в Ирине такой горячности.
     - Ириша, да что ты говоришь! Как это меня с мамой сравнивать! Она была настоящий педагог, а я неудавшаяся актриса. Недоучившийся музыкант. Посредственный бухгалтер. И к тому же инвалид! - последнее было произнесено даже с некоторым вызовом.
     Тут Ирина всплеснула руками, выронив сразу две тряпочки:
     - Как! Да я за лето столько от тебя интересного слышала! Ты же кладезь! Шурик, хоть ты скажи! Ведь кладезь познаний! Про античный танец кто сейчас помнит! А ты так рассказываешь, как будто сама вс„ видела! А про твою философско-танцевальную науку...
     - Эвритмию, - подсказала Вера Александровна.
     - Вот именно! И про всякие священные танцы как ты рассказывала! Это ж просто библиотека в голове! А про Айседору Дункан!
     Ирина подобрала с полу оброненные тряпочки и закрыла тему:
     - Обязана! Я так считаю, что ты просто обязана преподавать!
     На следующий день в подъезде дома и во дворе висело написанное лиловыми чернилами на оберточной бумаге объявление: ?Кружок театральной культуры начинает свою работу в помещении домоуправления, по вторникам в 7 часов вечера. Вед„т занятия Вера Александровна Корн. Приглашаются дети среднего школьного возраста. Рекомендуется!?
     От последнего возгласа Михаил Абрамович не смог удержаться, - он заменил ему столь любимое ?запрещается!?, но интонация угрозы осталась.

***

     С глупейшей этой затеи - подвально-подпольного кружка театральной культуры - началось обновление жизни. Собственно, началось оно с того времени, как удалили Вере Александровне е„ разросшуюся щитовидную железу, отравляющую тело и угнетающую дух. А кружок этот, возникший исключительно от коммунистического напора и благожелательной глупости Михаила Абрамовича, заставил е„ как будто вернуться к интересам е„ молодости, и это напоминало возвращение на милую родину после долгого отсутствия.
     Теперь она после неторопливой утренней гимнастики под музыку, после медленного завтрака пудрила нос, продуманно одевалась и ехала в библиотеку. Не так рано, как Шурик, и не в Ленинскую, а в театральную, и не каждый день, а раза три в неделю. Она давно была там записана, знала многих сотрудниц, но теперь она обзавелась постоянным местом в читальном зале за вторым столом от окна, где совсем не дуло. Это место стало обжитым, уютным, и занятым оно оказывалось только во время студенческих сессий. Но Вера Александровна избегала тех тр„х-четыр„х недель, когда студенты театральных вузов судорожно читали книги. В это время она брала книги на абонементе. Старых журналов, которые е„ особенно интересовали, через абонемент не выдавали, их она получала только в читальном зале.
     Иногда Шурик заезжал за ней в библиотеку, и они вместе заходили в Елисеевский магазин, покупали там что-нибудь особенно вкусное, что прежде приносила в дом Елизавета Ивановна. Дружно потоптавшись в очереди, они ехали домой на двух троллейбусах, сначала до Белорусского вокзала, через всю улицу Горького, потом три остановки по Бутырскому Валу. Метро Вера Александровна не переносила - задыхалась и нервничала.
     - Когда я захожу в метро, на меня сразу набрасывается щитовидка, - объясняла она Шурику. Но он не возражал против длинной поез