Союза художников и имеет какие-то дополнительные против обычных граждан права на покупку земли. Вс„ это была глупость, но глупость государственная, общепринятая, и поразить эту глупость можно было только такой же глупостью, вроде этой справки. Матильда позвонила в МОСХ, договорилась, что справку ей сделают, но секретарша, у которой лежала справка, уезжала в отпуск на юг, и Матильда, просидев ночь на переговорной станции, дождалась, покуда починили оборванный где-то провод и соединили е„ с Москвой и просила теперь Шурика срочно, не позднее сегодняшнего вечера, заехать к секретарше на работу или домой и забрать эту справку... Суд был назначен на послезавтра, так что завтра необходимо доставить как-то эту справку в Вышний Волочок.
     - Сделаю, сделаю, Матильда, не беспокойся! - пообещал Шурик.
     Но Матильда уже и не беспокоилась: она дозвонилась до него, а он был дружочек настоящий, никогда не подводил. Матильда спросила про мать, про Валерию, но слышимость для вежливых вопросов была слишком плохая...
     - Ты приезжай, Шурик! На подольше! - кричала она в трубку. - У нас после дождей грибы пошли! Да! Вот ещ„! Лекарство мое не забудь!
     - Приеду! Приеду! Не забуду! - обещал Шурик. Грибы его совершенно не интересовали. Лекарство, которое Матильда принимала от высокого давления, он уже купил. Две упаковки стояли в холодильнике. Он проверил ещ„ раз будильник, чтоб не проспать приезд Валерии.

***

     Поезд прибывал в десять сорок утра, но Шурику надо было сначала заехать к ней во двор, вывести из гаража е„ инвалидный ?Запорожец?, - он давно уже водил е„ машину по доверенности, - и погрузить инвалидное кресло.
     С самого раннего утра вс„ пошло наперекосяк: сначала отлетели две пуговицы с последней чистой рубашки, и пришлось их пришивать, потом упала с мойки сама собой и разбилась бабушкина чашка, следом за этим раздался звонок в дверь - на пороге стоял Михаил Абрамович с мокрой бутылочкой в руке, просил до работы занести в лабораторию в Благовещенском переулке... Он был такой тощий, ж„лтый и несчастный, что Шурик кивнул и, слова ни говоря, завернул бутылку в газету.
     Очереди в лаборатории, по счастью, не было, и он за десять минут дош„л до двора Валерии, открыл гараж. Машина, ржавеющая в гараже триста шестьдесят дней в году, не заводилась. Он поднялся в квартиру, попросил нового соседа, засел„нного после отъезда бывшего мужа Валерии, помочь, и тот, ворча, спустился вниз. Он был рукастый, этот пожилой милиционер, хорошо относился к Валерии и слегка презирал Шурика.
     Сосед открыл капот, произв„л какие-то таинственные движения, и машина завелась. Шурик отъехал, но от радости забыл взять кресло. Пришлось вернуться с полдороги, и времени, которого было с запасом, теперь стало в обрез. Поезд, вопреки железнодорожным обычаям, не опоздал, а приш„л минут на десять раньше, и Валерия, опираясь на две палки, одиноко стояла на перроне, растерянная и несчастная: с чемоданом и сумкой она не могла пройти ни шагу...
     Шурик несся по перрону с инвалидной коляской, совершенно разделяя смятение своей подруги...
     Доехали они без приключений. В три при„ма он погрузил в лифт Валерию с чемоданом и коляской, затащил вс„ в комнату и пон„сся к своим ?турикам?. В ресторан вош„л ровно в половине второго, когда французы в полном составе томились кучкой, не умея самостоятельно рассесться. Далее следовала кормежка, которой Шурику не полагалось. После ресторана Шурик пов„л желающих в ГУМ, где происходила закупка последних сувениров. Потом старый доктор из Лиона попросил показать ему аптеку, а толстуха из Марселя желала посмотреть на планетарий. Но очередное ?Лебединое озеро? подпирало, и планетарий отменили. Пока балерины порхали над пыльным полом, Шурик успел слетать в Елисеевский: еды у Валерии не было ни крошки. За справкой к секретарше он категорически не успевал. Позвонил и договорился, что приедет завтра рано утром, - она выходила из дому в половине девятого утра, но не на работу, а в поликлинику. После спектакля состоялся прощальный ужин. Назавтра французы улетали в Париж. Шурик поставил сумку с продуктами под стойку администратора гостиницы - за ради Бога. Голодный Шурик переводил меню. Ужина ему не полагалось, и он вс„ пытался улизнуть на минутку, чтобы ущипнуть своей любительской колбасы из сумки под стойкой. Потом приш„л представитель ?Интуриста? с блядовидной сотрудницей, и пришлось переводить на французский какое-то несусветное ?мыло? про олимпийскую дружбу. Далее напившийся доктор из Лиона подволок к Шурику двух проституток, видимо, для переговоров, но девушки, увидев официальных представителей, застеснялись и немедленно растворились...
     Во втором часу ночи Шурик наконец добрался до Валерии. Она сидела в кресле, розовая, пополневшая. Волосы были молодо уложены ч„лкой на лоб, а прочая их гуща ровно падала на плечи и бодро загибалась волной наружу. И кимоно было новое, без блеклых аистов, а в редких хризантемах на арбузно-алом... Стол был накрыт: русский фарфор соревновался с немецким. В середине стола стояла тряпочная грелка в виде курицы с кастрюлькой гречневой каши под т„плой куриной задницей. Кроме крупы и макарон ничего съедобного в доме Валерия не нашла. В кресле, с книжечкой в руках она терпеливо ждала Шурика к ужину.
     Он поставил сумку у двери, подош„л к Валерии, чмокнул е„ в лоб и повалился на стул:
     - Сумасшедший день! Сейчас проглочу что-нибудь и побегу...
     ?Не побежишь?, - подумала Валерия.
     Он вскочил, вытащил из сумки св„ртки, сложил на сервировочный столик возле Валерии. Она так удобно, уютно устроила свою жизнь, чтоб не вылезать из своего кресла... Она торопливо разворачивала св„ртки, нюхала, улыбалась. Губы е„ лоснились розовой помадой, и алый ш„лк отсвечивал на лицо, и Шурик видел, какая она красивая, знал, что она хотела ему нравиться, ради этого накручивала дн„м толстые бигуди и успела маникюр сделать - влажно сиял густо-розовый лак, несколько противореча натруженным костылями, в синих жилах, рукам.
     - Там прилично, вполне прилично кормили. Но еда такая скучная... Молодец, что осетринки купил... Кашу положи себе...
     Порезала на фарфоровой дощечке сыр, разложила на тарелочке рыбу. Развернулась на кресле, открыла дверку субтильного шкафчика, вынула лопаточку и плоскую вилку для рыбы...
     - Руки помою, - вспомнил Шурик и вышел. ?Никуда не отпущу?, - решила Валерия, но тут же и поправилась, попросила смиренно у Высшей Инстанции. - Пусть останется, ладно? Я ведь много не прошу...

***

     После того как пропал, погиб е„ реб„ночек и ноги пропали окончательно, она больше не ездила в Литву к старому ксендзу, научилась сама договариваться, без посредников. А ему только письма изредка писала. Когда случалось что хорошее, благодарила Господа. Грешила, - каялась, плакала, просила прощения. Обет, который дала Господу за реб„ночка, сама и отменила. Он своего слова не сдержал, а уж куда мне, слабой женщине? И потому вскоре после того, как оправилась после всей этой ужасной истории, поманила Шурика пальцем, и - куда ему деваться? - вернула его на постельное место.
     Вот тогда по-настоящему и сдружились. Все прочие мужчины в е„ жизни как только начинали е„ жалеть, тут же от испуга е„ бросали. А Шурик устроен был как будто от всех прочих отлично: Валерия давно уже догадалась, что у него жалость и мужское желание прописаны в одном и том же месте.
     Следуя инстинкту и женской привычке, она старалась украсить себя, поднять сво„ настроение до радостно-бесшабашного, хохотала звонко, мигала ямочками, но он обычно вскакивал в половине первого, вспомнив о матушке, которая не спит, его дожидается. Но когда не могла она сама справиться с приступом боли, плохого настроения или жалости к себе, он не оставлял е„ одну. Звонил маме, спрашивал, как она себя чувствует и может ли он сегодня не придти ночевать. И тогда оставался, и так ею радовался, что Валерия себя уже не жалела, а гордилась своей красотой и женственностью, а его, такого детского, и трогательного, и мужского, жалела. А за что, и самой непонятно...

***

     - Ты вино открой, - протянула Валерия штопор. - Соседи все сегодня разъехались. Одной в квартире так неприятно...
     Ложь, конечно. Одной в квартире было очень хорошо и спокойно.
     - Лерочка, я не смогу сегодня остаться. Мне надо завтра в Вышний Волочок ехать, Матильде срочно справка понадобилась, там суд у не„.
     - Так и поедешь, - улыбнулась Валерия. Дружба Шурика с Матильдой была ей чем-то даже симпатична: Матильда была старушка, лет на десять Валерии старше...
     - Так надо ещ„ рано утром за справкой заехать, она не у меня...
     Он уже собрался подробно рассказать и про лекарство, которое в холодильнике, и про французов, которых утром надо будет в Шереметьево отвозить... Но Валерия как будто и не слушала. Смотрела в сторону, углы губ опустила. Вот-вот заплачет...
     Шурик поднял е„ из кресла, уложил на тахту. Каша, вынутая из-под тряпичной курицы, стыла на тарелке. Слезы так и не успели пролиться...
     Он утешал подругу несколько поспешно, но со всей сердечностью.
     Потом съел холодной каши и уш„л. Наверстывать. В половине седьмого был дома, схватил лекарство, поехал в далекое Чертаново за Матильдиной справкой, оттуда в ?Националь?, из ?Националя? в Шереметьево, из Шереметьева - на Ленинградский вокзал. И успел к поезду, и удачно купил билет с рук, и приехал в Вышний Волочок. Последний автобус уже уш„л, но он договорился с частником, и тот отв„з его в деревню, так что добрался он раньше рейсового автобуса. И Матильда даже не успела обеспокоиться мыслью, что на этот раз Шурик может е„ подвести...
     Седая, загорелая, сильно похудевшая, она встретила его с бутылкой водки, с накрытым столом. Расцеловались. Первым делом Шурик выложил на стол справку и лекарство. Когда она вернулась из сеней, где стояла у не„ керосинка, неся сковороду жареной картошки, он спал, уронив кудрявую голову на сложенные по-школьному руки.
     Хороший мальчик...

глава 40

     Незадолго до Нового года - восемьдесят первого - раздался телефонный звонок. Телефонистка долго кричала ?Ростов-Дон вызывает!?, но что-то не ладилось со связью, злобный телефонный голос прервался, и пока Шурик объяснял Вере, что, видимо, какая-то телефонная ошибка, снова раздался звонок, и на этот раз сразу вс„ получилось, и Шурик услышал спокойный, приятно замедленный женский голос:
     - Шурик, привет! Лена Стовба беспокоит. У меня возникло срочное дело, я хотела бы тебя повидать. Я буду в Москве в конце декабря. Можно будет с тобой повидаться?
     Пока Шурик удивлялся и задавал довольно бессмысленные вопросы, Стовба держала длинные паузы, потом сказала деловым тоном:
     - Гостиницу для меня закажут, так что тебе беспокоиться не о чем. Я не хочу сейчас говорить о подробностях, но, я думаю, ты и сам понимаешь, что мне нужно... Речь ид„т о некоторой формальности.
     - Да, да, конечно, - догадался Шурик, которому не хотелось говорить лишних слов. Вера стояла рядом. - Конечно, приезжай. Рад буду... А как жизнь вообще?
     - Вот об этом и поговорим, когда я приеду. Билетов у меня пока ещ„ нет. Как приеду, сразу позвоню. Ну, пока. И маме привет, если она меня помнит, - и Стовба неопредел„нно хмыкнула.
     О судьбе своей фиктивной семьи Шурик почти не вспоминал с того момента, как под объективом фоторепорт„ра сибирской газеты Лена Стовба переложила ему на руки новорожд„нную девочку Марию.
     Вера вопросительно смотрела на сына. Шурик взвешивал ситуацию: Вера не знала о его браке, и теперь, когда, судя по всему, Лена собралась с ним развестись, глупо было ей об этом сообщать.
     - Что случилось? - Вера заметила Шурикову растерянность.
     - Звонила Лена Стовба, помнишь е„, из Менделеевки?
     - Помню, массивная такая блондинка, заниматься к нам ходила. И роман у не„ был с кубинцем, кажется, скандал какой-то... Не помню, е„ выгнали из института? Эта казашка Аля, славная девочка, рассказывала. Только не помню, чем вс„ кончилось, - оживилась Вера. - Вс„-таки странно, этот твой эпизод с Менделеевским институтом совершенно уш„л из памяти, как не бывало... Странный был поступок. Ужасное, ужасное было лето, - сникла Вера, вспомнив о смерти Елизаветы Ивановны.
     Шурик обнял мать за хрупкие плечи, поцеловал в висок.
     - Ну, не надо, прошу тебя. Сообщение же вот такое: звонила Стовба, она приезжает в конце декабря в Москву, хотела повидаться.
     - Чудесно, пускай приходит. Шурик, а она ведь так и не вышла за своего кубинца, да? Я не помню, чем кончилась вся эта история...- спросила Вера.
     И тут Шурик понял, что совершил оплошность. Теперь уже нельзя будет встретиться со Стовбой где-нибудь на улице, отвести е„ в кафе и вс„ обсудить как-нибудь вне дома.
     - Конечно, Веруся, она прид„т. А история е„, насколько я знаю, так ничем и не кончилась. Она родила дочку, жила в Сибири, а теперь, видно, в Ростове-на-Дону живет. Я за эти годы ничего о ней не слышал.
     - Вс„-таки как славно, что она тебе позвонила...
     Шурик кивнул.

***

     Стовба появилась через несколько дней после предупредительного звонка - с букетом чайных роз для Веры Александровны и с реб„нком, закутанным поверх шубы в большой деревенский платок. Когда размотали платок и стащили шубу, обнаружилась девочка нездешней красоты. И лицо е„, и волосы были одного медового цвета, и кожа светилась изнутри, как у самых зрелых груш. Глаза же, формы плодовых косточек, удлин„нные, с неуловимым изгибом век в уголках, отливали коричневым зеркальным блеском.
     - Боже, какое чудо! - воскликнула Вера.
     Чудо стащило с себя валенки. Повинуясь строгому материнскому взгляду, девочка произнесла ?Здрасьте? и закричала:
     - Что я вам расскажу! Здесь столько снегу, и „лки прямо на улице стоят с игрушками! А в поезде был подстаканник! Золотой-золотой!
     Девочка сияла, излучала радость, как печка - тепло, а в улыбке е„ не хватало двух верхних резцов. В десне проклюнулись две белые полоски.
     ?Какая же она вся новенькая, как эти новорожд„нные зубки, - восхитилась про себя Вера. - И совершенная инопланетянка...?
     - Ну, давай познакомимся, - склонилась она к девочке. - Меня зовут Вера Александровна, а тебя как зовут?
     - Мария, только не зовите меня Маша, я терпеть не могу.
     - Я тебя вполне понимаю. Мария - прекрасное имя.
     - Мне бы хотелось Глория. Вырасту, стану Глорией, - объявила девочка.
     Шурик уставился на Стовбу. Она была неузнаваема. В ней появилось нечто новое и кинематографическое. За годы, прошедшие с рождения дочери, Стовба не то что бы изменилась - следа не осталось от дрябло-рыхлой красавицы. Она стала худа, резка и подвижна. Светлые тяж„лые волосы, вызвавшие когда-то любовный недуг у Энрике, остригла коротко. Больше не щурилась - стала носить очки.
     - Узнал? - спросила тихо Стовба, указывая глазами на дочку, и Шурик, встрепенувшись, сделал предупреждающий жест: ни слова. Стовба соображала быстро и сразу же поправилась:
     - Я думала, ты меня не узнаешь...
     Но Вера не обратила никакого внимания на их беглые слова.
     Внешность этой девочки, весь е„ облик, - порхающий - определила Вера, - скоростная мимика, привлекательность редкого зверя тронули ту глубинную струну, которая в организме Веры заведовала столь развитым чувством прекрасного.
     - Пошли чай пить, я торт ?Прага? купил, - предложил Шурик и открыл дверь в кухню. Чай был накрыт в кухне, не парадно.
     Пили английский чай с ванильными сухарями и тортом - в аккурат был файф-о-клок. Ела Мария увлеч„нно, помогая пальцами и мотая головой от удовольствия. Облизала шоколадные разводы, от„рла кошачьим движением рот, повернула голову на длинной шее таким изысканным движением, с паузой в середине, с завершением движения в его конце, обозначенным л„гким подъемом подбородка, после чего сказала Вере грустно:
     - Такого у нас не бывает. Очень вкусно. Жалко, больше не могу, - и скорбно шатнула головкой.
     Вера совершенно автоматически повторила е„ движение, поймала себя на этом, улыбнулась - какая заразительная пластика!
     - Ну, ид„м, я покажу тебе „лку, - предложила Вера и повела Марию в большую комнату.
     Оставшись одни, Шурик со Стовбой закурили. Сигарет ?Фемина? уже не было, зато Шурик угощал официальную жену заграничными сигаретами ?Лорд?. Между глубокими затяжками Лена сообщила, что уже давно живет в Ростове-на-Дону, работает на хорошей работе, вс„ в порядке. Только вот ей срочно понадобился развод, потому что появилась возможность соединиться с Энрике: он наш„л одного американца, который готов приехать в Россию, оформить с ней брак и вывезти е„.
     - Американец - на Кубу? - при всей своей политической невинности Шурик усомнился.
     Стовба смотрела на него обкомовским взглядом своего отца: неподвижно и тяжело:
     - Ну да... Я не сказала тебе главного. Фидель - чудовище.
     - Какой Фидель? Ты же про Энрике рассказываешь?
     Стовба сняла очки, посмотрела на Шурика, приблизив к нему лицо, потом снова надела:
     - Какой? С бородой! Кастро, вот какой! Отец Энрике был с ним с самого начала, с Плайя-Хирон! Понял, кто они? Вс„ понял?
     Шурик кивнул.
     - Так вот, у Энрике есть старший брат, от другого отца, от поляка. Мать была красавица, с Каймановых островов. А брат его, поляк, с Кубы д„рнул, а Фидель мстительный как ч„рт, и он посадил отца Энрике, хотя дело было не в этом поляке, он вообще никакого отношения к ним не имел, у них какие-то были политические разногласия. А когда он отца посадил, то и до Энрике добрался, его отозвали из Москвы и тоже посадили. Энрике вышел из тюрьмы, отсидев полных три года. А отец не вышел. Говорят, умер в камере от сердечного приступа. Понимаешь?
     Шурик почтительно кивнул: история заслуживала уважения.
     - А потом Энрике с Кубы сбежал. Уплыл на лодке, как и многие другие кубинцы. Следишь? Он уже год как в Майами. Связь у нас редкая. Энрике живет как беженец, но ему обещали грин-карту. А пока он выехать никуда не может. Работает он как проклятый, и ещ„ экзамены сда„т за университет, хочет сво„ медицинское образование подтвердить. И наш„л он американца, который обещал вс„ это провернуть - с браком. Понимаешь теперь, почему мне так срочно развод понадобился? А так мне от штампа этого ни тепло ни холодно...
     Опять запахло кинематографом - авантюрным.
     Изменилась не только внешность Стовбы, изменилась и манера разговора - из прежней вяло-высокомерной на отрывистую и деловую.
     - Ты понимаешь теперь, почему мне развод срочно понадобился?
     - Ну, конечно. Только ты, Лен, имей в виду, мама не знает, что мы с тобой расписаны, и я бы не хотел, чтобы она узнала... Понимаешь, да?
     - Конечно, конечно, я просто пошутила неудачно, - она поменяла тему. - А помнишь, какая Мария была страшненькая, когда родилась? А выросла красавицей.
     Смотрела Стовба гордо.
     - Лен, девочка потрясающе красивая, но я е„ тогда и не запомнил, - что-то ж„лтенькое было и сморщенное.
     - Она на мать Энрике похожа, только ещ„ лучше, - вздохнула Стовба.
     Пока на кухне велись переговоры, Мария разглядывала „лочные игрушки, радовалась всеми оттенками детской радости сразу - горячо, бурно, изумл„нно, тихо, бессознательно и религиозно. Вера же с благоговением разглядывала эту эмоциональную радугу: какое богатство! Какое душевное богатство!
     Вера сняла с „лки стеклянную стрекозу, лучшую из сохранившихся бабушкиных игрушек и завернула е„ в папиросную бумагу. Мария стояла перед ней, сложив руки и опустив длиннейшие ресницы, затенявшие щеки. Маленький св„рток Вера положила в одну из японских коробочек, оставшихся от покойного ордена, и Мария взяла коробочку двумя руками и прижала к груди.
     - О-о...- простонала девочка. - Это - мне?
     - Конечно, тебе.
     Девочка закрыла лицо скрещенными ладонями и ритмично закачалась. Вера испугалась. Мария отняла руки от лица и сказала трагическим голосом:
     - Я могу сломать.
     Вера погладила е„ по волосам - они были приятно маслянисты на ощупь.
     - Каждый может сломать.
     - У меня часто так случается, - и вздохнула.
     - У