молодой дамы.
     - У  нас  есть  своя  правда,  своя  юридическая совесть,  -  продолжал
директор.  -  Между политическими преступниками есть благороднейшие люди; их
участь оплакивают; но все-таки казнят, потому что юридически они виноваты.
     Тупо и бессмысленно взглянула на него при этих словах бедная женщина.
     - Муж мой,  генерал,  не преступник: он служил честно, - произнесла она
уже с негодованием.
     - Que faire!  Он болен целый год, а служба не больница и не богадельня.
Je  vous repete encore une fois,  que je n'en puis rien faire*,  -  заключил
директор и,  спокойно отвернувшись, не взглянул даже, с каким страдальческим
выражением и почти шатаясь пошла просительница.
     ______________
     *  Что делать!..  Я  повторяю вам еще раз,  что ничего сделать не  могу
(франц.).

     "Господин не из чувствительных!"  -  подумал про себя Калинович,  между
тем как директор прямо подошел к нему и взглянул вопросительно.
     - Титулярный советник Калинович! - произнес он.
     - А,  да! Attendez un peu*, - проговорил довольно благосклонно директор
и потом,  обратившись к господину в мундире и приняв совершенно уже строгий,
начальнический тон, спросил:
     ______________
     * Подождите немного (франц.).

     - Вам что?
     - За что я погибать должон,  то желаю знать, ваше превосходительство? -
произнес тот, тщетно стараясь придать своему голосу просительское выражение.
     Директор сделал презрительную гримасу.
     - Дело ваше еще  не  рассмотрено,  следовательно,  я  ничего не  знаю и
ничего  не  могу  вам  сказать,  -  проговорил  он  скороговоркой и,  быстро
повернувшись спиной, ушел в кабинет.
     Аспидом посмотрел ему вслед чиновник;  но  потом потупился ненадолго и,
как  бы  нечто  придумав,  подошел  хитрой  и  лукавой  походкой к  молодому
чиновнику с портфелью.
     - Я,  кажется,  имею  удовольствие говорить с  господином Макреевым?  -
проговорил он.
     - Точно так, - отвечал тот вежливо.
     - Стало быть, дело о Забокове в вашем столе по производству?
     - Да, у меня.
     - Я самый этот несчастный Забоков и есть,  -  продолжал чиновник,  -  и
потому позвольте хоть с вами иметь объяснение - сделайте божескую милость!..
- прибавил он, сколько мог, просительским тоном.
     - Сделайте одолжение, - отвечал с прежнею вежливостью молодой чиновник.
     - Господин начальник губернии теперь пишет, - начал Забоков, выкладывая
по пальцам,  -  что я  человек пьяный и характера буйного;  но,  делая извет
этот,  его превосходительство, вероятно, изволили забыть, что каждый раз при
проезде их  по губернии я  пользовался счастьем принимать их в  своем доме и
удостоен даже был чести иметь их восприемником своего младшего сына; значит,
если я  доподлинно человек такой дурной нравственности,  то каким же манером
господин начальник губернии мог  приближать меня  к  своей персоне на  такую
дистанцию?
     - Да-с;  но это очень мало идет к делу,  -  возразил было очень скромно
столоначальник.
     - Как  мало идет к  делу?  Позвольте!  -  возразил уже с  своей стороны
запальчиво чиновник. - Еще теперь господин начальник губернии пишет, якобы я
к  службе нерадив и к корыстолюбию склонен...  Позвольте!..  Но по какому же
теперь случаю он нерадивого и  корыстолюбивого чиновника держал шесть лет на
службе?  Мало  того;  после  каждой ревизии нерадивому чиновнику делана была
благодарность, что и было опубликовано в указах губернского правления тысяча
восемьсот тридцать девятого,  сорокового и  сорок первого годов,  а в тысяча
восемьсот сорок втором году я  награжден был по их представлению орденом св.
Анны третьей степени...  Значит,  и это нейдет к делу? - заключил он, злобно
осклабляясь.
     - Но что ж,  если б это и шло к делу,  что из этого следует?  - спросил
заметно начинавший сбиваться молодой столоначальник.
     - В  законе  указано,  что  следует за  лживые по  службе донесения,  -
отвечал ему определительно Забоков.  -  Дела моего,  -  продолжал он, - я не
оставлю;  высочайшего  правосудия  буду  ходатайствовать,  потому  что  само
министерство наделало тут ошибок в своих распоряжениях.
     - Какие  же  это  могли  быть  ошибки?   -   спросил  молодой  человек,
старавшийся насмешливо улыбнуться.
     - Ошибки такого рода,  -  отвечал, не изменяя тона, Забоков, - я теперь
удален от  должности,  предан суду.  Дело  мое,  по  обсуждении в  уголовной
палате,  поступило на  решение  правительствующего сената,  и  вдруг  теперь
министерство делает распоряжение о  производстве нового обо мне исследования
и подвергает меня казематному заключению...  На каком это основании сделано?
- позвольте вас спросить.
     - Это  сделано,  сколько я  помню,  на  основании нового  представления
начальника губернии, - возразил столоначальник.
     Уездный юрист ядовито усмехнулся.
     - Нет-с,  позвольте!  Этого нельзя было сделать,  -  начал он,  - новое
представление   начальника   губернии   долженствовало   быть   передано   в
правительствующий сенат для общего обсуждения -  только-с,  да! И если б уже
он,  по высочайше дарованной ему власти, нашел нужным обследовать его, тогда
министерство приводи в  исполнение и,  по требованию его,  сажай меня хоть в
кандалы;  но само оно не могло этого сделать, ибо покрывалось высшею властью
сената...  По крайней мере так сказано в  законах и так бывало в старину,  а
нынче не знаю-с!
     - Прекрасно!  -  воскликнул молодой столоначальник, продолжая притворно
улыбаться.  -  Вы  бы  теперь убили  человека и  стали  бы  требовать,  чтоб
обстоятельство это передано было к соображению с каким-нибудь производящимся
о вас делом?
     - Ой,  нет-с, нет! Не так изволите толковать. Когда бы я убил человека,
я  бы,  значит,  сделал преступление,  влекущее за  собой лишение всех  прав
состояния,  а в делах такого рода полиция действительно действует по горячим
следам,  невзирая ни на какое лицо:  фельдмаршал я или подсудимый чиновник -
ей  все  равно;  а  мои,  милостивый государь,  обвинения чисто  чиновничьи;
значит, они прямо следовали к общему обсуждению с таковыми же, о которых уже
и производится дело. Законы, я полагаю, пишутся для всех одинакие, и мы тоже
их мало-мальски знаем: я вот тоже поседел и оплешивел на царской службе, так
пора кое-что мараковать;  но как собственно объяснял я и в докладной записке
господину министру, что все мое несчастье единственно происходит по близкому
знакомству  господина  начальника  губернии  с  госпожою  Марковой,  каковое
привести  в   законную  ясность  я  и  ходатайствовал  перед  правительством
неоднократно, и почему мое домогательство оставлено втуне - я неизвестен.
     - Какую-то   госпожу   Маркову   приплели!    -    проговорил   молодой
столоначальник, улыбаясь и потупляя глаза.
     - Да-с,  Маркову,  именно!  -  подтвердил Забоков.  -  Вы  вот смеяться
изволите, а, может быть, через ее не я один, ничтожный червь, а вся губерния
страдает.   Правительству  давно  бы  следовало  обратить  внимание  на  это
обстоятельство.  Любовь сильна: она и не такие умы, как у нашего начальника,
ослепляет и уклоняет их от справедливости, в законах предписанной.
     Молодой  столоначальник  еще   более   потупился.   Подобное  прямое  и
откровенное объяснение,  по его мнению,  совершенно уже выходило из пределов
службы.
     - Не по вине моей какой-нибудь,  -  продолжал он,  -  погибаю я,  а что
место мое надобно было заменить господином Синицким, ее родным братом, равно
как   и   до   сих  пор  еще  вакантная  должность  бахтинского  городничего
исправляется другим ее родственником,  о  котором уже и производится дело по
случаю учиненного смертоубийства его крепостною девкою над собственным своим
ребенком, которого она бросила в колодезь; но им это было скрыто, потому что
девка эта была его любовница.
     Молодой столоначальник двусмысленно улыбнулся.
     - Все  это,  сами согласитесь...  -  начал было он,  но  в  это время в
кабинете послышался звонок, и проворно пробежал туда из лакейской курьер.
     - Готов доклад о графе? - спросил он, выходя.
     - Готов, - отвечал торопливо столоначальник.
     - Пожалуйте, - сказал курьер.
     Столоначальник,  схватив портфель,  бросился в  кабинет,  и  ему  вслед
посмотрел злобно уездный чиновник.
     - Коли маленький человек,  -  начал он с  ядовитой улыбкой и  обращаясь
некоторым образом к  Калиновичу,  -  так и  погибать надобно,  а что старшие
делают,  того и слушать не хотят -  да! Начальника теперь присылают: миллион
людей у него во власти и хотя бы мало-мальски дело понимать мог, так и за то
бы бога благодарили,  а то приедет,  на первых-то порах тоже, словно степной
конь,  начнет лягаться да брыкаться: "Я-ста, говорит, справедливости ищу"; а
смотришь,  много  через  полгода,  эту  справедливость такой  же  наш  брат,
суконное рыло,  правитель канцелярии,  оседлает, да и ездит... И у всех одно
правило:  "Нам дай,  а  сам не смей!" Да где я возьму?  Из коленка,  что ли,
выломлю!  А  коли  этого  нет,  так  нынче  вон  молодых да  здоровых начали
присылать:  так,  где-нибудь в Троицкой улице,  барыню заведет,  да еще и не
одну,  а, как турецкий паша, двух либо трех, и коленопреклонствуй перед ними
вся губерния,  - да! А все только мы, маленькие чиновники, виноваты. Эко ты,
господи боже мой! - заключил Забоков, пожимая от удивления плечами, а потом,
обратившись к Калиновичу, присовокупил:
     - А вы, сударь, здесь изволите продолжать службу, или...
     - Да, я, вероятно, буду здесь служить, - отвечал тот.
     - И  доброе дело-с;  дай бог вам счастья!  А  что в наших глухих местах
служить,  так марать себя надо молодому человеку.  Я  имею на то собственный
пример.  Старший сын мой,  мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный;
кончил курс  в  Демидовском лицее первым студентом,  ну  и  поступил было  в
чиновники особых поручений - шаг хороший бы, кажется, для молодого человека,
как бы  дело в  порядке шло,  а  то,  при его-то неопытности,  в  начальники
попался человек заносчивый, строптивый. Как приехал в губернию, не оглядясь,
не осмотрясь,  бац в  Петербург донесение,  что все скверно и  мерзко нашел;
выслужиться,  знаете,  хотелось поскорей: "Вот-де я какой молодец; давай мне
за  это  чинов  и  крестов!.."  Однако  ж  там  фактов потребовали.  Вот  он
навербовал этой молодежи,  да  и  разослал по губернии и  -  батюшки мои!  -
слышим  мы,  ездят  они,  куролесят.  Я  своему  и  пишу:  "Слушай,  говорю,
Александр,  на словах начальнику - что хочешь, в угоду ему, ври, а на бумаге
держись крепче  закона".  Так  ведь  где  тут-с!  Отвечает:  "Наш,  говорит,
папенька,  начальник с  таким весом и направлением,  что может не стесняться
законами!" Изволите видеть,  умней законов уж они стали! А на поверку вышло,
что умника ихнего,  за резкость в распоряжениях,  перевели в другое место; а
они и  остались,  как рак на  мели.  Другой приехал уж с  другой фанаберией:
человек в летах,  семейный,  нуждающийся;  молодежь, значит, была ему не под
руку,  стали надобны люди поопытней,  чтоб знали тоже,  где  и  как оброчную
статейку обделать.  Призвал он  к  себе наших голубчиков и  самым деликатным
манером:  "Рассмотреть,  говорит, по делам их действия!", а там, смотришь, и
оказывается:   где  превышение  власти,   где  голословное  обвинение,   где
односторонность в  направлении дела.  "Нет,  говорит,  господа,  так служить
нельзя!" -  да и упрятал двоих в уголовную; а моему в отставку велел подать.
"Что,  я говорю,  Александр,  много напрыгали? Себя-то погубили, добра-то не
наделали, а противозаконного тоже много совершили, - да!"
     - Во  всяком  случае гораздо благороднее подобным образом пострадать на
службе, чем быть выгнану за взятки! - произнес с гримасою Калинович.
     - Что,  сударь,  взятки!  -  возразил Забоков. - Кто их нынче не берет?
Хоть бы  взять тоже тех же молодых людей:  стали их нынче по судебным местам
посылать,  и,  признаться сказать,  неприятно даже видеть.  Прежде,  бывало,
председатель  сидит  за  зерцалом:  старец  маститый,  орденами  и  сединами
украшенный;  а  нынче,  что это,  боже ты мой!  Торчит какой-нибудь,  словно
сосулька:  молодо,  худо, вертовато!.. Взяток, говорят, не берут; а копни-ка
поглубже,  так  сейчас и  увидишь,  что  судится,  например,  один помещик с
другим;  дело одного правое,  а гнут его, смотришь, в пользу другого. Отчего
это?  Оттого,  что  у  этого другого бывают балы да  обеды с  шампанским,  с
портерком да с коньячком,  али не то,  так жена -  женщина молодая да умная,
по-французски молодых людей заговаривать ловкая -  да! Значит, то же на то и
вышло:  тех же щей, лишь пожиже влей; забывая то, что по присяжному листу мы
клянемся не кривить душой:  ни по корысти, ни по свойству, ни по родству, ни
по дружбе. Перед богом все равна несправедливость, а то уж будто только одни
деньги и  взятки!  Взяток на многие фасоны много,  и без них быть не может в
мире.
     - Однако за границей нет же взяток?
     - Как нет взяток?  Не  может быть!  -  возразил Забоков.  -  Не  может,
сударь,  быть!  -  повторил он утвердительно.  -  Где есть люди,  там есть и
взятки.  Теперь вот  ваш  Петербург хвастает:  "У  нас,  говорит,  чиновники
облагороженные";  ну,  и,  по-видимому,  кажись  бы,  так  следовало,  кабы,
кажется, и я в этаких палатах жил, - продолжал Забоков, оглядывая комнату, -
так и я бы дворянскую честь больше наблюдал,  и у меня,  может быть, руки не
были бы  в  сале замараны,  хоть и  за масло держался;  но что ж  на поверку
выходит?  Его  превосходительство теперь нам с  вами головкой не  мотнул,  а
старичонке  этому  -  поставщик  он,  выходит,  на  отопление,  освещение  и
канцелярские принадлежности - ему руку подал... И как прикажете понимать это
- оракул и молчит.  Хоть и далеко, сударь, живем, а про здешние порядки тоже
слыхали.  Не отсюда бы к нам посылать ревизовать, а нас бы сюда, так кое-что
раскопали бы...  Другую особу возведут тоже высоко,  а  тут-то,  на грех,  в
верхнем апартаменте мало. Значит, надобно людей себе способных набирать; ну,
а люди стали нынче тоже, ох, какие не дураки: коли он видит, что тебе нужен,
так  уж  всю  коку  с  соком  выжмет из  тебя,  какая только ему  следует...
Смотришь,  и  доложат:  служу-де  я  честно...  в  столицах жизнь  дорога...
нуждаюсь...  ну,  значит,  экономические суммы, благо их много, и за бока...
тысяч пять на серебро и  отсчитают заимообразно,  да!  А по нашим вот местам
губернатор тоже  на  одного  станового  поналегал  да  на  ревизии  двадцати
целковых по  книгам не досчитал,  так в  солдаты отдали:  казнограбитель он,
выходит!  Али теперь,  приедет земский чиновник в казенную деревню да поесть
попросит,  так и тем корят:  "Вы,  говорит,  мироеды" - того не рассудя, что
собака голодная на хороший чужой двор забежит, так и ту накормят - да!
     Калиновичу, наконец, стало скучно слушать Забокова.
     - Кто этот молодой человек,  граф?  Не знаете ли вы? - спросил он, чтоб
переменить разговор.
     Забоков усмехнулся и покачал головой.
     - Это-с  вице-директор новый,  -  отвечал  он  лукавым тоном.  -  Рода,
сударь,  он хорошего,  нельзя, чтоб втуне пропадал для отечества. У него еще
ни уса,  ни бороды нет,  да и разуму,  может,  столько же,  а ему дали место
пятого класса да тысячи три, может быть, жалованья: он им за это бумажки три
в  неделю и  подпишет,  -  да!  А  мы,  маленькие чиновники,  воротим год-то
годенский,  копны бумаги одной испишем, и все берем даром жалованье - что ты
прикажешь делать?  -  воскликнул Забоков;  но  в  это  время  дверь кабинета
отворилась,  и  быстро прошел по  зале  новый вице-директор.  В  один момент
уездный либерал замолчал и вытянулся в струнку.
     - Генерал  вас   просит,   -   сказал  вошедший  потом   столоначальник
Калиновичу.
     Тот вошел в кабинет, который оказался не менее редакторского кабинета и
отличался только более строгим,  чиновничьим порядком. Сам директор сидел за
письменным столом.
     - Присядьте, - проговорил он, поправляя крест на шее.
     Калинович сел на край деревянного кресла.
     - Voulez vous fumer?* -  продолжал довольно любезно директор, предлагая
ему сигару и зажигая даже огня.
     ______________
     * Хотите курить? (франц.).

     При  всем  уменье  владеть  собой  Калинович чувствовал,  что  начинает
теряться:  дрожащими руками взял он  сигару и  неловко закурил ее;  директор
тоже закурил и, кажется, приготовлялся говорить много и долго.
     - Князь пишет, - начал он, - что вы желали бы служить в Петербурге.
     - Я  необходимо в  том  нуждаюсь,  ваше превосходительство,  -  отвечал
Калинович, привставая.
     - Да,  -  произнес протяжно директор,  -  но дело в том, что я буду вам
говорить то, что говорил уже десятку молодых людей, которые с такой же точно
просьбой и не далее,  как на этой неделе,  являлись ко мне. Что за желание у
всех вас,  господа,  служить именно в Петербурге?  Смотрите вы, что из этого
выходит:  здесь мы  не  знаем,  куда деваться с  прекрасными,  образованными
молодыми людьми,  между тем как в провинции служат люди,  подобные вон этому
выгнанному господину, которого вы видели и который, конечно, в службе, кроме
взяток и кляуз, ничего не проводил. Как вам, молодому поколению, не совестно
допускать это!
     - Но  какая  же  служба  может  быть  в  провинции?  -  скромно заметил
Калинович.
     - Всякая,  какая вы  хотите!  -  воскликнул директор.  -  Чего вы здесь
достигнете?    Помощника   столоначальника,    столоначальника,   начальника
отделения,  наконец...  Но ведь это,  сами согласитесь,  мелкий канцелярский
труд,  мертвое переложение мертвых бумаг, тогда как в провинции за что вы ни
возьметесь: следственная, например, часть - не самая ли это живая, служебная
струйка?  Вы становитесь тут лицом к  лицу с  народом,  узнаете его страсти,
пороки,   потребности...   Или   в   судебном  месте  заняли  вы   должность
какого-нибудь секретаря уголовной палаты и уже сразу разрешаете участь людей
вы,  исключительно,  потому  что  члены,  я  знаю,  они  только подписывают.
Помилуйте,  как это?..  Провинция - это какая только может быть лучшая школа
для службы...
     - Перспективы нет,  ваше превосходительство, в провинциальной службе, -
проговорил Калинович.
     - Напротив, гораздо больше, чем в столице! - возразил директор. - Здесь
у вас тысяча шансов быть, как говорится, затерту в службе; но там, по вашему
образованию,  вы  непременно служите  на  виду.  Начальник губернии или  там
председатель какой-нибудь другого ведомства узнает вас,  и так как не все же
они кончают в провинции свою службу,  но, большею частью, переходят сюда, он
вас переводит с  собой,  как чиновника,  ему известного и полезного,  а вы в
свою очередь являетесь уж человеком опытным и в жизни и в службе.  Россию вы
узнаете  не  по  статистике,   механизм  управления  изучите  в   самом  его
приложении,  а это очень важно. Практические люди, умеющие не только думать,
но и дело делать, очень в настоящее время нам нужны.
     Калинович не находил ничего с своей стороны возразить на это и молчал.
     - Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, - продолжал директор, -
манит Петербург,  с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа,
вам будет некогда и не на что пользоваться этим;  и,  наконец, если б даже в
этом случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы, господа,
на  англичан:  они  иногда целую  жизнь  работают в  какой-нибудь отдаленной
колонии  с  таким  же  удовольствием,  как  и  в  Лондоне;  а  мы  не  хотим
каких-нибудь  трех-четырех  лет  поскучать  в  провинции для  видимой  общей
пользы!  Подобный эгоизм, по-моему, непростителен. Но что я говорю?.. Даже и
в  смысле  эгоизма  надобно  каждому бежать  этого  Петербурга за  один  его
отвратительный климат,  который отравляет и  морит человека с каждым глотком
воздуха.
     "Ну,  с этакими мраморными каминами я перенес бы петербургск