уар с щегольского фаэтона.
     - Что вы и как вы?  Тысячу вам вопросов и тысячу претензий.  Помилуйте!
Хоть бы  строчку!..  -  говорил князь,  пожимая,  по  обыкновению,  обе руки
Калиновича.
     - Я ничего: живу в Петербурге, - отвечал тот.
     - Да; но что вы, скажите, служите здесь, занимаетесь литературой?
     - Нет, не служу, а литературой немного занимаюсь.
     - Да, - повторил князь, - но что ж вообще: хорошо... недурно идет?..
     - Ни то, ни се, - отвечал Калинович.
     - Ни то,  ни се!  -  повторил опять князь.  -  Вы ведь,  однако, теперь
нашего поля ягода: человек женатый.
     Калинович вспыхнул.
     - Нет, я не женат, - отвечал он.
     - Как?..  Не шутя?..  -  спросил князь, взглянув ему в лицо. - Каким же
образом у  нас  положительный прешел об  этом  слух?  Mademoiselle Годнева в
Петербурге?
     - Она в Петербурге.
     - И вы в самом деле не женаты?
     - Нет, - отвечал еще раз Калинович.
     - Гм!  -  произнес князь. - Как же я рад, что вас встретил! - продолжал
он, беря Калиновича за руку и идя с ним. - Посмотрите, однако, как Петербург
хорошеет: через пять лет какие-нибудь приедешь и не узнаешь. Посмотрите: это
здание воздвигается...  что это за прелесть будет!  - говорил князь, видимо,
что-то обдумывая.
     - Вы  здесь  одни,  ваше  сиятельство,  или  с  семейством?  -  спросил
Калинович, которому вдруг захотелось увидеть княжну.
     - Нет,  я один. Mademoiselle Полина сюда переехала. Мать ее умерла. Она
думает здесь постоянно поселиться,  и  я  уж кстати приехал проводить ее,  -
отвечал рассеянно князь и приостановился немного в раздумье.  -  Не свободны
ли вы сегодня?  -  вдруг начал он, обращаясь к Калиновичу. - Не хотите ли со
мною отобедать в кабачке,  а после съездим к mademoiselle Полине.  Она живет
на  даче  за  Петергофом -  прелестнейшее местоположение,  какое  когда-либо
создавалось в божьем мире.
     Калинович молчал.
     - Пожалуйста, - повторил князь.
     Герой  мой  нигде,  кроме  дома,  не  обедал и  очень хорошо знал,  что
Настенька прождет его целый день и будет беспокоиться; однако, и сам не зная
для чего, согласился.
     - Прекрасно,  прекрасно!  - произнес князь и, крикнув экипаж, посадил с
собой Калиновича.
     Быстро понесла их  пара серых рысаков по  торцовой мостовой.  Калинович
снова почувствовал приятную качку хорошего экипажа и ощутил в сердце суетную
гордость -  сидеть,  развалившись, на эластической подушке и посматривать на
густую толпу пешеходов.
     - В Морскую! - крикнул князь, и они остановились у Дюссо.
     В  первой  же  комнате их  встретил лакей  во  фраке,  белом  жилете  и
галстуке, с салфеткой в руках.
     - Здравствуй, Михайло, - сказал ему князь ласково.
     Лакей с почтением и удовольствием оскалил зубы.
     - Давно ли, ваше сиятельство, изволили пожаловать? - проговорил он.
     - Недавно-с,  недавно...  Это  все  татары:  извольте  узнать!  И,  что
замечательно,  честнейший народ! - говорил князь Калиновичу, входя в одну из
дальних комнат.
     Михайло следовал за ним.
     - Ну-с,  давайте нам поесть чего-нибудь,  -  продолжал князь,  садясь с
приемами бывалого человека на диван,  -  только, пожалуйста, не ваш казенный
обед, - прибавил он.
     - Слушаю, ваше сиятельство, - отвечал лакей.
     - Во-первых,  сделайте вы нам, если только есть очень хорошая телятина,
котлеты au naturel,  и чтоб масла ни капли -  боже сохрани! Потом-с, цыплята
есть, конечно?
     - Самые лучшие, ваше сиятельство: полтора рубля серебром.
     - Ну,  да...  Суп  тоже отнюдь не  ваш пюре,  который у  вас прескверно
делают;  вели приготовить a  la  tortue,  чтоб совсем пикан был -  comprenez
vous?*
     ______________
     * черепаховый... понимаешь? (франц.).

     - Oui je comprends*, - отвечал татарин, осклабляясь.
     ______________
     * Да, я понимаю (франц.).

     - Ну, а там что-нибудь из рыбы.
     - Форели, ваше сиятельство!
     - Хорошо...  Вина дай, шампанского: охолодить, конечно, вели - и дай ты
нам еще бутылку рейнвейна.  Вы, впрочем, может быть, за столом любите больше
красное? - обратился князь к Калиновичу.
     - Все равно, - отвечал тот.
     - Все равно? Вино, впрочем, это очень хорошее.
     - В пять или в восемь рублей прикажете? - спросил лакей.
     - В восемь, в восемь, мой милый, - отвечал князь.
     Лакей ушел.
     - Удивительно честный народ! - повторил еще раз князь ему вслед.
     Обед был готов через полчаса.
     - Нет, нет этого букета!.. - говорил князь, доедая суп. - А котлеты уж,
мой милый,  никуда негодны,  -  прибавил он,  обращаясь к лакею,  - и сухи и
дымом воняют.  Нет,  это варварство,  так распоряжаться нашими желудками! Не
правда ли? - отнесся он к Калиновичу.
     - Да,  -  отвечал тот,  не  без  досады думая,  что  все  это ему очень
нравилось,  особенно сравнительно с тем мутным супом и засушенной говядиной,
которые им  готовила трехрублевая кухарка.  То  же почувствовал он,  выпивая
стакан мягкого и  душистого рейнвейна,  с  злобой воображая,  что  дома,  по
предписанию врача,  для здоровья, ему следовало бы пить такое именно хорошее
вино, а между тем он должен был довольствоваться шестигривенной мадерой.
     - Вместо пирожного дай нам фруктов. Я думаю, это будет хорошо, - сказал
князь,  и  когда таким образом обед кончился,  он,  прихлебывая из крошечной
рюмочки мараскин, закурил сигару и развалился на диване.
     - Скажите мне,  Яков Васильич,  что-нибудь хорошенькое! - заговорил он,
как бы желая поболтать.
     - Здесь ничего особенного нет.  Нет ли  чего-нибудь в  ваших местах?  -
отвечал Калинович.
     - Э,  помилуйте! Что может быть хорошего в нашем захолустье! - произнес
князь.  -  Я,  впрочем, последнее время был все в хлопотах. По случаю смерти
нашей  почтенной  старушки,   которая,   кроме  уж   горести,   которую  нам
причинила...   надобно  было  все  привести  хоть  в  какую-нибудь  ясность.
Состояние осталось громаднейшее,  какого никто и  никогда не  ожидал.  Одних
денег билетами на пятьсот тысяч серебром... страшно, что такое!
     Мороз пробежал по телу Калиновича.
     - И само именье,  кажется, тоже очень хорошее? - спросил он, употребляя
усилие, чтобы придать себе вид равнодушного слушателя.
     - А   именье  вот  какое-с.   Не  говоря  уже  там  об  оброках,   пять
крупчаток-мельниц,  и  если  теперь  положить minimum дохода по  три  тысячи
серебром с  каждой,  значит:  одна  эта  статья -  пятнадцать тысяч серебром
годового дохода; да подмосковная еще есть... ну, и прежде вздором, пустяками
считалась,  а  тут вдруг -  богатым людям везде,  видно,  счастье,  -  вдруг
прорезывается линия  железной дороги:  какой-то  господин выдумывает разбить
тут огородные плантации и  теперь за одну землю платит -  это черт знает что
такое!  -  десять тысяч чистоганом каждогодно.  Ведь это, батюшка, один этот
клочок для другого -  состояние,  в котором не будет уж ни голоду,  ни мору,
который не требует ни ремонта, ни страховки. Вечный доход с вечного капитала
- прелесть что такое!
     Как  демона-соблазнителя слушал Калинович князя.  "И  все бы  это могло
быть моим!" - шевельнулось в глубине души его.
     По счету пришлось князю заплатить тридцать два рубля. Он отдал тридцать
пять, проговоря: "Сдачу возьми себе", и пошел.
     Калинович последовал за ним.
     "Этот человек три рубля серебром отдает на водку,  как гривенник,  а  я
беспокоюсь,  что  должен  буду  заплатить взад  и  вперед на  пароходе рубль
серебром,  и  очень был бы непрочь,  если б  он свозил меня на свой счет.  О
бедность!  Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!"
- думал герой мой  и,  чтоб не  осуществилось его  желание,  поспешил первый
подойти к кассе и взял себе билет.
     Быстро  полетел  пароход,  выбравшись  на  взморье.  Многолюдная  толпа
пассажиров весело толпилась на палубе, и один только Калинович был задумчив;
но князь опять незаметно навел разговор на прежний предмет.
     - Славное это предприятие -  пароходство,  -  говорил он, - пятнадцать,
восемнадцать процентов;  и вот, если б пристроить тут деньги кузины - как бы
это хорошо было!
     - А они не в оборотах? - спросил Калинович.
     - Нет,  -  отвечал с  досадою князь,  -  пошлейшим образом лежат себе в
банке,  где в наш предприимчивый век,  как хотите, и глупо и недобросовестно
оставлять их. Но что ж прикажете делать? Она, как женщина, теперь вот купила
эту мызу,  с рыбными там ловлями, с покосом, с коровами - и в восторге; но в
сущности это  только игрушка и,  конечно,  капля в  море с  теми средствами,
которым  следовало бы  дать  ход,  так  что,  если  б  хоть  немножко  умней
распорядиться  и   организовать  хозяйство  поправильней,   так   сто  тысяч
вернейшего годового дохода... ведь это герцогство германское! Помилуйте!
     "И  все  бы  это  могло  быть  мое!"  -  неотступно  шевелилось в  душе
Калиновича.
     Пароход между тем подошел к  пристани;  там ожидал и  принял их  катер.
Казалось,  все  соединилось,  чтоб  очаровать Калиновича.  Вечер был  ясный,
тихий,  теплый;  как огненное пятно, горело невысоко уже стоявшее солнце над
разливающимся вдали  морем  и,  золотя  его  окраину,  пробегало искрами  по
маленькой ряби.  Точно крыльями взмахивая,  начали грести двенадцать человек
гребцов  в   красных  рубашках,   обшитых  позументами.   На   берегу  стали
показываться, прячась в садах, разнообразнейших архитектур дачи. В некоторых
раздавались звуки  фортепьян и  мелькали в  зелени белые,  стройно затянутые
платьица, с очень хорошенькими головками. Перед одной из дач катер, наконец,
остановился: мраморными ступенями сходила от нее маленькая пристань в море.
     - Allons!  -  проговорил князь,  соскакивая, и тотчас ввел Калиновича в
садовую аллею,  где с  первого шага встретили их все декорационные украшения
петербургских  дач:  вдали  виднелся  один  из  тех  готической  архитектуры
домиков, которые так красивы и которые можно еще видеть в маленьких немецких
городах.  Чем дальше они шли,  тем больше открывалось: то пестрела китайская
беседка,  к  которой через  канаву перекинут был,  как  игрушка,  деревянный
мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор
из акаций,  и  при входе в него сидел на пьедестале грозящий пальчиком амур,
как бы  предостерегающий:  "Не ходи туда,  смертный,  -  погибнешь!"  Но что
представила площадка перед домом -  и вообразить трудно:  как бы простирая к
нему  свои  длинные  листья,  стояли  тут  какие-то  тополевидные растения в
огромных кадках; по кулаку человеческому цвели в средней куртине розаны, как
бы венцом окруженные всевозможных цветов георгинами. Балкон был весь наглухо
задрапирован плющом.  Хозяйку они  нашли  в  первой гостиной комнате,  уютно
сидевшую на  маленьком диване,  и  перед ней  стоял,  золотом разрисованный,
рабочий столик.  По случаю траура Полина была в белом платье и,  вследствие,
должно быть,  нарочно для  нее изобретенной прически,  показалась Калиновичу
как  бы  помолодевшею и  похорошевшею.  Против нее сидел старик с  серьезною
физиономиею и с двумя звездами.
     - Тысяча пари,  что не угадаете,  кого я к вам привез! - говорил князь,
входя.
     - Ах,  monsieur Калинович!  Боже мой!  Какими судьбами?  -  воскликнула
Полина, дружески протягивая ему руку.
     - Monsieur Калинович!  -  представила она  его старику и  назвала потом
того  фамилию,  по  которой Калинович узнал одно из  тех  внушительных имен,
которые  невольно  заставляют трепетать сердца  маленьких смертных.  Не  без
страха,  смешанного с уважением,  поклонился он старику и сел в почтительной
позе.
     - Я было,  ваше сиятельство,  имел честь заезжать сегодня к вам, но мне
отказали, - проговорил князь. В голосе его тоже слышалось почтение.
     - Да,  я сегодня рано выехал,  - отвечал старик протяжным тоном, как бы
говоря величайшую истину.
     - А что баронесса? - спросил князь, обращаясь к Полине.
     - Ах,  баронесса -  ужас, как меня сегодня рассердила! Вообрази себе, я
ждала вот графа обедать,  -  отвечала та,  показывая на старика,  - она тоже
хотела приехать;  только четыре часа  -  нет,  пятого половина -  нет.  Есть
ужасно хочется;  граф, наконец, приезжает; ему, конечно, сейчас же выговор -
не правда ли?
     - Да, выговор, и строгий, - отвечал старик с улыбкою.
     - А  ее все-таки нет!  -  продолжала Полина.  -  И вообрази,  в шестом,
наконец,  часу явился посланный ее:  пишет,  что не  может приехать обедать,
потому что сломалось что-то такое у тильбюри, а она дала себе клятву на дачу
не ездить иначе, как самой править.
     Граф покачал головой.
     - Премилая женщина!  Я ее ужасно люблю. Ах, какая милая! N'est ce pas?*
- обратилась к нему Полина.
     ______________
     * He правда ли? (франц.).

     - Да,  c'est une femme de beaucoup d'esprit*. Я ее знал еще ребенком, и
тогда уж в ней видно было что-то такое необыкновенное. Une femme de beaucoup
d'esprit! - прибавил он.
     ______________
     * большого ума женщина (франц.).

     - Ax,  да, да! - подтвердила Полина. - Ну, что вы? Скажите мне, как вы?
- обратилась она к Калиновичу, видимо, желая вызвать его из молчания.
     - Слух,   который   мы   имели   о   monsieur  Калиновиче,   совершенно
несправедлив! - подхватил князь.
     - Неужели? - спросила Полина, как бы немного сконфузясь.
     - Совершенно несправедлив! - отвечал Калинович, сделав при этом гримасу
пренебрежения.
     - Скажите!  -  произнесла Полина  и  тотчас  же  постаралась переменить
разговор, обратясь с каким-то вопросом к старику.
     - Баронесса, кажется, приехала! - произнес князь.
     - Ах,  как я  рада!  -  воскликнула Полина,  и в ту же минуту в комнату
проворно  вошла  прелестнейшая  женщина,  одетая  с  таким  изяществом,  что
Калинович даже не воображал, что можно быть так одетою.
     - Bonjour,  prince!  -  воскликнула она князю.  -  Боже!  Кого я  вижу?
Дедушка! - прибавила она потом, обращаясь к старику.
     - Опять дедушка! - отвечал тот, пожимая плечами.
     - Нет,  нет, вы не дедушка! Вы молоденький, - отвечала резво баронесса.
- Bonjour, chere Полина! Ах, как я устала! - прибавила она, садясь на диван.
     - В тильбюри? - спросила ее Полина.
     - Конечно. И представь себе, какая досада: я сейчас потеряла браслет и,
главное,  -  подарок брата, сама не знаю как. Эта несносная моя Бьюти ужасно
горячится; я ее крепко держала и, должно быть, задела как-нибудь рукавом или
перчаткой - такая досада.
     - И барон вам позволяет самой править?
     - О, я не слушаюсь в этом случае: пускай его ворчит.
     - Рукой уж, видно, махнул! - произнес с улыбкою старик.
     - Еще бы! - подхватила баронесса. - Ах! A propos* о моем браслете, чтоб
не забыть,  -  продолжала она,  обращаясь к Полине. - Вчера или третьего дня
была я в городе и заезжала к monsieur,  Лобри.  Он говорит,  что берется все
твои  брильянты  рассортировать  и  переделать;  и,  пожалуйста,  никому  не
отдавай: этот человек гений в своем деле.
     ______________
     * кстати (франц.).

     - Всех много; куда же? - проговорила Полина.
     - Непременно,  chere amie,  все!  - подхватила баронесса. - Знаешь, как
теперь носят брильянты?  Rapellez vous*,  -  обратилась она к старику,  - на
бале Вронской madame Пейнар. Она была вся залита брильянтами, но все это так
мило разбросано,  что  ничего резко не  бросается в  глаза,  и  ensemble был
восхитителен.
     ______________
     * Вспомните (франц.).

     - Vous avez beaucoup de perles?* - спросил старик Полину.
     ______________
     * У вас много жемчугов? (франц.).

     - Так много, что уж даже скучно! - отвечала та.
     - Дайте нам посмотреть...  пожалуйста,  chere amie,  soyez si bonne*; я
ужасно люблю брильянты и,  кажется, как баядерка, способная играть ими целый
день, - говорила баронесса.
     ______________
     * дорогой друг, будьте так добры (франц.).

     - Ну, что? Нет... - произнесла было Полина.
     - Я сейчас достану, - подхватил князь.
     - Ayez la complaisance*, - сказала ему баронесса.
     ______________
     * Окажите любезность (франц.).

     Князь ушел.
     - Недурная вещь!  -  говорил он, проходя мимо Калиновича и давая ему на
руки  попробовать тяжесть ящика,  который Полина нехотя отперла и  осторожно
вынула из него разные вещи.
     - C'est magnifique!  C'est magnifique!* -  говорил старик, рассматривая
то солитер, то брильянты, то жемчужное ожерелье.
     ______________
     * Это великолепно! Это великолепно! (франц.).

     - Однако как все это смешно сделано.  Посмотрите на  эту гребенку:  ах,
какие,  должно быть,  наши  бабушки были  неумные!  Носить такую  работу!  -
воскликнула с разгоревшимися взорами баронесса.
     - На днях мы как-то с кузиной заезжали,  - отнесся к старику князь, - и
оценивали: на двести тысяч одних камней без работы.
     - Вероятно, - подхватил тот.
     После разговора о  брильянтах все  перешли в  столовую пить  чай;  там,
стоявший  на  круглом  столе  старинной работы,  огромный серебряный самовар
склонил разговор опять на тот же предмет.
     - Вот  с  серебром тоже не  знаю,  что  делать:  такое все старое...  -
произнесла Полина.
     - Насчет  серебра  chere  cousine,  как  хотите,  я  совершенно с  вами
несогласен.  Можете себе  представить,  этой  старинной работы разные кубки,
вазы.  Что за абрис,  что за прелестные формы!  Эти теперь на стенках резной
работы различные вакхические и гладиаторские сцены... нагие наяды... так что
все эти нынешние скульпторы гроша не стоют против старых по тонине работы; и
такую прелесть переделывать - безбожно.
     - Право, не знаю! - проговорила Полина.
     - Что же тут недоумевать?  - продолжал князь. - Тем больше, что в вашей
будущей квартире,  вероятно,  будет камин,  и  его  убрать этим сокровищем -
превосходно.
     - Да,  это может быть мило;  но только,  пожалуйста,  немного;  а то на
серебряную лавку будет походить, - заметила баронесса.
     - Много,  конечно,  не нужно. Достаточно выбрать лучшие экземпляры. Где
же все!  -  отвечал князь.  -  Покойник генерал, - продолжал он почти на ухо
Калиновичу  и   заслоняясь  рукой,   -   управлял  после  польской  кампании
конфискованными имениями, и потому можете судить, какой источник и что можно
было зачерпнуть.
     Беседа продолжалась и  далее в том же тоне.  Князь,  наконец,  напомнил
Калиновичу об отъезде,  и они стали прощаться.  Полина была так любезна, что
оставила своих прочих гостей и пошла проводить их через весь сад.
     - Пожалуйста,  monsieur Калинович,  не забывайте меня.  Когда-нибудь на
целый день;  мы с вами на свободе поговорим, почитаем. Не написали ли вы еще
чего-нибудь? Привезите с собою, пожалуйста, - сказала она.
     Калинович поклонился.
     Тот же катер доставил их на пароход. Ночью море, освещенное луной, было
еще лучше; но герой мой теперь не заметил этого.
     - Славный этот человек,  граф! - говорил ему князь. - И в большой силе.
Он  очень  любит  вот  эту  козочку,  баронессу...  По  этому случаю разная,
конечно,  идет тут болтовня,  хотя,  разумеется,  с ее стороны ничего нельзя
предположить серьезного:  она  слишком для  этого молода и  слишком большого
света;  но как бы то ни было,  сильное имеет на него влияние,  так что через
нее всего удобнее на него действовать,  - а она довольно доступна для этого:
помотать тоже любит,  должишки делает;  и  если за эту струнку взяться,  так
многое можно разыграть.
     Калинович,  прислушиваясь к  этим  словам,  мрачным  взором  глядел  на
блиставший вдали  купол  Исакия.  В  провинции  он  мог  еще  следовать иным
принципам,  иным началам,  которые были выше,  честней,  благородней;  но  в
Петербурге  это  сделалось  почти  невозможно.   В  его  помыслах,  желаниях
окончательно стушевался всякий  проблеск  поэзии,  которая  прежде  все-таки
выражалась у него в стремлении к науке, в мечтах о литераторстве, в симпатии