Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
чшему - только! - подтвердил губернатор.
При разговоре этом правитель канцелярии обратился воем телом своим в
слух, и когда предводитель перед началом карточной партии остановился у
стола, он подошел к нему.
- О вице-губернаторе с его превосходительством изволили говорить? -
спросил он.
- Да, старик ваш доволен, - отвечал тот.
- Как не быть довольну, помилуйте! - подхватил с умильною физиономией
правитель. - У его превосходительства теперь по одной канцелярии тысячи
бумаг, а теперь они по крайней мере по губернскому правлению будут покойны,
зная, какой там человек сидит - помилуйте! А хоть бы и то: значит, уважаются
представления - какого сами выбрали себе человека, такого и дали. Это очень
важно-с.
- Как же не важно! Сила, значит, - заметил предводитель.
- Сила большая-с; слава богу, можно нам служить усердно и покойно! -
подхватил правитель канцелярии, зажмуривая глаза.
Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к другому
предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила страшная резня
в банк. Вокруг стола, осыпанного рваными и ломаными картами, сидело
несколько человек игроков. Лица у всех почти были перепачканы мелом,
искажены сдержанными страданиями и радостями, изнурены бессонницею,
попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут
переговорили о новом вице-губернаторе.
- Откуда вы? - спросил хозяин, в пух продувшийся и, несмотря на это,
самым сибаритским образом развалившийся на диване.
- От губернатора, - отвечал предводитель с вольнодумной улыбкой. - О
новом вице-губернаторе все говорили.
- Ну, что, батюшка? Что такое? - спросил советник губернского
правления.
- Да что! Старик ваш хвалит, доволен! - отвечал предводитель.
- Это уж не Калиновича ли? - спросил банкомет, совершенно черный
господин и, как видно, вполне желчного и мизантропического характера.
- Да, Калиновича... Что же? - спросил в свою очередь предводитель
несколько обиженным тоном.
Банкомет улыбнулся.
- Он вам задает: хвалят! Он при мне ревизовал нашу губернию, так так
сердечных пробрал, что до новых веников не забудут.
- Ну, уж вы, скептик! - произнес сибарит-хозяин, кутаясь в свой
парижского покроя халат.
- Даст он вам, скептик! И рожа-то у канальи, как у аспида, по
пословице: гнет дуги - не парит, сломает - не тужит.
Словам банкомета никто, однако, не поверил, и добрая молва о Калиновиче
продолжала распространяться.
II
Недели через три восьмерик почтовых лошадей, запряженных в дормез
английской работы, марш-марш летел по тракту к губернскому городу. Это ехал
новый вице-губернатор. На шее у него, о чем он некогда так заносчиво мечтал,
действительно виднелся теперь владимирский крест.
Впереди экипажа его, едва унося ноги, скакал, в разбитом тарантасе,
исправник, придерживая свою треугольную шляпу, чтоб она не слетела, и все
еще стараясь молодцевато опереться на свою тоненькую шпажонку. Сам начальник
губернии выслал его навстречу, чтоб принять своего помощника с большим
уважением. Но весь этот почет и эффект слишком, кажется, мало занимали и
тешили моего героя - и далеко уж это был не тот фанфарон-мальчик, каким мы
встретили его в первый раз, при вступлении его на службу. Понурив свою
рановременно начавшую седеть голову, сидел он в коляске. По впалым и
желтоватым щекам его проходили глубокие морщины, и только взгляд серых глаз
сделался как-то еще устойчивее и тверже.
Сидевшая с ним рядом Полина тоже постарела и была худа, как мумия. Во
всю последнюю станцию Калинович ни слова не проговорил с женой и вообще не
обращал на нее никакого внимания. У подъезда квартиры, когда он стал
выходить из экипажа, соскочивший с своего тарантаса исправник хотел было
поддержать его под руку.
- Перестаньте! - проговорил Калинович, немного покраснев, и потом, как
бы желая смягчить это, прибавил: - Очень вам благодарен; только напрасно вы
беспокоились: вероятно, у вас и без того много занятий.
Проговоря это, он отвернулся и увидел полицеймейстера, красноносого
подполковника и величайшего мастера своего дела. Приложив руку под козырек и
ступив шага два вперед, он представил рапорт о благосостоянии города, что по
закону, впрочем, не требовалось; но полицеймейстер счел за лучшее
переслужить.
- Сегодня или завтрашний день изволите представляться его
превосходительству? - спросил он, раболепно следуя за Калиновичем.
- Нет-с, ни сегодня, ни завтра: я еще устал, - отвечал тот.
На лице полицеймейстера отразилось некоторое удивление, которое он,
впрочем, как следует хорошему подчиненному, постарался скрыть, и
раскланялся. В тот же день сделали было набег члены губернского правления,
чтоб явиться новому начальнику, но не были приняты. Дня через четыре,
наконец, произошло первое представление вице-губернатора. Первоначально при
этом проскакал с своим казаком полицеймейстер доложить губернатору, что
новый вице-губернатор едет представляться. Правитель канцелярии,
дожидавшийся доклада в приемной, несколько призастегнулся. Адъютант,
читавший военные приказы, отложил их в сторону. Дежурный чиновник причесался
перед зеркалом.
Калинович подъехал на паре небольших, но кровных жеребцов в фаэтоне,
как игрушечка. Сбросив в приемной свой бобровый плащ, вице-губернатор
очутился в том тонко-изящном и статном мундире, какие умеют шить только
петербургские портные. Потом, с приемами и тоном петербургского чиновника,
раскланявшись всем очень вежливо, он быстро прошел в кабинет, где, с
почтительным склонением головы подчиненного, представился губернатору.
- Очень рад, любезнейший Яков Васильич, познакомиться с вами, -
встретил его тот несколько обязательным тоном, но в то же время сейчас
любезно предложил ему стул и сам сел.
- Что в Петербурге, скажите вы мне, так же шумно, деятельно? - начал
он.
- Как и всегда, - отвечал Калинович.
- Славный город, славный! - продолжал губернатор с некоторым
глубокомыслием. - Видели вы, однако, ваших товарищей-членов? - прибавил он.
- Они были у меня, ваше превосходительство, но я чувствовал себя с
дороги не так здоровым и не мог их принять.
- О, да! Это все равно, и вы, значит, позволите мне представить их вам
сегодня.
Калинович поблагодарил его кивком головы.
- Вы, может быть, захотите даже обревизовать губернское правление, чтоб
потом быть тверже в вашем контроле?
- Я только хотел просить, ваше превосходительство, об этом, - отвечал
Калинович.
- Сделайте милость! Я вас сам прошу о том же. Я не из таких
губернаторов, что если я пятнадцать лет тут управляю, так, значит, все
хорошо и прекрасно: напротив: я человек, и чем вы больше мне откроете, тем
более я буду благодарен... Многое, вероятно, упущено; во многом есть
медленность... и я буду просить вас об одном только, как ближайшего моего
помощника, чтоб как-нибудь нам общими силами постараться все это исправить и
поправить. Я так много наслышан о вас из Петербурга, что почти заранее
уверен в успехе нашем.
Калинович опять поблагодарил одним только молчаливым поклоном.
- Хоть наперед должен вас предуведомить, - продолжал губернатор, - что
управлять здешней губернией и быть на посту губернатора очень нелегкая вещь:
в сущности все мы здесь сидим как отдельные герцогства. Это вот, например,
палата государственных имуществ... это палата финансовая... там юстиция...
удел и, наконец, ваше губернское правление с своими исправниками,
городничими - и очень понятно, по самому простому, естественному течению
дел, что никому из всех этих ведомств не понравится, когда другое заедет к
нему и начнет умничать... Значит, пускай делал бы каждый свое, так этого
нет, - губернатору говорят: ты начальник, хозяин губернии.
- Вы, кажется, ваше превосходительство, умели счастливо поладить со
всем этим, - заметил Калинович.
- Решительно со всеми, сколько только возможно, - подхватил с некоторым
торжеством губернатор. - Из-за чего я стану ссориться?.. Для чего? Теперь
вот рекрутское присутствие открыло уже свои действия, и не угодно ли будет
полюбопытствовать: целые вороха вот тут, на столе, вы увидите просьб от
казенных мужиков на разного рода злоупотребления ихнего начальства, и в то
же время ничего невозможно сделать, а самому себе повредить можно; теперь
вот с неделю, как приехал флигель-адъютант, непосредственный всего этого
наблюдатель, и, как я уже слышал, третий день совершенно поселился в доме
господина управляющего и изволит там с его супругой, что ли, заниматься
музыкой. Что тут прикажете делать губернатору?
Калинович отвечал на это только улыбкой.
- Теперь опять этот раскол, - продолжал губернатор гораздо уж тише, -
что это такое?.. Конечно, кто из всех нас, православных христиан, не
понимает, что все эти секты - язва нашего общества, и кто из подданных
русского царя, в моем, например, ранге, не желает искоренения этого зла? Но
надобно знать, кого преследовать. Совратителей, говорят, и сейчас же
указывают вам на богатого мужика или купца; он, говорят, пользуется
уважением; к нему народу много ходит по торговле, по знакомству; но чтоб он
был действительно совратителем - этого еще ни одним следствием не доказано,
а только есть в виду какой-нибудь донос, что вот такая-то девка, Марья
Григорьева, до пятидесяти лет ходила в православную церковь, а на
шестидесятом перестала, и совратил ее какой-нибудь Федор Кузьмич - только!
Но, положим даже, что существует это; положим, что он двух-трех девок,
слепых, кривых, хромых, ради спасения их душ, привел в свой толк; но тут,
как я полагаю, надобно положить на вески это зло и ту пользу, которую он
делает обществу. Я положительно, например, могу сказать, что где бы ни был
подобный человек, он всегда благодетель целого околотка: он и хлебца даст
взаймы, и деньжонками ссудит; наконец, если есть у него какая-нибудь
фабрика, - работу даст; ремесла, наконец, изобретает; грибы какие-нибудь
заставит собирать и скупает у бедных, продавая их потом по этим милютиным
лавкам, где сидит такая же беспоповщина, как и он. Так я этакими людьми
всегда дорожить буду, чтоб там про меня ни говорили. Другое дело вот эти их
шатуны, странники, которые, собственно, эту ересь духовную своим лжеучением
и поддерживают, те - другое дело. Я им пикнуть не даю; как попал, так и в
острог; морю там сколько возможно.
Если б губернатор был менее увлечен разговором и взглянул бы в это
время повнимательнее на лицо своего помощника, то заметил бы у него не
совсем лестную для себя улыбку{366}.
- Каковы здесь чиновники, ваше превосходительство? - спросил Калинович,
потупляя глаза и, кажется, желая вызвать его на дальнейший откровенный
разговор.
- Хороши, - отвечал губернатор, - по крайней мере по моему собственно
ведомству я старался организовать, сколько возможно, почище, и собственно к
своим чиновникам я строг. Мой чиновник должен быть второй я. Мое правило
такое: ревизуя, я не смотрю на эти их бумаги: это вздор, дело второстепенное
- я изучаю край, смотрю на его потребности. Если нет на чиновника жалоб -
значит, хорош. Конечно, тут надобно смотреть, кто жалуется. Изветам этих
кляузников из мещанишек, из выгнанных приказных я не только не даю ходу, а
напротив, их самих стараюсь прихлопнуть. Это своего рода зараза, которой
если дать распространиться, так никому от нее покоя не будет. Но если вам
жалуется помещик, купец - человек порядочный, - значит, чиновник вывел его
из терпения, и тут уж у меня пощады нет. Не губерния для нас, а мы для
губернии существуем; значит, нами должны быть довольны; вот моя система!
В какой мере Калинович был согласен с этою системою, по выражению лица
его судить было трудно.
- Двенадцать часов, однако, пора! - проговорил губернатор и позвонил.
Вошел с каскою в руках адъютант. Генерал сказал ему по-французски, чтоб
он распорядился об экипаже, и предложил вице-губернатору, если угодно ему,
отправиться вместе в губернское правление. В приемной их остановили на
несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан, в мундире и в
треугольной еще шляпе с пером, приносивший жалобу на бежавшую от него жену,
которая вместе с тем похитила и двухспальную их брачную постель, сделанную
на собственные его деньги; потом сморщенная, маленькая, с золотушными
глазами, старушка, которая как увидела губернатора, так и повалилась ему в
ноги, вопия против собственного родного сына, прибившего ее флейтой по
голове. Видимо, желая показать новому помощнику свою внимательность в делах
службы, генерал довольно подробно расспросил обоих и передал адъютанту
письменные их просьбы.
- Удивительно, какая еще грубость нравов! - произнес он, выходя с
Калиновичем. - Один бьет старушку-мать, а другому не то больно, что жена
убежала, а то, что она перину увезла... И со всем этим надобно как-нибудь
ладить.
На крыльце их ожидал, стоя навытяжку, полицеймейстер. Губернатор
величественно махнул рукой, чтоб подавали экипаж, и когда Калинович хотел
сесть в свой фаэтон, он не пустил его.
- Сядемте со мной; потолкуем еще пока!
Калинович исполнил его желание. Полицеймейстер с казаком понесся
вперед; губернатор с умыслом, кажется, поддерживал всю дорогу очень
одушевленный и почти дружеский разговор с вице-губернатором. Попадавшиеся
навстречу чиновники и купечество, делавшие почти фрунт, не могли не заметить
этого; а жена одного из чиновников особых поручений, очень молоденькая еще
дама, ехавшая на пролетках, нарочно велела кучеру ехать шагом и долго,
прищурившись, смотрела вслед двум властителям. На подъезде присутственных
мест, несмотря на осенний холодный день, дрожала печальная фигура экзекутора
в одном мундиришке - фигура, в скором времени умершая, частью от простуды, а
частью и от душевных волнений.
- Здравствуй, любезный, - проговорил ему губернатор и, молодцевато неся
голову, побежал вверх.
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на
лестницы присутственных мест, тот поймет, конечно, что решительно надобно
быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты
какого-то гордого сознания собственного достоинства; но герой мой, кажется,
не ощущал этого - так, видно, было много на душе его тяжелых и мрачных
мыслей. Он шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего
начальника.
Канцелярия присутствия стояла уже навытяжке.
- Народ все порядочный! - шепнул губернатор.
При входе в комнату присутствия представились новому вице-губернатору
члены.
- А сколько лет вы, Сергей Николаич, советником? - спросил губернатор
старшего советника.
- Восьмнадцать лет, ваше превосходительство, - отвечал тот смиренным
тоном.
- А сколько в это время от сената губернскому правлению было выговоров?
- продолжал губернатор.
- Сколько помню, кажется, ни одного, - отвечал советник.
Губернатор усмехнулся.
- Недурно-с, ни одного! - произнес он, выпрямляя стан.
- Господин асессор у нас воспитанник Московского университета; а вот
Валентину Осипычу мы обязаны таким устройством городского хозяйства, что уж,
вероятно, ни в одной губернии такого нет, - заключил губернатор, указывая на
советника второго отделения, который действительно имел какую-то
хозяйственную наружность и, как бык, смотрел в упор на Калиновича.
Старшим секретарем оказался рыжий Медиокритский: счастливая звезда его
взошла вместе с звездою правителя канцелярии, с которым они были свояки,
будучи женаты на родных сестрах, дочерях священника Кипренского. Узнав, кто
именно назначен вице-губернатором, Медиокритский обмер в душе, но никому не
открылся и только, рассчитывая показаться кем-нибудь другим, отрастил в
последнее время огромнейшие бакенбарды, так что вице-губернатор
действительно как будто бы не узнал его. Губернатор, отзываясь лестно о
советниках, по преимуществу, в этом случае желал их наградить за то, что они
прежнего вице-губернатора выдали ему с руками и ногами.
Из присутствия он повел вице-губернатора по отделениям.
- Господа! Вот новый и ближайший начальник ваш, под наблюдением
которого непосредственно будет ваша нравственность и ваше усердие по службе!
- говорил он везде звучным голосом, после чего не позволил себе долее
удерживать Калиновича, и тот уехал.
Однако этим не кончилось. Губернатор в тот же день отплатил визит и
непременно желал быть представлен хозяйке, так что Полина, в дорожной
кацавейке и в совершенно не убранной еще гостиной, заставленной ящиками,
картонами и тому подобным хламом, принуждена была принять его. При визите
этом оказалось, что губернатор знал еще покойного отца Полины, у которого
даже некоторое время служил под командой и который будто бы был
превосходнейший человек. На такого рода любезность вице-губернаторша также
не осталась в долгу и, как ни устала с дороги, но дня через два сделала
визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и,
непременно заставивши пить кофе, умоляла ее, бога ради, быть осторожною в
выборе знакомств и даже дала маленький реестр тем дамам, с которыми можно
еще было сблизиться. Не ограничиваясь этим, губернаторша, забыв на этот раз
свою гордость, отплатила на другой же день визит Полине, пила у ней также
кофе и просидела часа три, а потом везде начала говорить, что новая
вице-губернаторша хоть и нехороша собой, но чрезвычайно милая женщина. Про
Калиновича как мужчины, так и дамы, его видевшие, тоже говорили, что он
нехорош собой, но имеет чрезвычайно умное выражение в лице.
III
Дружественные отношения, начавшие возникать между начальником губернии
и вице-губернатором, были восхитительны для общества, и вследствие этого
приготовлялась великолепнейшая зима. Во-первых, переехал князь Иван и
образовал, конечно, дом. Другой дом открыл зять его, толстяк Четвериков; он
уже лет пять, как женился на прелестной княжне, из которой теперь вышла
восхитительная дама. Третий - и тоже очень хороший дом - был у предводителя,
добивавшегося Анны на шею. О председателе казенной палаты и говорить нечего:
это лицо и подчиненный ему советник питейного отделения повсеместно живут
очень открыто. Управляющий палатою государственных имуществ, несмотря на
свою скупость, для погашения в обществе разных неблаговидных про него толков
по случаю рекрутского набора и с целью повеселить флигель-адъютанта по
необходимости должен был в эту зиму развернуться на два, на три вечера. Что
касается губернатора, то сверх его обычных четвергов у него предположено
было три огромнейшие бала. Кроме того, он говорил, что употребит все усилия
переманить из Калуги антрепренера с отличнейшей труппой актеров. От
вице-губернатора тоже ожидали по крайней мере одного бала, хоть он и не
показывал никакой склонности к общественной жизни. Словом, все это было как
нельзя лучше, и все уже началось своим порядком. Князь, как родственник
вице-губернатора, заметно старавшийся сблизить его с губернатором, везде
почти говорил,