перебил его кивком головы.
     - Она объяснила мне, - продолжал он, - что вы не нуждаетесь в жалованье
и желаете иметь более видную службу.
     - Я  более чем обеспечен в жизни...  -  подхватил Калинович,  но старик
опять остановил его наклонением головы.
     - Вы, однако, литератор, пишете там что-то такое...
     - Да, я писал.
     - Все это ничего,  прекрасно; но все-таки, когда поступите на службу, я
буду просить вас  прекратить это.  И  вообще вам,  как  чиновнику,  как лицу
правительственному,  прервать  по  возможности сношения с  этими  господами,
которые вообще, между нами, на дурном счету.
     Калинович ничего на это не возразил и молчал.
     - С  Александром Петровичем вы  познакомили их?  -  обратился старик  к
баронессе.
     - Нет еще, но представлю, - подхватила та.
     - Да,  представьте; это лучше будет, и скажите, что вы уже мне говорили
и что я желаю, чтоб он напомнил мне завтра.
     - Merci, - проговорила баронесса.
     Старик отвечал ей  на  это только улыбкою,  и  затем между ними начался
разговор более намеками.
     Калинович понял, что он уж лишний, и вышел.
     Белавин не выходил у него из головы.  "Какое право, - думал он, - имеют
эти  господа  с  своей  утопической  нравственной высоты  третировать  таким
образом людей,  которые пробиваются и  работают в  жизни?" Он с рождения,  я
думаю, упал в батист и кружева. Хорошо при таких условиях развивать в голове
великолепные идеи и  в  то  же  время ничего не  делать!  Палец об палец он,
верно,  не ударил, чтоб провести в жизни хоть одну свою сентенцию, а только,
как  бескрылая чайка,  преспокойно сидит  на  теплом  песчаном бережку  и  с
грустью покачивает головой, когда у ней перед носом борются и разрушаются на
волнах  корабли.  Худ  ли,  хорош  ли  я,  но  во  мне  есть  желание  живой
деятельности;  я не родился сидеть сложа руки. И неужели они не знают, что в
жизни,  для  того  чтоб сделать хоть одно какое-нибудь доброе дело,  надобно
совершить прежде тысячу подлостей?  И наконец,  на каком основании взял этот
человек на себя право взвешивать мои отношения с этой девочкой и швырять мне
с  пренебрежением мои  деньги,  кровью и  потом добытые для  счастья этой же
самой женщины?"
     Так укреплял себя герой мой житейской моралью;  но таившееся в  глубине
души  сознание  ясно  говорило  ему,   что  все  это  мелко  и  беспрестанно
разбивается перед правдой Белавина.  Как бы то ни было, он решился заставить
его взять деньги назад и распорядиться ими,  как желает,  если принял в этом
деле  такое участие.  С  такого рода придуманной фразой он  пошел отыскивать
приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
     - Monsieur Белавин!  -  крикнул  он,  подбегая к  перилам.  -  Возьмите
деньги. Ни вы мне возвращать, ни я их оставить у себя не имеем права.
     - Полноте;  оставьте уж у себя! - отозвался Белавин и хлопнул выходными
дверями.
     Надобно  было  иметь  нечеловеческое  терпенье,  чтоб  снести  подобный
щелчок.  Первое намерение героя моего было пригласить тут же  кого-нибудь из
молодых людей в секунданты и послать своему врагу вызов; но дело в том, что,
не  будучи вовсе  трусом,  он  в  то  же  время  дуэли  считал решительно за
сумасшествие.  Кроме того,  что бы ни говорили,  а  направленное на вас дуло
пистолета не  безделица -  и  все это из-за  того,  что не питает уважение к
вашей особе какой-то господин...
     Покуда  все  эти  благоразумные мысли  смиряли  чувства  злобы  в  душе
Калиновича, около него раздался голос хозяйки:
     - Monsieur Калинович,  где вы?  Досадный!  Пойдемте;  я  вас представлю
вашему директору.  Я сейчас уж говорила ему,  - произнесла баронесса и взяла
его за руку.
     Калинович последовал за ней.
     - Я посажу вас в партию с ним - проиграйте ему: он это любит.
     - Любит? - спросил Калинович насмешливым голосом.
     - Любит; ужасно черная душа! - отвечала хозяйка.
     - Monsieur Калинович,  Александр Петрович!  - произнесла она, подходя к
известному нам директору.
     - Мы уж знакомы, - произнес тот, протягивая Калиновичу руку.
     - Знакомы? - спросила баронесса у Калиновича.
     - Я имел честь быть раз у его превосходительства, - отвечал тот.
     - Стол ваш, господа, в гостиной, - заключила хозяйка и ушла.
     Директор и  Калинович,  как встретившиеся в  жизни два бойца,  вымеряли
друг друга глазами.
     - Вы женились? - произнес директор первый.
     - Да,  вот  жена  моя,  -  отвечал  Калинович,  показывая  директору на
проходившую с другой дамой Полину,  которая,  при всей неправильности стана,
сумела поклониться свысока,  а  директор,  в  свою очередь,  отдавая поклон,
заметно устремил взор на огромные брильянты Полины,  чего Калинович при этом
знакомстве и желал.
     - Пойдемте,  однако,  на наше ристалище!  -  проговорил директор, когда
дамы отошли.
     - Пойдемте! - подхватил Калинович.
     Перед ужином пробежал легкий говор, что он своему партнеру проиграл две
тысячи серебром,  и,  в оправдание моего героя, я должен сказать, что в этом
случае он  не  столько старался о  том,  сколько в  самом деле был  рассеян:
несносный  образ  насмешливо улыбавшегося Белавина,  как  привидение,  стоял
перед ним.
     Недели  через  две  в  приказах было  отдано,  что  титулярный советник
Калинович определен чиновником особых поручений при ***.  Начальство в  этом
случае не  ошиблось:  из героя моего вышел блестящий следователь.  Через год
произведен он был в коллежские асессоры, награжден вслед за тем орденом Анны
3-й степени,  а года через два чином надворного советника. Заняв потом место
чиновника особых  поручений пятого класса,  он,  в  продолжение четырех лет,
получил коллежского советника,  Владимира на  шею и  назначен был,  наконец,
исправляющим должность M-го вице-губернатора.


                              ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


                                     I

     Калинович был  назначен именно в  ту  губернию,  в  которой некогда был
ничтожным училищным смотрителем.  Читателю,  может быть,  небезызвестно, что
всякая губерния у нас имеет свою собственную политику,  не имеющую, конечно,
никакой связи с той,  которая печатается в "Debats"{356},  в "Siecle"{356} и
"Times"{356}.  Нам решительно все равно,  кто царствует во Франции -  Филипп
или Наполеон, английскую королеву хоть замуж выдавайте за турецкого султана,
только чтоб рекрутского набору не было. Но зато очень чувствительно и близко
нашему сердцу,  кто нами заведывает,  кто губернатор наш.  Об этой политике,
выпив в трактире или погребке,  толкуют секретари,  столоначальники и прочая
мелкая приказная братия,  толкуют с пеной у рта от душевного волнения,  имея
на то полное нравственное право, потому что от этой политики у них шиворотки
трещат.  Образованное дворянство тоже рассуждает об этой политике с  гораздо
более душевным участием,  чем о той,  которую читает в газетах. Политика эта
условливает действия разных ведомств и по большей части направляет известным
образом нелицеприятное прокурорское око{355}.
     Колебание  и   неустойчивость  в  этой  политике  хуже  всего  для  так
называемых благонамеренных людей.  Будь хоть зверь, да один, по крайней мере
можно,  бывает, лад вызнать; и я с удовольствием могу сказать, что избранная
нами губерния в этом случае благоденствовала: пятнадцать уже лет управлял ею
генерал-лейтенант Базарьев.  Губернии было хорошо,  и ему было хорошо, хотя,
конечно,  нет в жизни пути,  а тем более пути губернаторского, без терния; а
потому и на долю генерал-лейтенанта тоже выпало несколько шипов. Были у него
довольно  серьезные  неприятности  с   губернским  предводителем  по  случаю
манкировки   визитов,   которую   дозволила   себе   сделать   губернаторша,
действительно  державшая  себя,   ко  вреду  мужа,   какой-то  царицей;   но
губернатор, благодаря своей открытой и вполне губернаторской жизни, так умел
сойтись с дворянами,  что те, собственно в угоду ему, прокатили на первой же
баллотировке  губернского  предводителя  на  вороных.   Вздумал  было  потом
поершиться против него один из прокуроров и на личные предложения начальника
губернии стал давать по губернскому правлению протесты,  но кончил тем, что,
для  пользы  службы,  был  переведен в  другую,  дальнюю губернию.  Наконец,
последняя   и    самая   серьезная   битва   губернатора   была   с   бывшим
вице-губернатором,  который вначале был очень удобен, как человек совершенно
бессловесный,  бездарный и  выведенный в люди потому только,  что женился на
побочной внуке какого-то  вельможи,  но  тут вдруг,  точно белены объевшись,
начал,  ни много ни мало,  теснить откуп,  крича и похваляясь везде,  что он
уничтожит губернатора с  его  целовальниками,  так  что некоторые слабые умы
поколебались  и   почти  готовы  были  верить  ему,   а   несколько  человек
неблагонамеренных протестантов как-то уж очень смело и весело подняли голову
- но ненадолго. Базарьев во все это время так себя держал, что будто бы даже
не  знал  ничего,   и  предоставил  толстому  Четверикову,  откупщику  целой
губернии,  самому себя обстаивать,  который повернул дело таким образом, что
через  три  же  недели  вице-губернатор  был  причислен  к  печальному сонму
"состоящих при министерстве",  а губернатору в ближайший новый год дана была
следующая награда.  Словом, как золото, очищающееся в горниле, выходил таким
образом старик из всех битв своих в новом блеске власти,  и последняя победа
его явно уже доказала крепость его в  Петербурге и  окончательно утвердила к
нему любовь и уважение на месте.  Видимо,  что он был несломим;  но в высшем
моменте развития каждой славы,  как  хотите,  всегда есть что-то  зловещее и
роковое...  Вопрос о  том,  что  какого сорта  птица  новый вице-губернатор,
как-то особенно болезненно и  с каким-то опасением отозвался во многих умах.
Ответы, впрочем, последовали самые благоприятные.
     Всякого,  как известно,  начальника у  нас сопровождают сзади и спереди
хвосты,  известные под  именем своих  чиновников,  в  лице  которых не  свои
чиновники уже заранее зрят смерть.  Нашему вице-губернатору предшествовал на
этот раз приглашенный им из департамента очень еще молодой человек, но уже с
геморроидальным цветом  лица,  одетый  франтом,  худощавый  и  вообще  очень
похожий своим тоном и манерами на Калиновича,  когда тот был молод, и, может
быть,  такой же будущий вице-губернатор,  но пока еще только,  как говорили,
будущий секретарь губернского правления.  Сам  же  молодой человек,  заметно
неболтливый,  как все петербуржцы,  ни  слова не намекал на это и  занимался
исключительно наймом квартиры вице-губернатору,  для которой выбрал в лучшей
части города, на набережной, огромный каменный дом и стал его отделывать.
     - Богач, видно, новый вице-губернатор! - разнеслось по городу.
     - Станет побирать,  коли так размахивает!  -  решили другие в  уме;  но
привести все  это  в  большую ясность рискнул первый губернский архитектор -
человек бы,  кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший
удивительную способность подделываться к  начальникам еще спозаранку,  когда
еще  они  были  от  него  тысячи  на  полторы верст.  Не  стесняясь особенно
приличиями,  он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому человеку и
тут же начал:
     - Для его высокородия изволите изготовлять помещение?
     - Для его высокородия,  -  отвечал молодой человек, не выпуская изо рта
папироски.
     - Мастеровые здесь  чрезвычайно затруднительны и  дороги,  -  продолжал
архитектор.
     - Нет,  ничего, - отвечал молодой человек нехотя и глядя на концы своих
глянцевитых сапог.
     Архитектор сделал глубокомысленную мину.
     - Посредством арестантской роты  не  угодно ли  будет  его  высокородию
приказать произвести им работу?  Начальник этой команды, капитан Тимков, мой
несколько подчиненный и  прекраснейший человек.  Он  для многих значительных
лиц,  из ближайшего начальства, берет это на себя, потому что это ничего ему
не стоит.  Теперь на какую-нибудь работу требуется пятнадцать человек,  он в
книге их с  платой и  запишет,  а  отпустит их сорок.  Что их,  разбойников,
жалеть! По закону даже следует их стараться занимать и утруждать. И если его
высокородию угодно будет, я сейчас же могу сделать это распоряжение.
     - Нет,  его высокородию это будет неугодно, - отвечал молодой человек с
явной уж насмешкой и, бросив на пол окурок папироски, ушел в другие комнаты.
     Точно несолоно поевши, вышел архитектор на улицу.
     - Скверно! - проговорил он и, сев на пролетку, поехал в свою комиссию.
     - Сейчас с вице-губернаторской квартиры; присылали тоже, чтоб посмотрел
кое-что, - начал он.
     - Ну что, батюшка? Какие слухи? - спросил штаб-офицер.
     - А что слухи?  По всему, что я видел и слышал, так человек должен быть
бесподобный и строгих правил, - отвечал архитектор.
     - Отличнейший,  говорят,  человек! - прошепелявил депутат от дворянства
своим суконным языком,  оставивший даже для этого "Северную пчелку", которую
читал с самого утра.
     Хвалить на первых порах начальника составляет один из самых характерных
признаков чиновников, и только в этом случае они могут быть разделены на три
разряда:  одни -  это самые молодые и самые,  надобно сказать,  благородные,
которые хвалят так,  сами не зная за что...  потому только,  что новый, а не
старый,  который  одной  своей  начальнической физиономией  надоел  им  хуже
горькой  редьки.  Вторые  -  дипломаты,  которые  в  душе  вообще  не  любят
начальников,  но  хвалят потому,  что все-таки лучше:  неизвестно,  кого еще
приблизит к  себе,  может быть,  и меня -  так чтоб после не пришлось менять
шкуры.  Наконец,  третий разряд,  самый простодушный,  подлость которых даже
бескорыстна и составляет какое-то лирическое движение их сердец.  Они хвалят
потому только,  что  это  начальник,  которого они  и  в  самом  деле  любят
искренно! Секретарь комиссии был именно такой человек. Слышав похвалу членов
новому вице-губернатору,  он  пришел даже в  какое-то  умиление и,  не могши
утерпеть от полноты чувств, тотчас рассказал о том всей канцелярии, которая,
в свою очередь,  разнесла это по деревянным домишкам, где жила и питалась, а
вечером  по  трактирам и  погребкам,  где  выпивала.  Из  прочих  канцелярий
чиновники также  слышали  что-то  вроде  того,  и  двое  писцов  губернского
правления,  гонимые прежним вице-губернатором,  пришли в такой восторг,  что
тут же,  в трактире,  к удовольствию публики,  принялись бороться -  сначала
шутя,   но,   разгорячившись,  разорвали  друг  у  друга  манишки,  а  потом
разодрались в  кровь и  были взяты в  полицию.  Даже старушонки-приказничихи
переговорили в  церквах у  заутрени с такими же старушонками о батюшке новом
вице-губернаторе,  а которые помоложе - трезвонили о нем на рынке. "Хороший,
говорят,  сударыня, человек! Очень хороший, и служащие у нас все рады тому!"
- говорили  они  своим  знакомым.   "Да  как,   сударыня,  не  радоваться?..
Помилуйте! Худой ли человек, или хороший!" - отвечали им на то, и так далее:
все интересовались, и все хвалили.
     В более высшей среде общества распространилась не менее лестная молва о
Калиновиче,  тем более вероятная,  что вышла от самого почти губернатора. По
четвергам  у  него  издавна  были  заведены  маленькие  вечера,  на  которые
собственно собирался его маленький двор,  то есть самые близкие люди. В один
из  них была,  по обыкновению,  председательша казенной палаты,  чрезвычайно
милая и  молодых еще  лет  дама.  Сама губернаторша сравнительно с  ней была
гораздо старее, но зато имела чрезвычайно величественную наружность и как бы
рождена  была  делать  парадные  выходы  и  сидеть  в  своей  губернаторской
гостиной,  где  по  задней стене сделано было  даже возвышение,  на  которое
иногда она  взбиралась,  чтоб быть еще  представительней,  напоминая собой в
этом  случае  худощавых театральных герцогинь в  бархатных платьях,  которых
выводят в  операх и  балетах с  толстыми икрами герцоги и  сажают на золотое
кресло,  чтоб посмотреть и полюбоваться на танцующую толпу. Обе дамы терпеть
не  могли друг  друга,  и  дружба их  была чисто дипломатическая;  но,  чтоб
заявить простоту своих отношений, они обе работали.
     Из  мужчин был предводитель,  которого мы когда-то встретили у  князя и
который в  последнее время,  воспылавши нестерпимым желанием получить Анну с
короною на шею, сильно заискивал в губернаторе и торчал у него обыкновенно с
утра до  ночи,  когда только его пускали.  Подальше прочих сидел совсем свой
человек,  правитель канцелярии, господин, начинавший уже разъедаться, но все
еще не  привыкший сидеть не  съежившись в  губернаторских апартаментах.  Он,
между  прочим,   имел  обязанность  при   каждом  мановении  головы  хозяйки
вскакивать и выходить на цыпочках в залу,  чтоб приказать людям подавать чай
или  мороженое.  Жена  его,  молоденькая и  краснощекая дама,  сидела тоже с
работою,  но  губернаторша не обращала на нее никакого внимания;  зато очень
умильно взглядывал на нее сам губернатор - замечательно еще бодрый старик, в
сюртуке нараспашку,  с  болтающимися густыми эполетами и вообще в такой мере
благообразный,  что  когда он  стоял в  соборе за  обедней в  белых штанах и
ботфортах,  то  многие из  очень милых дам заверяли,  что в  него решительно
можно еще влюбиться. Молоденькая правительша канцелярии, говорят, лучше всех
понимала эту  возможность.  Между  всеми  этими лицами нельзя сказать,  чтоб
беседа была одушевленная.  Дамы,  как известно,  в генеральских чинах,  - не
пансионерки,  не разболтаются.  Предводитель был все-таки немного навытяжке;
сам  же  губернатор,  только что утвердивший целую кипу журналов губернского
правления, был какой-то усталый.
     - Не хотите ли сигары? - отнесся он к предводителю.
     - Дам не беспокоит ли это?  -  спросил тот, принимая из рук губернатора
сигару.
     - Пожалуйста! Он меня уж приучил, - разрешила хозяйка.
     - Сигары недурны, - произнес губернатор.
     - Отличнейшие!  -  подхватил предводитель,  намахивая себе  рукой струю
дыма на  нос и  не  без зависти думая сам собой:  "Хорошо курить такие,  как
откупщик тебе тысячами презентует!"
     Часов  в  десять  приехал  инженерный поручик  Ховский,  очень  любимый
губернаторшей за  то,  что мастерски играл на фортепьяно;  он дал,  наконец,
несколько интересную тему для разговора.
     - Сейчас,    ваше    превосходительство,    я    с    пристани.    Вещи
вице-губернаторские привезли, - обратился он прямо к губернатору.
     - А! - произнес тот.
     - Превосходные!  -  продолжал поручик,  обращаясь уже более к дамам.  -
Мебель обита пунцовым бархатом,  с черными цветами -  вещь,  кажется,  очень
обыкновенная, но в работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры
и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел на некоторые,
и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы - чудо, что такое!
     - Какое  ж  тут  чудо?  У  кого  же  этого  нет?  -  заметила  вскользь
председательша,  никак не хотевшая допустить мысли, чтоб у кого-нибудь могла
быть гостиная лучше ее.
     Предводитель между тем как бы сам с собой улыбался.
     - Не знаю,  ваше превосходительство,  - начал он нерешительным тоном, -
какие вы имеете сведения,  а я,  признаться сказать,  ехавши сюда, заезжал к
князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене - ну, и он ужасно
его хвалит:  "Одно уж это,  говорит,  человек с  таким состоянием...  умный,
знающий...  человек с характером,  настойчивый..." Не знаю,  может быть,  по
родству и прибавляет.
     - Ни слова!  Нисколько! - подтвердил губернатор. - Это забелка - лучший
человек в министерстве, какого именно я просил, потому что пора же мне иметь
помощника, какого я желаю.
     - Уж именно,  ваше превосходительство,  потому что вы только и  желаете
того, чтоб как было к лучшему, - произнес предводитель.
     - Чтоб как к лу