ядит  смешновато,
все-таки не поле турнира и тем более, не поле  сражалища,  снова  поднял
железную решетку.
   - Хорошо сказано, - одобрил  он  звучным  басом.  -  Труба  зовет  на
подвиги!
   Господи, подумал я с отвращением, только бы этот дурак не потащил  из
ножен меч и не начал помахивать в воздухе, изображая героя.
   Гендельсон с усилием вытащил из ножен меч, вскинул  гордо  острием  к
небу. Солнце заблистало  на  лезвии,  рассыпалось  на  тысячи  блестящих
искорок. Он помахал им над головой, приосаниваясь и  показывая  удаль  и
рыцарскую доблесть.
   Слуга приторочил сзади к седлу два мешка с  провизией,  а  Гендельсон
тут  же  совсем  не  героически  перепроверил,  пересчитал.  Сказывается
профессия. Мы не прощались с хозяином и особенно  с  Дафнией.  Я  сказал
хозяину  многозначительно,  что  буду  возвращаться   этой   дорогой   и
поинтересуюсь, не обижал ли он бедную девушку. Он спокойно выдержал  мой
испытующий взгляд.
   - Заезжайте, - сказал он. - Если не выйдет замуж то будет еще здесь.
   - А выйдет замуж, выгонишь?
   - Нет, но мужья часто требуют, чтобы готовила только им дома.
   Гендельсон, которому тоже надо обязательно показать, кто из нас двоих
старше, многозначительно погрозил хозяину пальцем, и  мы  пустили  коней
шагом.  После  ночного  разговора  Гендельсон  старался  без  нужды   не
встречаться со мной взглядом, сам не заговаривал,  но  держался  тем  не
менее с прежней бундючностью, вперял  вперед  такой  тяжелый  взор,  что
горизонт подрагивал и заметно прогибался.
   - Вот видите, - сказал я, - нормальные хорошие люди. И хозяин  с  его
семьей, и гости. Мы ж ни с кем не подрались даже!.. А ведь это ж  земли,
где воцарилось Зло. Где Тьма кругом, ни зги Добра...
   Он буркнул, не поворачивая головы:
   - Зло принимает разные обличья.
   - Да? А что мы видели на этом дворе злого?
   Он подумал, ответил с прежней неприязнью, разве что не повышал  тона,
помнил, что он обнажился, и наши роли несколько изменились:
   - Все.
   - Все? Это слишком много. Иначе не будет заметно Добра.
   Он сказал негромко:
   - Я видел, сэр Ричард, как вы фыркали, когда я...  ну,  с  мечом.  Но
ведь надо же простому люду показывать пример доблести и мужества?
   - Надо, - согласился я кротко.
   В голове стучали молотки, я перебирал в памяти все, что  сохранилось,
но там всплывали такие куски, что я содрогался:  наяву  ли  стрясанулось
аль у меня крыша поехала? И как я держался? К счастью,  если  абсолютное
большинство при пьянке развязывается, то я как раз  завязываюсь.  И  чем
больше приходится выпить, тем старательнее слежу, чтобы  не  обос...  не
опозориться. А когда  вообще  уже  полный  перебор,  вообще  молчу,  как
инозвездные цивилизации. Так что не надо, что я по пьяни натворил  то-то
и то-то. Брехня, по пьяни я вообще зайчик.
   Дорога привела к неширокой речке. Кони пошли вдоль воды  шагом,  сами
присматриваясь, выбирая брод. Далеко впереди  молодая  девушка  вошла  в
воду по колено, тоже намереваясь перебраться на ту сторону. Нас  она  не
видела, сосредоточенно всматривалась в темную воду.
   Кони шли по мокрому  песку,  копыта  увязали,  но  ступали  бесшумно.
Девушка медленно двинулась вперед, нащупывая  путь.  Дно  понижалось,  и
соответственно она поднимала подол все выше и выше.  Я  засмотрелся,  ее
ноги открываются постепенно,  как  в  дразнящем  стриптизе.  Когда  юбка
открыла колени, я напомнил себе, что в этом веке еще не изобрели  нижнее
белье, о женских трусах слыхом не слыхивали...
   Черт,  с  середины  реки  дно  начало  повышаться,   девушка   быстро
выбиралась на берег, так же постепенно опуская платье. Разочарованный, я
подумал тускло, что бог мог бы выкопать речку и поглубже или же могли бы
пройти дожди в верховьях,  чтобы  уровень  поднялся...  рассмеялся,  ибо
столько видел совсем голых баб, но голых - это не совсем то...
   Правда, возможно, голость тех баб как раз и служит некоторой защитной
реакцией... Я не успел додумать, девушка была уже у берега, правда,  там
пришлось преодолеть яму,  где  снова  приподняла  платье,  на  этот  раз
приоткрыв сверкающие ягодицы... вода справа от  нее  забурлила,  девушка
вскрикнула, выронила края платья, руки взметнулись над  головой,  и  она
исчезла под водой.
   Потрясенные, мы смотрели на кровавый водоворот  что  возник  там,  по
течению поплыли красные струи, но тут же вода стала чистой и  спокойной.
Я видел, как утаскивают антилоп крокодилы, но тогда вода  бурлит  долго,
на поверхность выныривает то рогатая голова, то  копыта,  то  крокодилий
хвост или спинной гребень, а здесь как будто  ее  утащило  и  смололо  в
гигантской мясорубке, даже крови выплеснулось едва-едва...
   Гендельсон перекрестился:
   - Господи, прими душу ее с миром. Даже если  Она  язычница,  прими!..
Они все здесь живут, не зная твоего спасительного учения...
   Я чувствовал себя так, словно тоже вот-вот перекрещусь или  перекрещу
то место,  отгоняя  страшного  зверя.  Посмотрел  на  Гендельсона,  лицо
опалило жаром. Дурак же, ничтожество, надутый петух, но все-таки  прежде
всего подумал о той несчастной, просит принять ее по-доброму, хоть она и
чужая, а я  сразу  о  своей  шкуре,  о  своей  драгоценной  жизни,  трус
несчастный...
   Впрочем, сказал себе в оправдание,  я  в  самом  деле  значу  намного
больше. К тому же мне, а не ему, приходится думать, где переправиться на
ту сторону.
   Мост мы отыскали ниже по течению. Выгнутый крутой аркой, без опор, из
тяжелых  каменных  глыб,  он  красивой  дугой  соединял  оба  берега   -
удивительно простое и гениальное сооружение, когда  вытесанные  в  форме
клина глыбы распирают все остальные, заклинивая их, не давая  рухнуть  в
воду.
   Гендельсон забормотал  молитву,  полез  за  нательным  крестом.  Мост
старинный, это видно издали, а вот  так,  вблизи,  он,  на  мой  взгляд,
чересчур красивый, изысканный, вычурный. Как будто строила его  бригада,
в составе которой были Леонардо да Винчи, Кулибин, Ломоносов, Рафаэль  и
Пракситель. Но речка-то тьфу, не  сегодня-завтра  пересохнет,  на  таких
бывают только простые деревянные мостики, дощатые...
   Конские копыта со  звоном  опустились  на  плиты.  Гендельсон  поехал
первым, выказывая мужество, но молитву все-таки  бормотал  громко,  а  в
руке был  крест.  По  обе  стороны  тщательно  уложенных  каменных  плит
массивный  добротный  барьер,  изукрашен  затейливой  резьбой.   Любовно
украшен, но как-то не смотрится он здесь, ему бы в королевском парке,  а
еще лучше - в императорском.
   Громкое бормотание  осточертело,  мы  съехали  уже  по  мосту  внизу,
каменное чудо осталось далеко  позади,  а  этот  набожный  вельможа  все
бормочет, крестится. Плюет через левое плечо, ловит в воздухе  крохотных
чертиков...
   - А розовых слонов не видать? - осведомился я раздраженно.
   - Каких слонов?
   - Крупных, - сказал я. - Чем вам мост не угодил? На нем табличка, что
его строил дьявол?
   Гендельсон ответил с достоинством:
   - Это мост, сразу видно, построен еще до пришествия Христа.
   - Ну и что?
   - Его строили нехристианские руки, непонятно?
   - Не христианские, - возразил я, - еще  не  значит,  что  нехристи!..
Иоанн Креститель  тоже  был  до  Христа,  как  и  Моисей  или  Александр
Македонский. Или те же Адам и Ева... Ну и что?
   - Церковь не  отрицает  построенного  не  христианами,  -  сказал  он
объясняюще,  -  но  предписывает  относиться  с  осторожностью.  Да,   с
осторожностью! Тогда еще не знали света учения  Христа,  жили  в  грехе,
творили греховное наряду с не греховным, не ведая разницы...

***

   К обеду кони приморились. Я присмотрел удобное местечко:  раскидистый
дуб, что выдвинулся почти на сотню шагов вперед от плотной  стены  леса,
ничто не подкрадется незамеченным, крохотный родничок выбивается  из-под
корней дерева и тут же теряется в густой траве...
   Гендельсон сполз с коня и не пошевелил пальцем, чтобы собрать хворост
и помочь разжечь костер. Я посмотрел на  его  землистое  лицо,  напомнил
себе, что я в доспехах тоже чувствовал  себя  несладко.  Можно  сказать,
повезло, что Терентон настоял на своем. Пока что я все железо таскал  бы
как дурак зазря, а я из того  мира,  где  за  каждое  шевеление  пальцем
требуют зарплату, а за шевеление двумя пальцами - еще и премию...
   Мне не сиделось, понятное томление изнутри разъедало грудь, я не  мог
встречаться взглядом с человеком, который стоит на моем пути к  Лавинии,
не мог сидеть рядом, не мог вести вот так  у  костра  беседы.  Когда  на
конях, так просто перебрасываешься  репликами,  ветер  свистит  в  ушах,
грохот копыт, над головой проносятся птицы, а в траве мелькают спины  то
привычных зайцев, то  что-то  странное  и  пугающее;  у  костра  же  мир
сужается до пределов освещенности пляшущими языками пламени, а  в  таком
мире мне с Гендельсоном тесно, очень тесно.
   - Присмотрите за конями, - сказал я суховато, - благородный сэр.
   Он вспыхнул, надулся, некоторое время сверлил меня злым взглядом, но,
увы, здесь не его замок, а я  не  его  крепостной,  проворчал,  стараясь
держать голос руководящим:
   - Не уходите далеко.
   - Ничего не случится...
   - В лесу, - изрек он, - может быть опасно. А вы один, без меня...
   Дурак, так вошел в роль, что уже забыл, как весь  недавно  раскрылся.
Разболтал же, что и драться не умеет, что не пьет, и что охоту не любит,
но на людях имидж держит могуче-рыцарский, сверкает  глазами,  раздувает
щеки и грозно сопит, что должно означать  быстро  приходящего  в  ярость
человека, признак благородного сословия.
   - Да, - ответил я, - да.
   Усталости в теле нет, при таком раскладе нет  сил,  просто  лежать  и
смотреть в небо. Лучше брести между деревьями, делая  вид,  что  намечаю
маршрут. До Кернеля неизвестно сколько дней, но это дней, а  если  ехать
сутками, то вдвое меньше. Правда, даже мы не сумеем сутками  трястись  в
седлах, а уж коням так и вовсе нужен отдых.
   Я с тоской вспомнил своего шургезового коня. Вот на том  бы  за  один
день...
   Над головой наступила  тишина,  из-за  ближайших  деревьев  отчетливо
донесся скрип.  Я  взял  молот,  скрип  доносится  издалека,  потихоньку
обогнул деревья. По лесной тропке усталый конь тащит тяжело  нагруженную
тележку.  Правда,  только  туго  увязанный  хворост,  зато  целая  гора,
верхушкой  цепляет  за  ветви.  На  облучке  дремлет   лохматый   мужик,
скорченный, похожий на гнома, но все же не гном, весь в  жуткой  бороде,
грязный, в лохмотьях. Рядом с  ним  сидит,  прижавшись  и  честно  спит,
мальчишка, худой и бледный настолько, что явно подкидыш из  каких-нибудь
герцогов или графьев.
   Я присел за деревьями, тележка протащилась мимо. Правое колесо виляет
настолько,  что  я  невольно  вспомнил  хрестоматийное:  доедет  ли   до
Таганрога...
   Когда они скрылись за поворотом тропки и деревья  надежно  отгородили
их, я вышел на тропку и пошел уже свободнее, молот повесил на пояс. И...
почти лоб в лоб столкнулся с женщиной, что несла в подоле  кучу  грибов.
Она ахнула, ротик начал открываться для крика, я сказал быстро:
   - Зачем? Они все равно не успеют...
   Ее пальцы дрожали, но грибы не выронила. Рот закрыла, сообразила, что
не только не успеют,  но  что  они  могут  против  такого  здоровяка,  у
которого и меч, и кинжал, и молот.
   - Что, - прошептала она, - что вы... хотите... ладно, я все сделаю...
я...
   Я засмотрелся на ее удивительное лицо:  удлиненное,  как  у  козы,  с
длинными козьими ушами, покрытыми шерстью, глаза раскосые, без  зрачков,
но  заполненные  удивительной  синевой.  Пышные  волосы   собираются   в
прическу, падают на плечи и на спину, но по их форме  я  сообразил,  что
они там и растут прямо со  спины,  однако  спереди  кожа  ее  оставалась
чистой, нежной.
   - Да мне-то совсем пустяк надо, - сказал я.
   - Я все сделаю, - сказала она тихо и украдкой взглянула в ту сторону,
куда уехала тележка с хворостом.
   На ней было нечто вроде туго облегающего фартука из  тончайшей  кожи,
одетого прямо на голое тело. Руки ее мешали  мне  любоваться  ее  нежной
чистой кожей, тугими шарами грудей, что выступали и поверх нагрудника, и
в стороны. Когда она сдвинулась, я увидел на миг одну ее грудь  целиком,
нежную, как будто выточенную из мрамора, но колыхнулась она приглашающе,
словно целлофановый пакет, наполненный густым горячим молоком повышенной
жирности.
   Фартук заканчивается на пару ладоней выше колена, но снизу  по  бокам
широкие разрезы до пояса, я рассмотрел прекрасной  формы  ноги.  Правда,
шерсти на взгляд горожанина многовато,  но  шерсть  нежная,  золотистая,
шелковая.
   - Гм, - сказал я, - ну тогда расскажи, куда ведет эта дорога? Есть ли
там какие города и села?.. Кто в них правит, какие порядки?
   Она смотрела на меня широко открыв рот. Зубы  ее  оказались  ровными,
чистыми, хотя и крупноватыми, а на месте клыков  обычные  резцы,  как  у
зайцев.
   - Господин, - произнесла она все еще тихим покорным голосом, - откуда
я могу знать?.. Мы не покидаем леса!..  Да  и  сюда  никто  не  заходит,
боятся...
   Она заколебалась, я спросил:
   - Вас боятся?
   Ее выразительные глаза стали печальными, она судорожно кивнула.
   - А чего вас боятся?
   Она покачала головой.
   - Сразу видно, что вы из дальних земель...
   - Ладно, - ответил я, - уже догадываюсь,  что  на  мне  это  написано
крупными буквами. Ты знаешь, что такое буквы?.. А ближайшее село по этой
тропке далеко?
   Ее руки едва не отпустили подол, где  все  еще  держала  грибы,  явно
хотела показать рукой.
   - Нет, к вечеру будете там. Там живут просто...  люди.  Обыкновенные.
Но нас боятся, тут уж ничего не поделаешь.
   Я сказал успокаивающе:
   - Ладно, мутантик, не горюй. Все наладится. Не все боятся.  Ты  очень
хорошенькая. Иди, догоняй свою родню.
   Она заколебалась, я отступил на обочину,  давая  ей  дорогу,  но  все
равно она обошла меня до дуге, царапая  плечо  и  локоть  о  ветки.  Уже
отдалившись на десяток шагов, обернулась, крикнула:
   - Спасибо!
   - За что? - спросил я.
   - Что говорили со мной, - крикнула она и ускорила шаг.
   Я тряхнул головой, тропка  двинулась  навстречу,  за  каждым  деревом
открывались тайные и явные проходы в темный  лес,  в  черные  дыры,  где
кусты, буреломы, гниющие пни, все переплетено блестящей паутиной.
   Дальше проступило небольшое лесное озеро, вода темная, загадочная.  Я
пошел по краю, стоячая вода кажется застывшей смолой, а широкие мясистые
листья кувшинок, что на одинаковом расстоянии друг  от  друга,  выглядят
красивой аппликацией. Как украшение на торте, белеют сказочно  чистые  и
целомудренные лилии. Вода темная, таинственная. С дерева сорвался желтый
лист, медленно опускался, плавно раскачиваясь в воздухе, словно  лодочка
невидимых качелей.
   Озеро загибалось по крутой дуге, я шел по самой кромке  воды.  Дорогу
перегородило упавшее дерево, я прикинул, в какую сторону  проще  обойти:
если справа, то придется по колено в воду, если слева, то шагов тридцать
через колючие заросли, выругался и начал  осторожно  обходить  по  воде.
Прозрачность чисто вымытого стекла уступила место коричневой мути из-под
моих сапог, я придерживался за корни дерева, обходил и не зря  держался,
ибо впереди оказалась яма, внезапно ухнул по пояс.
   Охнул, но тут же нога нащупала край ямы. Я  уже  оперся  и  собирался
толчком поднять себя из воды, как вдруг нечто холодное прижалось ко  мне
со спины. Мои пальцы не метнулись к рукояти меча лишь потому, что  сразу
ощутил женское прикосновение. И хотя это нечто  холодное,  как  рыба  из
Баренцева моря, но руки точно женские, я-то их не знаю,  такие  холодные
бывают после душа, а уж зимой, после игры в снежки, так и вовсе...
   Женщина высунулась из воды по пояс. С  длинных  рыжих  волос  стекает
вода, прилипли к ее голове и плечам. Крупные капли усеяли все тело,  оно
стало похожим на покрытое волдырями  после  ожога.  Мне  она  показалась
чересчур худенькой, субтильной, не  женщина,  а  подросток,  хотя  грудь
развита вполне, вполне, а живот, несмотря  на  худобу  и  выпирающие  по
бокам ребра, украшен тонким  слоем  молодого  жира...  что,  несомненно,
служит дополнительной теплоизоляцией, запасом  калорий  и  буфером,  что
защитит будущего ребенка от травм.
   - Ну как вода? - спросил я. - Не холодная?
   Вокруг нас вода стала неприятно коричневого цвета, это я  взбаламутил
сапожищами. Теперь может подобраться любая гадость и хватануть зубами за
причинное место. Или даже за задницу, все равно... у меня и  задница  не
железная, а мозоли там еще не стали костяным панцирем, как у Бернарда  и
прочих героев.
   Она смотрела на меня огромными зелеными глазами. При моих словах  они
распахнулись  и  стали  огромными,   как   сейлормуны.   Бледный   ротик
приоткрылся в великом изумлении.
   - Рыцарь, - прошептала она едва слышно, ее голос был похож на  шелест
травы. - Ты... почему не кричишь в страхе?.. Почему не бежишь?
   - Ха, - ответил я. - Конечно, вода мутная, страшно, а  вдруг  пиявки,
но на мне штаны крепкие, кожаные, а  тебя  укусят  за  попку...  Или  не
укусят?
   - Здесь пиявок нет, - ответила она растерянно.
   - Фу, - сказал я, -  отлегло.  Поверишь,  не  так  боюсь  всяких  там
драконов, как пиявок. А ты ч„ в воде сидишь?
   Она все еще смотрела на меня  растерянными  глазами.  Протянула  руки
снова, я не противился, она обхватила меня вокруг пояса,  прижалась,  ее
красивую грудь расплющило. Я погладил  по  мокрой  голове  с  прилипшими
волосами, потом, не зная, что делать дальше, почесал ее за ухом.
   - Мы здесь живем, - ответила она тихо.
   - Мы?
   - Да...
   Я окинул взглядом озеро.
   - Вам не тесно?.. Чтобы прокормиться на  такой  территории,  надо  бы
ареал  побольше.  Разве  что  вы  от  сбора  дикой  рыбы  перешли  к  ее
разведению. Так, конечно, можно  прокормить  больше  народу  на  единицу
площади...
   Она слушала с удивлением, потом сказала тихо:
   - Это озеро соединяется с другими... У нас есть подземные туннели.  А
через систему шлюзов у нас  есть  даже  выход  в  гадкие  отвратительные
воды... большие воды...  где  вода  ужасно  соленая  и  разъедает  кожу,
разрушает внутренности...
   - Ага, - сказал я, - море. Кстати, рыбка, там все-таки живут  ундины,
наяды и прочие русалки. Как-то приспособились и к соленой воде.  Слушай,
мне тут стоять как-то неловко. Ты сможешь выйти на сушу?
   Она покачала головой, глаза стали отчаянными.  Муть  в  воде  за  это
время наполовину осела, осталась только  мелкая  взвесь,  но  эта  будет
опускаться еще сутки.
   - Ах ты ж Ихтиандрина, - сказал я с жалостью, - занесло же  вас...  Я
бы этого Кусто за такую пропаганду прибил бы не  отходя  от  кассы...  И
много вас сюда переселилось?... Впрочем, что  ты  знаешь  о  делах,  что
случились тысячи лет тому назад... Еще каких-нибудь пару миллионов  лет,
и вообще одельфинитесь.
   Она запрокинула лицо,  всматривалась  в  меня  снизу  вверх.  В  лице
появилась отчаянная решимость.
   - Рыцарь, - сказала она, - ты... сможешь меня поцеловать?
   - А почему нет? - ответил я. - Целовал же я  курящих  женщин,  а  это
куда противнее, чем целовать рыбу.
   Она вытянула губы трубочкой и закрыла глаза. Я осторожно  прикоснулся
к ним, на удивление теплым, мягким, податливым.  Оторвался  с  неохотой,
ибо на обед снова было жареное мясо, а это нехорошо разогревает кровь...
вообще-то хорошо, но в походе ни к чему.
   Не открывая глаза, она прошептала:
   - Еще...
   - Э-э, - сказал я предостерегающе, - тебе сколько лет?.. Я  вообще-то
не слишком придерживаюсь писанных людьми законов, но и  нарушать  их  не
хочу... чересчур.
   Она сказала непонимающе:
   - Лет?.. Я не знаю, что это... Но я уже готова стать матерью.
   Я отшатнулся:
   - Не-е-ет, только  не  это!..  Я  не  собираюсь  перескакивать  через
ступеньки.
   - Ступеньки?
   - Ну, чтобы решиться с рыбой, сперва... словом,  тебе  это  знать  не
нужно. Девушка,  у