оном  успели,  успели  в  последний  миг.
Монастырь был спасен, и настоятель под  одобрение  израненных  паладинов
прямо на обломках выбитых врагом врат  посвятил  меня  в  паладины.  Ему
просто в голову не могло прийти, что такой подвиг совершил не  совсем...
достойный паладинства.
   - Да, - согласился я, - понимаю. Еще  один  камушек  на  чашу  весов,
чтобы не попадаться на глаза прелату. Или, как его, нунцию.
   Дитрих смотрел на меня мудрыми грустными понимающими глазами. В эпоху
рыцарства Европа вдохновлялась подвигом неистового Роланда,  лила  слезы
над его гибелью, тогда понимали прекрасно, почему в  час  гибели  Роланд
обращается к своей спате Дюрандаль, а не к возлюбленной  невесте  Альде,
что ждала у окошка его возвращения. Это потом, когда дух рыцарства  стал
исчезать, поэты написали бы, что Роланд в час гибели  говорил  бы  не  о
любимой Родине, а о любимой женщине.  Не  страдал  бы,  что  погиб  цвет
рыцарства, а горевал бы, что не обнимет возлюбленную. Но тогда  дух  был
высок, тогда "сперва думай о Родине, а потом - о себе". О короле  Артуре
с его тупыми и самовлюбленными рыцарями и не вспоминали,  для  настоящих
рыцарей то были всего лишь крепкие мужики в железе, зато в мое  время  о
паладинстве уже забыли напрочь,  вот  тогда-то  вспомнили  эпоху  короля
Артура, ибо сам король и его герои для нас просты и понятны: дрались  за
добычу, умыкали чужих жен, а если и освобождали какую  невинную  девушку
из лап людоеда, то опять же мотивы их поступков были проще и яснее  нам,
простолюдинам третьего тысячелетия. И  рыцарями  начали  считать  именно
воинов короля Артура, хотя звания  рыцаря  по  сути  достоин  один  лишь
Галахад, мог бы даже считаться паладином, остальные же - крепкие  мужики
в доспехах и с мечами, что не просто думали сперва о  себе,  а  потом  о
Родине, вообще ни о какой родине не думали и не знали такого понятия...
   Перед моим взором проплыли картинки прошлого, я ответил со вздохом:
   - Вы правы, отец Дитрих. Какой из меня паладин... Когда собираться?
   - Лучше не затягивайте, - ответил. - На  рассвете  вас  устроит?  Что
делать, сэр Ричард, сильному воину господа - ноша по плечу!
   - Больший груз, - огрызнулся я, - везет не  самый  сильный,  а  самый
тупой верблюд.
 
*** 
 
   Утром я проснулся, щурясь,  комната  залита  светом,  как  будто  над
Зорром засияло два или три  солнца.  За  окном  свист,  треск,  а  когда
выглянул, обомлел: черные проталины, где вчера был снег, пригорки похожи
на зеленые щетки: начинает вылезать жесткая торопливая трава.
   От земли валит пар, впадинкам тепла досталось меньше, там  травы  еще
нет, блестят грязные льдинки, но истаивают буквально  на  глазах.  Птицы
подняли  неистовый  щебет,  стараются  перекричать  друг  друга.   Вдоль
подоконника  пробежал  крупный  муравей,   посмотрел   в   мою   сторону
внимательно, сяжки двигаются, старается понять, перепадет ли сегодня  от
меня угощение или придется искать и тащить  перезимовавших  мух,  жуков,
куколок, очень худых и жестких, иссохших, будто тоже старались попасть в
святые и до неприличия морили себя голодом.
   - Ого, - сказал я невольно по своему адресу. - Ни фига себе спун!  Ну
не жаворонок я, не жаворонок! Я вообще-то еще тот гусь...
   Сонный добрел до бадьи с водой в углу комнаты. Ударом кулака проломил
тонкую корочку льда, плеснул в лицо, здесь так умываются и короли,  если
умываются, взвизгнул, не по  мне  это  моржовство,  поспешно  оделся.  В
средневековье  феодалам  помогают  одеваться  слуги,  но  я  хоть  и   в
феодальстве, но пока еще не феодал, а так себе, подфеодальник,  мужик  с
мечом и с доспехами, хотя и при золотых монетах, но ранг, ранг, ранг...
   Когда спускался вниз,  слуга  почтительно  доложил,  что  в  прихожей
дожидается сэр Сигизмунд. Я заглянул в приоткрытую дверь,  Сиг  сидит  у
дверей, прямой и правильный, красивый рослый юноша, белокурый, с  нежным
розовым лицом, на лице почтительное внимание.
   Я  приоткрыл  дверь,  Сигизмунд  вздрогнул,  увидел  меня,   вскочил,
преисполненный почтительности. Я помахал рукой.
   - Сэр Сигизмунд, не соблаговолите... это... отзавтракать со мною?
   Он поклонился.
   - Сочту за честь, сэр Ричард!
   Голос его оставался звонким и чистым, и  сам  он  выглядел  свежим  и
чистым, как круто сваренное и очищенное от скорлупы яичко.  Я  вздохнул,
сам я больше по утрам похож на свежий огурчик:  такой  же  зеленый  и  в
пупырышках, хотел пропустить Сигизмунда вперед, но здесь эту  вежливость
не поймут - я же сюзерен, а он этот, вассал, - прошествовал к столу.
   Пока поглощали холодное мясо, на другом конце  помещения  сырое  мясо
жарилось на открытом огне,  пеклось  на  углях.  Запахи  жареного  плыли
тяжелыми волнами, били в ноздри, заползали в уши, делали волосы  жирными
и липкими.  Сэр  Сигизмунд  ел  с  аппетитом,  раскраснелся,  хотя  дома
наверняка позавтракал, глаза косились на мои пальцы с удивлением, я то и
дело, орудуя двумя ножами, один  использовал  как  вилку,  что  казалось
диким  и  неестественным.  Правда,  я   быстро   отвык   от   привычного
бесконтактного способа - как  легко  опускаться!  -  и  с  удовольствием
хватаю мясо руками, здесь так делают даже короли и нежные принцессы.
   - Какие планы? - спросил я у Сигизмунда. Он удивленно вскинул брови.
   - Какие у меня могут быть планы?
   -  Ах  да,  -  сказал  я,  он  же  мой  вассал,  а  это  значит,  вся
ответственность  на  мне,  и  если  даже  он  сам  кого-то  прибьет  или
снасильничает, вешать поведут меня. Ну, не то чтобы уж сразу вешать,  но
все-таки.  -  Вы  счастливый  человек,  сэр   Сигизмунд...   Я   сегодня
отправляюсь на юг. Мне даже дали примерную карту. Все-таки я  не  тиран,
вам предоставляю выбор.
   Он посмотрел большими глазами, голос упал до шепота:
   - Какой... выбор?
   Я ответил тем же страшным шепотом, даже посмотрел по сторонам:
   - Оставаться здесь... или ехать со мной.
   Он с облегчением вздохнул, засмеялся.
   - Вы все шутите!
   - Значит, едем, - подытожил я.  -  Чтобы  ладить  с  ближними,  нужно
держаться от них подальше, а  я  собираюсь  ладить  и  дальше.  Так  что
завтракайте как следует, обедать нам, возможно, придется...
   Его большие синие глаза округлились, спросил радостно:
   - ... в раю?
   Я поморщился.
   - Торопитесь, мой дорогой сэр Сигизмунд! Легкие дороги ищете? Господу
угодны те рыцари, что потрудились на ниве... гм... на ниве.  Рай  -  это
как на пенсию, надо заслуг побольше, чтобы место дали получше!  Думаете,
все толпой сидят и на арфах шпарят? Нет, кого-то за особые заслуги и  до
пианины допускают! А то и вовсе - до рояля.
   - Простите, сэр Ричард!
   - Не за  что,  -  ответил  я  мужественно,  ибо  мясо  подали  хорошо
прожаренное, просто тает во  рту,  солнце  светит  ярко,  весна,  птички
чирикают и вообще поют. - Жизнь прекрасна, что и удивительно! Мы им  еще
покажем!
   Он подтвердил радостным голосом:
   - Да, сэр, конечно! Но кому "им"?
   - А всем, кто попадается на дороге! Чтоб не попадались! Рыцари мы или
не рыцари?
   - Да, - ответил он с неуверенностью, - да, мы рыцари...
   С юмором у него туговато, не все господь складывает в одну сумку,  да
и   юморист   из   меня,   если   честно,   не   намного   лучше,    чем
рыцарь-крестоносец.
 
Глава 2 
 
   Двор плавился в лучах торопливого весеннего солнца. Воздух был свеж и
наполнен жадной жизнью: даже куры, что копаются неподалеку  от  крыльца,
квохтали громче, а петух бросался на проходящих мимо людей, почему-то не
отличая благородное сословие от простолюдинов, отгонял ревниво от  своих
кур, возле колодца собралась группка смешливых девушек.
   Вот умолкли, с любопытством повернулись в сторону молодого всадника в
блестящих латах. Шлем он держит на сгибе левой руки,  длинные  белокурые
волосы красиво  падают  на  плечи,  лицо  юношеское,  румяное,  светится
чистотой и детской непосредственностью. Я вышел  на  крыльцо,  Сигизмунд
издали вскинул руку в приветствии и подобии салюта вассала сюзерену:
   - Готов служить вам, сэр!
   - Хорошо выглядишь, Сиг, - сказал я ему, как молодой женщине,  и  он,
как женщина, зарделся и в то же время  горделиво  приосанился.  Были  бы
зеркала, он смотрел бы только в них. - Сейчас и меня оденут...
   Слуги начали выносить доспехи, а я с удовольствием рассматривал моего
единственного вассала. Сигизмунд, как и я, в  черных  с  головы  до  ног
доспехах, хотя, конечно, черных в местном значении, так говорят о черной
работе, т. е. в добротных доспехах, что не прошли никакой дополнительной
обработки после кузницы и оружейной, всяких там полировок, вычеканивания
гербов, узоров, девизов, вензелей и прочей трехомудии.
   Он выглядит сильным и ладным,  ловким  и  быстрым.  У  нас  почему-то
считают,  что  закованные  в  доспехи  рыцари   -   что-то   тяжелое   и
неповоротливое.  Как  только  слышишь  "рыцарь",  сразу  перед   глазами
стальной болван, что с  железным  лязгом  рушится  с  коня  и  не  может
подняться. Карикатура, такого не бывает даже на рыцарских турнирах,  где
действительно облачаются в настоящие  наковальни,  чтобы  защититься  от
страшного лобового удара. Даже на турнирах сбитые с  коня  вскакивают  и
хватаются за мечи, а для настоящего боя рыцари вовсе одеваются в  легкие
доспехи. К  слову  сказать,  кирасиры  носили  доспехи  намного  тяжелее
рыцарских, да и  наш  ОМОН  таскает  на  себе  побольше  кэгэ,  так  что
Сигизмунд, как и  любой  рыцарь,  в  состоянии  не  только  с  легкостью
размахивать мечом, но и на скаку запрыгивать на  коня,  бежать  какое-то
время с ним наперегонки, кувыркнуться, избегая удара, вскочить на ноги и
дать в зубы недрогнувшей рукой.
   Слева от седла у него небольшой арбалет с толстой дугой.  Мой  лук  в
сравнении с ним совсем архаика, все-таки арбалет - дитя науки и техники,
передовое слово, а у меня дикарский лук, да еще  с  примесью  непонятной
магии...
   Я оценивающе посматривал на его арбалет. В  моем  мире  считают,  что
арбалет бьет мощнее лука, но слишком уж медлителен, хотя четыре стрелы в
минуту - это не так уж и плохо. Тем более  что  арбалет  бьет  железными
короткими стрелами, именуемыми здесь  болтами,  что  пробивают  железные
доспехи, как тонкий картон.
   Меня поворачивали, я послушно поднимал руки, опускал, сгибал.  Сперва
одели рубашку  из  полотна,  потом  вязаную,  затем  кольчугу,  а  потом
соединили две половинки латного панциря. Плотные штаны из прочной кожи и
сапоги на двойной подошве уже на мне, сапоги простые,  без  обязательных
позолоченных рыцарских шпор, но мы - на Границе, да и принимали меня  на
поле боя, иначе во время сложной церемонии принятия в рыцари  вообще  бы
загнулся. Да никто меня иначе и не принял бы...
   Проводить пришли Ланселот и Асмер.  Рудольф  с  Бернардом  с  отрядом
рыцарей проверяли окрестности города на наличие нечисти, с ними  ушел  и
отец Совнарол. Ланселот придирчиво оглядел, как  сидят  на  мне  доспехи
Арианта, подергал, сказал без улыбки:
   - Я уж боялся, что дадут тебе доспехи святого Георгия!
   - Свят, свят, - сказал я и чуть  ли  не  впервые  ощутил  потребность
перекреститься, сплюнуть через левое плечо и сложить пальцы крестиком. -
Только не это!
   - Ага, признаешься?
   - В чем?
   Наши  взгляды  скрестились  в  безмолвной  схватке.   Лучший   рыцарь
королевства, он сразу невзлюбил  меня,  но  так  уж  случилось,  что  мы
несколько раз прикрывали друг другу спины,  даже  спасали  один  другому
шкуры, но это не мешает ему относиться ко мне с подозрением.
   - Что святые доспехи, - сказал он холодно, - будут  жечь  огнем  твою
нечестивую плоть, верно?
   -  Ответ  неверен,  -  сказал  я.  -  Попробуй  еще...  И  все  равно
промахнешься.
   Я с раздражением смотрел на его массивную нижнюю челюсть, как  всегда
надменно и вызывающе выдвинутую вперед. Сейчас я в  хороших  сапогах,  с
металлическими набойками на пятках и носках, так бы и двинул ногой в эту
челюстину, да не достану в этих доспехах. Хотя, если честно,  не  достал
бы и в тренировочном костюме. Да и то сказать, я  треники  одевал,  лишь
когда выносил ведро к мусоропроводу.
   Он проверил крепление перевязи меча за спиной, подергал, отступил.
   - Если сам не  потеряешь,  -  сказал  он  холодно,  -  то  ничего  не
соскочит.
   - Спасибо, - ответил я. - Ты просто сама галантность. До чего же  эти
менестрели брехливые... Сколько ты им платишь?
   Он пропустил шпильку мимо ушей, а я подумал с ужасом,  что  он  прав,
доспехи святого  Георгия  могли  бы  заставить  надеть!..  Если  епископ
считает, что это  меня  как-то  облагородило  бы,  склонило  на  сторону
церкви, то жестоко  ошибается.  Мое  поколение  выработало  иммунитет  к
любому давлению, будь это наглая реклама,  пожелания  правительства  или
комитетов по  правам  человека.  Я  бы,  напротив,  взялся  творить  все
наперекор. На белое говорить черное, на черное - белое, а поступать тоже
не так, как мне шептали бы доспехи...
 
*** 
 
   Сигизмунда провожала целая толпа девушек с их бдительными  и  бдящими
матерями. Он на белом коне, сам белокурый, белый плащ с огромным красным
крестом ниспадает с плеч и покрывает даже конский  круп,  весь  светлый,
это ему бы пошли доспехи святого Георгия, а у меня все не  так,  все  не
то, даже конь мой, я назвал его Черным Вихрем, похожий на вылепленную из
черной  эпоксидной  смолы  статую,  блестящий,  с  выступающими   тугими
мышцами, тонконогий, с гибкой шеей - просто  не  конь,  а  что-то  иное,
звериное. Да и  уши  торчком  по-волчьи,  в  глазных  орбитах  полыхает,
выплескиваясь, багровое пламя. Вообще-то у любого коня уши по-волчьи, но
только при взгляде на моего понимаешь, что это  именно  по-волчьи,  а  у
остальных - по-конячьи. Посматривая на  моего  коня,  многие  крестятся,
шепчут молитвы. Церковники пробовали кропить его святой водой, но Черный
Вихрь не испарился, даже не замечал, что именно на него плещут:  простую
воду, святую или крутой кипяток.
   Мне помогли взобраться в седло, подали шлем, а затем и длинное копье.
На крыльцо вышла королева Шартреза, я поклонился и  отсалютовал  копьем.
Она благосклонно улыбнулась, подавая знак,  мол,  все  спокойно,  езжай,
крупных врагов нет, с мелочью справимся.
   Я перевел дыхание, вон там дальше трое в монашеских  рясах,  капюшоны
надвинуты на лица, в одном я узнал отца Дитриха. Уловив мой  взгляд,  он
поднял голову, неторопливо и с достоинством  перекрестил  меня  с  конем
вместе. Я оглядел себя: на мне панцирь из двух половинок, справа у седла
дивный щит и молот с короткой рукоятью, слева - лук.  Меч  Арианта,  что
рубит любые доспехи, как  капустные  листья,  я  присобачил  за  спиной.
Выдергивать не очень-то удобно, но я  недаром  зовусь  Ричардом  Длинные
Руки. Лук тоже  от  Арианта,  в  смысле  пользовался  им  Ариант,  а  не
изготовил.
   Амулет, который простая копалка, -  на  груди  под  рубашкой,  а  все
четыре Ариантова браслета я, поколебавшись, сунул в мешок. Их одевают на
голые руки, но время года пока что не  то,  на  мне  рубашка,  а  сверху
теплый свитер  из  козьей  шерсти.  Связан  грубо,  но  надежно,  вязали
мужчины, женщины еще не научились этому чисто мужскому занятию, так  что
свитер толстый, тепло хранит, как  дубленка,  а  панцирь  прижимается  к
спине и груди, не дает продувать ветру. Ланселот и Асмер  неодобрительно
косились на мое неполное рыцарское облачение, но молчали, ибо я  хоть  и
рыцарь, но какой-то  не  правильный  рыцарь,  не  воспитанный  в  нужных
традициях с детства, а возведенный на поле боя  ударом  меча  по  плечу.
Такому еще предстоит обтесываться, дабы стать истинным рыцарем  Христова
воинства.
   Асмер, быстрый, мгновенно перетекающий из одного состояния в  другое,
компьютерный спецэффект,  а  не  человек,  сразу  же  уставился  на  лук
Арианта.
   - Все-таки берешь?
   Потомок эльфов, необычайно меткий стрелок из лука,  он,  естественно,
замечает только луки, сравнивает со своим, всякий раз довольно  задирает
нос, но это первый лук, которым ему щелкнули по  этому  самому  носу,  а
потом еще и врезали между остроконечных ушей.
   - Ага, - сказал я и, заметив хмурый взгляд Ланселота, шмыгнул носом и
вытерся рукавом. Ланселот холодно отвернулся, уже знает мои шуточки. - А
что, узнал его свойства?
   - Нет еще... но если оставишь, разберусь быстро!
   - Фигушки, - ответил я любезно. - Потом от тебя не получишь!
   Он захохотал, быстро и дробно, словно рассыпал сухой горох.
   - По себе судишь? Ну-ну, что уставился?
   Я подмигнул ему, сказал заговорщически:
   - Хорошо смеется тот, кто стреляет последним.
   Он открыл рот, не понял, хотя смутно уловил некий великий смысл, а  я
тронул коня, поехал  мимо  дворца.  Шартреза  изволила  помахать  рукой.
Великая честь, провожает сама королева, я поклонился, больше похожий  на
варвара своими доспехами и манерой носить меч  за  спиной,  зато  едущий
следом Сигизмунд выглядит образцом  рыцарского  облачения,  изящества  и
рыцарских манер. В полном  доспехе,  шлем  с  пышным  плюмажем,  забрало
поднято, открывая чистое юношеское лицо. Тяжелый  рыцарский  конь  укрыт
кольчужной  сеткой,  а  поверх  -  яркой  попоной  из  красных  и  белых
квадратов, расположенных в шахматном порядке, красный крест на плаще, на
шлеме, на щите, даже на сапогах.
   Народ по обе стороны  дороги  расступался,  мы  поравнялись  с  тремя
монахами. Я остановил коня.
   - Благословите в дорогу, святые отцы.
   Все трое пробормотали короткую молитву, а отец Дитрих сказал тихо:
   - Рядом с блестящим юным рыцарем вы,  сэр  Ричард,  сама  скромность.
Впрочем, скромность красит человека...
   - Да, - согласился я. - В серенький такой цвет.
   Он кивнул, в глазах не проскользнуло ни тени улыбки.
   - Иным серый цвет необходим, чтобы их не слишком замечали, не так ли,
сэр Ричард? Не знаю, увидимся ли мы еще... потому хотелось бы задать вам
вопрос, на который в  другое  время  я  бы  не  решился,  чувствуя  вашу
уязвимость...
   Я проговорил настороженно:
   - Слушаю вас, отец Дитрих.
   - Сэр Ричард, почему все-таки в вашем сердце - нет религии?
   Я посмотрел по сторонам, наклонился к нему и  сказал  почти  на  ухо,
чтобы не услышали его собратья:
   - Но ведь бог есть?
   - Есть, - согласился он с некоторым колебанием. - Наверное. А религии
нет. Почему?
   Я сказал негромко:
   - Если вернусь, считайте, что я не отвечал на этот вопрос. А если  не
вернусь, то считайте коммунистом и знайте, что религию я утратил по вине
самой же религии. И ничего, жив.
   Он посмотрел на меня с ужасом и жалостью.
   - Сэр Ричард, религия и законы - пара костылей,  которые  ни  в  коем
случае не следует отнимать у людей, слабых на ноги. Повторяю, ни в  коем
случае! Не все же сильные, коих ведет, как вы хорошо  сказали,  церковь,
что внутри нас! Большинство - просто  люди  со  всеми  их  слабостями  и
дурью!
   - Я это запомню, - пообещал я. - В моем мире...  моих  землях  больше
опирались на один костыль, да и тот подгнивший... Прощайте, отец Дитрих.
Общение с вами мне дало немало.
   Решетка   ворот   заскрипела,   поднялась   с   натугой.    Стражники
приветствовали нас, голоса хриплые, простуженные, но все держатся бодро,
молодцевато, при нашем приближении всяк выпрямлял спину, разводил  плечи
и старался смотреть орлом. Сигизмунд наклонил копье,  дабы  не  царапать
свод, кони прошли бок о бок, копье снова  нацелилось  в  синее  небо,  я
видел, как Сигизмунд готов  поскорее  опустить  забрало  и  копье,  дабы
пришпорить чудовище в шахматной  попоне  и  метнуться  на  противника...
хорошо бы - дракона, да чтоб огнедышащего...
   - Сиг, - сказал я доброжелательно, - расслабься.
   Он вздрогнул, покраснел, посмотрел на меня испуганными глазами.
   - Зачем?
   - А то перегоришь, - сказал я. - Нам еще ехать и ехать. А если будешь
ждать, что вот-вот что-то выпрыгнет, загукает, растопырится да ка-а-а-ак
гавкнет, то свалишься через милю. Или уже не заметишь, как в са