осил негромко:
   - Что-то изменилось?
   Я кивнул.
   - Спит.
   - Слава те господи, - сказал он и перекрестился. - Это хороший знак.
   Я вспомнил кровавую пену на губах Гендельсона,  обезображенное  лицо,
черная тоска сжала сердце.
   - Да, - сказал я тихо. - Да. Это хороший знак.
   Комната двигалась, в груди была боль, там жгло, будто насыпали перца.
Как  сквозь  шум  речной  воды  на  перекате,  я   услышал   за   спиной
сочувствующий голос:
   - Там напротив через улицу есть дом... Молот и наковальня на эмблеме.
Зайди, там могут облегчить тебе душу.
   - Я не нуждаюсь в исповеди, - ответил я, не оборачиваешь.
   - Кто говорит про исповедь между молотом и наковальней?
   Над входом в дом в самом деле жестяной щит с молотом  и  наковальней.
Без особого любопытства, все еще с тяжестью в  душе,  я  толкнул  дверь,
снова никто не спросил: ?Кто там??, не отворил, а  створка  подалась,  я
вошел, огляделся  в  просторной  прихожей.  Каменная  лесенка  ведет  по
спирали наверх. В воздухе легкий аромат  трав,  корешков,  словно  я  от
одного лекаря пришел к другому.
   Я поднимался медленно, сверху явно проникают солнечные лучи, освещают
отраженным светом ступени, хмурые стены  из  толстых  гранитных  блоков.
Лестница вела все выше и выше, но на высоте примерно  третьего  этажа  я
увидел гостеприимно приоткрытую дверь.
   Заглянул, сразу увидел богато уставленную  всяким  диковинным  хламом
комнату и крупного человека, которого сразу назвал для себя  магом.  Маг
был великолепен, я сразу ощутил к  нему  глубочайшую  симпатию.  В  свое
время он был наверняка лихим рубакой, веселым и  бесшабашным,  и  сейчас
что-то осталось в  его  крупном  лице  с  навеки  въевшимся  загаром,  с
огрубевшей от ветра и солнца кожей.  Даже  лихо  вздернутые  закрученные
усы, снежно-белые, пушистые, намекали на прошлую беспутную  жизнь,  даже
пышная длинная борода не могла придать абсолютную благопристойность.
   Он сидел за столом, перед ним книга, размером с чемодан, седые волосы
выбиваются из-под лилового остроконечного колпака, кустистые седые брови
нахмурены, голубые глаза медленно переходят от значка к значку. На столе
слева человеческий череп, обязательный  атрибут  мудреца,  мол,  memento
mori, и все  будет  о'кей,  но  на  блестящем  куполе  черепа  приклеена
легкомысленная свеча, весьма удобный подсвечник, кто спорит, справа  еще
одна  свеча,  неимоверно  толстая,  давно  потерявшая   форму,   вся   в
причудливых наплывах, уже  по  ним  только  можно  предсказывать  судьбу
королевств, падеж скота, нашествие саранчи, повышение  курса  доллара  и
цен на нефть.
   Еще на столе масса всяких  вещей,  всевозможных  амулетов,  крохотных
колбочек, медных кувшинчиков, изделий и даже статуэток  -  все  это  маг
явно сдвинул в кучу, чтобы освободить место для книги. Чуть  в  сторонке
массивная четырехугольная  чернильница,  куда  воткнуто  длиннющее  перо
странной птицы. А по комнате над головой  мага  перемещается  золотистое
облачко,  где-то  рассыпались  искры,   где-то   возникали   причудливые
очертания  драконов,  замков,  доспехов,   дивных   зверей,   невиданных
конструкций...
   Даже три завешенных плотным темным полотном окна на той стороне стены
не портили уюта и обжитости. Наоборот, комната становилась  отгороженным
от всего огромного белого света уютным маленьким мирком.
   Я тихонько прикрыл дверь, постучал, выждал чуть, давая  магу  принять
более величественную позу, поклонился:
   -  Простите  за  вторжение...  Меня  направил   священник   из   дома
напротив... Только сейчас сообразил, что даже не знаю его имени. Мы  так
коротко поговорили...
   Маг сделал  приветственный  жест  рукой,  толстой  и  жилистой,  явно
знакомой с рукоятью меча или топора.
   - Пустое, мой юный друг, пустое! Пустое... Что пьете?
   Я снова поклонился, сказал с вежливым удивлением:
   -  Простите,  лучше  я  пока  воздержусь.  У  меня  и   так   челюсть
соскребывает пыль с половиц... Я слышал, что здесь  особенно  ревностные
защитники Христовы. Самые неистовые, пуританствующие.
   Он кивнул:
   - Думаю, вам, сэр рыцарь, сказали верно.
   - Меня зовут Ричард  Длинные  Руки,  -  представился  я.  -  Я  здесь
новенький.
   - Астальф Многомудрый, - ответил он. - Что вам непонятно, сэр Ричард?
Садитесь, если найдете место. Не  найдете  -  освободите,  только  очень
осторожно.
   Я осмотрелся, присел на краешек крышки могучего сундука:
   - Но, - сказал я в нерешительности, - вера в  Христа  и...  магия?  Я
полагал, что все это объявлено дьявольским наущением.
   Он посмотрел очень внимательно, словно хотел  прочесть,  что  у  меня
внутри, тонко улыбнулся, сказал со значением:
   - Вы абсолютно правы, сэр Ричард. Магия - от дьявола. Но я не маг,  я
- алхимик.
   - А, - сказал я, - тогда все понятно.
   Некоторое время мы смотрели,  приятно  улыбаясь,  друг  на  друга.  Я
спросил:
   - Добываете философский камень, эликсир жизни, превращаете  свинец  в
золото, летаете ночью на метле, превращаетесь в волков, птиц и жаб...
   Он сказал, все так же улыбаясь:
   - Юноша, раньше это делали нечестивые маги,  теперь  -  благочестивые
сыны  церкви,  занявшиеся  изучением  мира,  который  для  нас  сотворил
господь.
   - Все правильно, - согласился я. - Знания пропадать не должны. Но...
   Я  поперхнулся,  не  поверил  глазам:  на  раскрытую  книгу  к   магу
спланировал, широко раскинув крылышки, настоящий дракон! Крылья - как  у
летучей мыши, только поменьше и почти  прозрачные,  цвета  растопленного
золота, сам весь золотой, оскаленная  пасть  игрушечного  крокодильчика,
шипастый гребень от затылка  и  до  кончика  длинного,  как  у  ящерицы,
хвоста, весь в оранжевых чешуйках, что блестят и переливаются...
   - Что, - сказал маг, ныне алхимик, с легкой насмешкой, - похоже,  вы,
сэр Ричард, таких не видели?
   - Даже не думал, - признался я, - что такие существуют!
   - Сюда залетают редко, - сказал Астальф. - У нас  им  холодно.  А  на
Юге, говорят, носятся стаями. Этого я приручил, он живет у меня.  Дурной
правда, ничего не понимает, сам по себе...  Но  как  проголодается,  уже
знает, где его, жабенка поганого, покормят...
   Он протянул палец и тихонько поскреб дракончика  там,  где  у  собаки
ухо. Дракончик настороженно смотрел на меня большим немигающим глазом. Я
не двигался, хотя хотелось схватить его в ладони и рассмотреть получше.
   Астальф посмотрел на меня тем же внимательным взором.
   - Ну как? Колдовство?
   - Гм, - согласился я с заминкой, не высказывать  же  предположения  о
генетических экспериментах. У нас без всякой генетики такие породы собак
навыводили, что и на собак не похожи. - Но это безобидное колдовство.
   - Безобидного быть не может, - возразил Астальф наставительно. - Все,
что не от бога, от дьявола!
   - Но человек-то от бога, - предположил я. Он неожиданно усмехнулся.
   - Верно мыслите, юноша. Может быть, вам лучше бы в ма... в смысле,  в
алхимики?  Ведь  найти  философский  камень  -  это,  уж   простите   за
неслыханную дерзость, все же лучше, чем завоевать королевство.  Как  это
ни кощунственно звучит для вас.
   - Не кощунственно, - ответил я. - Совсем нет. Я полагаю,  что  нельзя
такую красоту отдавать колдовству. Идеологически неверно.
   Его глаза изучающе наблюдали за мной. В глубине глаз блеснуло.
   - Верно мыслите, юноша... Даже как-то странно. Грубовато. Нет  у  вас
изящества облекать голую истину в сверкающие одежды пышных слов...
   Он уже давно не скреб  дракончика,  тот  распахнул  крылья  -  чистое
сверкающее золото! - и перелетел ко мне на колено.  Я  замер,  чтобы  не
спугнуть, но  он  посмотрел  на  меня  глазом-бусинкой  и  требовательно
вытянул шею. Я не понял в чем дело, но он так томно закрывал глаза,  что
я на всякий случай почесал его  под  подбородком.  Дракончик  засопел  и
выгнул шею круче. Я почесал еще, он почти хрюкал от счастья, топтался на
моей ноге, больно вгоняя в толстую ткань мелкие, но острые коготки.
   Астальф сказал с непонятным оттенком:
   - Теперь вы попались...
   - Что, не отстанет?
   - Да. Но как вы догадались?
   - Все звери и люди, - сказал я, - любят, когда их чешут.
   Он прямо посмотрел мне в глаза.
   - А вы?
   - О, - сказал я, - я еще тот зверь!..  Люблю,  когда  чешут  в  обоих
смыслах. И женские руки, и менестрели говорят о моих славных подвигах, и
король так это снисходительно похлопывает по плечу...
   - Снисходительно? - переспросил он.
   - Да, - ответил я. - Как любимую собаку. Ласково так  это  треплет  и
говорит что-то хорошее. Неважно что,  мне  хорошо  от  его  королевского
голоса. Так и жаждется ради короля куда-то бежать  и  кого-то  рубить  и
колоть!
   Он усмехнулся:
   - Да, мне это знакомо. Но странно такое слышать от такого... юного.
   - Я юн годами, - ответил я, - но стар душой.
   Его седые брови приподнялись, глаза всматривались удивленно.
   - Как это?
   - Я старался впитывать не только приемы владения мечом, - объяснил я.
- В моих краях модно было знать много.
   Он помолчал, сказал нерешительно:
   - Вы мне нравитесь, юноша. Если бы остались у меня,  я  бы  смог  вам
раскрыть многие тайны. Научить многим премудростям...
   - Увы, - ответил я с великим сожалением, но и тайной радостью. -  Мне
надо возвращаться в Зорр.
   Он вылез из-за стола, огромный, широкий, массивный, все еще  крепкий,
как старый дуб, что стоит красиво и величественно до последнего часа.
   -  Подойдите  вот  к  этому  окну,  юноша,  -  сказал  он.  Я  быстро
осмотрелся. Дверей больше нет, это последняя из комнат, зато в стене три
окна, два - обычные и привычные бойницы,  железные  прутья  не  позволят
влезть даже крылатой собаке, а третье окно  тщательно  завешено  плотной
тканью. Над окном торчит грубо вбитый железный прут или вмурованный,  не
вбитый; на пруте тяжелый зимний плащ, полностью закрывая окно.
   - Можно взглянуть? - спросил я.
   - Вы удивительно догадливы, - ответил Альстаф. Я снял плащ,  тяжелый,
как доспехи, покрутился, выискивая место,  опустил  на  тот  же  сундук.
Затем взялся за покрывало... руки мои дрогнули. Из широкого  просторного
окна хлынул оранжевый медовый свет. Даже запахло пчелиным воском, медом,
травами. Окно занимает, как мне почудилось, едва ли не  треть  стены.  Я
настолько привык к узким окнам-бойницам, что сейчас ошалел, застыл. Окно
даже огромнее, чем в моей прошлой квартире, вдвое больше, к тому же  без
рамы, без...
   Я  осторожно  приблизился,  вытянул  руку.  Ощущение  было  странным,
пахнуло свежестью, словно  брызнули  спиртом  или  эфиром,  что  тут  же
испарился. Стекла не оказалось, да и  откуда  здесь  стекло,  но  пальцы
ощутили сопротивление, словно я в  самом  деле  трогаю  странное  гибкое
стекло, что слегка подается под моими  пальцами,  но  тут  же  старается
вежливо вернуть их на место, как порядочная леди, не давая мужским рукам
соскользнуть ниже талии...
   По ту сторону окна не дальние горы, как я ожидал, а  почти  такая  же
комната. В самой середине длинный  стол,  похожий  на  рабочий  стол  на
большой кухне для разделки рыбы - добротный, на  шести  толстых  дубовых
ногах.  Три  толстые-претолстые  книги  в  стопке.  Четвертая   раскрыта
посредине, листы  желтые,  изъеденные,  со  следами  капель  воска.  Три
толстые  свечи  в  массивных  медных  подсвечниках,  больше  похожих  на
пепельницы,  человеческий  череп...  только  крупноват,  такие  люди  не
бывают.
   Я  ощутил  холодок  вдоль  спины.  Череп  смотрел  на  меня   пустыми
глазницами, но я чувствовал его взгляд, полный нечеловеческой злобы.  Не
муляж, настоящий череп. На дальней от меня стене окно, точно  такое  же,
как это, а за ним во всю ширь - синий мир  гор,  синего  воздуха,  синих
облаков. Даже солнце проглядывает через странные облака  -  голубоватое,
будто подсвеченное цветными прожекторами. Я стоял в шаге от  окна,  руку
же опустил, но придвинуться ближе страшился.
   - Что это? - спросил я тихо. Астальф ответил уклончиво:
   - Я думаю, что господь в своей неизреченной милости  показывает  нам,
грешным, что есть еще дивные страны... Но раз уж  вы  не  хватаетесь  за
крест, не шепчете молитвы и не осеняете  себя  крестным  знамением...  а
заодно и меня и все здесь, то  добавлю,  что  сие  есть  тайна,  которую
силюсь разгадать.
   - Ибо она сделана людьми, - сказал я так же тихо.  -  Смею  добавить,
что для тех людей это не было тайной. И даже подвигом. Это было  обычным
и привычным делом...
   Он слушал меня внимательно. Поймав мой взгляд, кивнул,  молча  указал
на два завешенных зеркала. Я спросил почтительно:
   - Кто-то умер?
   Он в удивлении вскинул брови.
   - Почему так решили?
   - Ну, когда кто-то умирает, в доме останавливают  часы  и  завешивают
зеркала...
   - Странный обычай, - сказал он озадаченно.  -  Интересно,  с  чем  он
связан...
   - Не представляю, - ответил я.
   - Это в вашей стране?
   - Увы, да, - ответил я. - А у вас завешивание зеркал...
   - Откройте, - посоветовал он мрачно, мне почудился оттенок угрозы,  -
поймете...
   Я очень осторожно, мало ли что там может вылететь, еще укусит,  начал
открывать зеркало. Оно выглядело как окно, затянутое прозрачной  пленкой
из бычьего  пузыря.  Через  это  окно  я  увидел  просторную,  такую  же
захламленную комнату, как и здесь. И человек  там  сидел  вполоборота  к
нам, чем-то похож на этого мага-алхимика. Он сидел прямо на полу,  рядом
с огромным сундуком. Крышка  сундука  откинута,  а  человек  -  толстый,
похожий на Деда Мороза, с такой же роскошной седой бородищей - длинной и
в крупных  кольцах,  держал  в  руках  нечто,  похожее  на  фотоаппарат,
рассматривал, близоруко щурясь. На голове колпак с кисточкой, но  только
желтый колпак, не ярко-красный, как я  подсознательно  ждал,  старческие
глаза внимательно всматриваются в непонятную штуковину.
   Сундук не просто полон, диковинки вываливаются через края,  несколько
штук на полу, остальные горкой, опираясь на откинутую крышку.  На  самой
внутренней стороне крышки яркими красками намалеван атлас, такие  я  сам
видел в учебниках истории, где изображались старинные мореплаватели.
   Из сундука  высовываются  старинные  подзорные  трубы,  медные  чаши,
волчки, ручки от зонтиков, затейливо вырезанные солонки, куски  странной
ткани...
   - Это вы так переговариваетесь с коллегой? - спросил я.
   Он не стал спрашивать, что такое ?коллега?, ответил хмуро:
   - Он не видит меня. Но я зрю это помещение всякий раз, словно там  из
стены смотрит недремлющее око  этого  зеркала.  Да-да,  оно  никогда  не
дремлет! Бывало, что я наблюдал сутками. И всегда видел эту комнату.
   - А этот маг... то есть, алхимик, тоже?
   - Приходит не чаще как раз в неделю, - ответил Альстаф. - Сегодня вам
просто  повезло...  Однако,  скажу  вам,  хотя  я  не  представляю,  где
находится  эта  комната,  но  могу  сказать,  что  человек  там   весьма
невежественный.
   - Почему?
   - Понаблюдайте, - предложил Альстаф. - Этот  маг,  как  вы  говорите,
абсолютно не представляет, на что наткнулся. Честно говоря, так  же  вел
бы себя и я... Не знаю, как долго.
   Если бы ты наткнулся, подумал я мрачно, на цифровой  фотоаппарат  или
электрические часы, ты бы  всю  жизнь  возился  с  их  разгадкой.  И  не
приблизился бы ни на шаг.
   - Он нас не видит?
   - Нет, - ответил Альстаф несчастливо. - О, если бы видел...
   Еще  бы,  подумал  я.  Вы  бы  такую  систему  коммуникаций   знаками
установили бы. К тому же могли бы писать и показывать друг  другу  куски
текста.
   - Возможно, - сказал я, - здесь когда-то и была  полноценная  система
связи между магами. Теми, старыми. Теперь все потеряно. Уцелел лишь этот
фрагмент... А жаль...
   Он быстро взглянул в мое помрачневшее лицо.
   - Жаль? Вы меня удивляете.
   - Чем?
   - У вас такой длинный меч, такая мужественная стать...
   Я отмахнулся:
   - Понятно, сила - уму могила. Сила есть - ума  не  надо.  Это  я  все
слышал. В свое оправдание могу сказать лишь, что в моей стране я как раз
хиляк. А это значит, что я больше пользовался мозгами.
   В его живых глазах было несказанное удивление.
   - Мне страшно представить ваших силачей... Хорошо, тогда взгляните на
последнее зеркало. Я  его  никому  не  показываю.  И  вам  не  собирался
показывать...
   - Благодарю за доверие.
   Из зеркала шел чистый голубовато-зеленый свет. Молодая женщина лежала
на берегу у самой кромки озера.  Вода  показалась  странно  неподвижной,
словно застывшее голубоватое  стекло.  Женщина  с  задумчиво  рассеянным
видом медленно двигала тонкими артистичными пальцами по этой  воде,  мне
показалось, что кончики пальцев скользят, будто по льду.  В  двух  шагах
воздух странно вибрировал, я присмотрелся, дыхание сперло.
   Изумительно прекрасные  прозрачные  здания  возникали  на  кратчайшие
промежутки  времени,  исчезали,  тут   же   сменяясь   другими,   иногда
изображения взаимно  проникали  одно  в  другое,  возникали  причудливые
дворцы  с   башенками,   минаретами,   длинными   переходами,   широкими
куполами...
   Она взглянула в мою сторону,  пальцы  замерли,  и  над  гладью  озера
застыло прозрачное,  словно  из  чистейшего  льда,  изображение  дивного
замка, где стены будто из рыцарской сказки, дворцы и башни из  легенд  о
Гарун аль-Рашиде, а орнамент  на  ближайшей  стене  напомнил  задники  в
?Псковитянке? в Большом театре...
   - Мне кажется, - проговорил Астальф, - она иногда замечает нас. Но мы
для нее слишком малые величины...
   Женщина встретилась  со  мной  взглядом,  легкая  улыбка  тронула  ее
красиво очерченные губы. За моей спиной возбужденно ахнул Астальф:
   - Она никогда прежде... никогда еще так!.. Скажите ей что-нибудь...
   - Ну как там вода? - сказал я громко. - Холодная?
   Гримаса легкого неудовольствия пробежала по ее лицу.  Она  посмотрела
на меня с холодной брезгливостью, отвернулась и все  так  же  с  ленивой
грацией, но теперь я видел ее собранность и  сосредоточенность,  строила
сказочные замки, города, башни...
   Я опустил на зеркало  покрывало.  Сердце  колотилось,  слишком  много
выпало на его долю за последние дни.
   Астальф обернулся, застыл. Я тоже старался не  двигаться.  На  столе,
там где большая медная чаша, на ее желтом ободке сидел крохотный зеленый
дракончик и воровато слизывал длинным языком мелкие капельки.  Издали  я
принял его за кузнечика. Но это в  самом  деле  оказался  дракон,  очень
похожий на  морского  конька,  с  таким  же  длинным  шипастым  хвостом,
хитиновыми крыльями. Коготки скользили, он пытался дотянуться до красной
жидкости на дне чаши,  но  языка  не  хватало,  а  свалиться  вниз  было
страшно.
   Астальф прошептал:
   - Вы принесли мне удачу... Такие ко мне еще не залетали!
   - Не спугните, - посоветовал я.
   Он тихонько отступил, не отрывая  от  дракончика  взгляда.  Рука  его
скользнула в широкий карман. Я смотрел то на дракончика, то на мага.  Он
протянул мне оранжевый камешек размером со спичечный коробок. Сперва тот
показался мне застывшим куском цветочного...  даже  липового  меда,  тот
светлее, потом понял, что это янтарь. Повернул, охнул, едва  не  выронил
на землю.
   В янтаре просматривается крохотный человечек с крыльями, похожими  на
крылья бабочки. Я поворачивал драгоценный  камешек  во  все  стороны.  В
липкий  сок  попала,  несомненно,  женщина,  совершенно  нагая,   крылья
смотрятся естественно, почти прозрачные, окрашены в  легкий  голубоватый
цвет. Прожилки выглядят темными  линиями,  женщина  красиво  изогнулась,
явно в испуге, глаза распахнуты,  рот  открыт  в  крике,  руки  умоляюще
простерты к кому-то незримому...
   Катастрофа, подумал я смятенно. Волна накрыла внезапно, эта  красотка
не успела взлететь, спрятаться, а могла бы, в ней  и  сила,  и  мощь,  и
высокий разум. Разве что ее мир накрыло нечто такое, от чего не  улетишь
на таких крылышках. Остальные сгорели вовсе, а вот она...
   - Возьмите, - сказал Астальф. - Возможно, в н