на юг, не смогу и  теперь,  когда  несколько...  более
легок на подъем. Там слишком сильна мощь темной магии...  Да  и  вообще,
человек все совершает только в той жизни, понимаешь?.. Ну, в которой  ты
сейчас. Если я не научился ездить  на  верблюде  тогда,  то  теперь  уже
никогда не смогу. Если не побывал в южных землях, то теперь навсегда для
меня закрыты. Потому даю это наставление и... все. Я спросил осторожно:
   - А до этого времени, что... следил?
   - Иногда посматривал, - ответил он коротко. - Сын мой, тебя отправили
за доспехами Георгия. Это  очень  важно  для  Зорра.  Но  я  прошу  тебя
заглянуть еще в одно место... Это почти по  пути.  Придется  всего  лишь
сделать крюк в полсотню миль.  Там  довольно  жуткое  место,  называемое
урочищем Дьявола. Никакого  дьявола  там,  понятно,  нет...  но  в  этом
урочище поселился могучий маг Ягеллан. Он, по сути, сторожит вход в одно
неприятное место... Там глубокая пещера, а  в  ней  запрятаны...  да-да,
конечно же, меч и доспехи одного великого  воина...  Еще  одни  доспехи,
только, увы, совсем не святые. Но и не дьявольские,  ибо  в  те  далекие
времена не слышали ни про Иисуса, ни о дьяволе.  Я  не  знаю,  из  каких
древних эпох пришел тот воин, ибо, когда я с ним говорил, у меня  волосы
седели только от перечисления тех зверств и злодейств, что он свершил...
Однако, повторяю, он тогда еще не знал света  Христовой  веры,  ибо  жил
задолго до рождения нашего великого Учителя, тогда все так  жили.  Но  и
потом, уже когда пришли первые пророки и проповедники,  он  многих  убил
лютой смертью, многих исказнил, а первое войско  воинов  с  крестами  на
плащах попросту истребил...
   - В одиночку? - спросил я.
   - Все дело в доспехах, - объяснил Тертуллиан. - Он сам не  знает,  из
каких времен они дошли до него, ибо, когда он родился,  те  доспехи  уже
были овеяны седыми легендами, переходили из рода в род... Он их  получил
еще в молодости, с тех пор не расставался. Когда я его встретил, он  был
свиреп, жесток, кровожаден, очень умен, знания его были безмерны,  и  мы
много проводили времени, толкуя о древних временах, исчезнувших  народах
и смысле жизни. Мне было легко с ним сойтись, ибо я сам не был... чист и
безгрешен а  знал  тоже  много,  и  ум  мой  был  остер.  Потихоньку  да
полегоньку я объяснял ему суть новой веры, принципы, на которых зиждется
новая мораль, он со мной спорил, не соглашался, но затем свет  проник  в
его мохнатую душу, как когда-то в мою, он принял крещение,  покаялся  во
всех грехах. Я видел, что покаяние его искренне, потому дал  ему  полное
отпущение, после чего он легко и светло вздохнул и  заявил,  что  теперь
готов к путешествию, из которого нет возврата... Я похоронил его там же,
в пещере. Его  меч  и  доспехи  повесил  на  каменной  стене,  а  пещеру
запечатал Святым Словом, так что ни  один  туда  не  войдет  с  нечистой
душой. Многие, Дик, пытались добыть эти доспехи!.. Ты  увидишь,  сколько
там у входа костей и черепов.
   Я произнес тоскливо, за иронией пряча страх:
   - Ну вот...  даже  святые  снисходят  не  просто  так  поговорить,  а
обязательно дают наряды вне очереди...
   Он полюбопытствовал:
   - А что, когда-то было иначе?
   - Конечно, - ответил я. - То с одним пастухом заговорил горящий куст,
то с другим -  голос  с  неба...  К  монахам  в  келью  являлись  ангелы
поговорить за жизнь, просто побазарить, о чудесах рассказать...
   Голос его стал строже, он явно понимал мою иронию, но не принял:
   - Я не говорю, что ты рылом не вышел  в  Моисеи  или  в  Мухаммады...
хотя, гм, будь самокритичнее, но в тех случаях тоже были наказы! И очень
строгие. То, что я тебе велю, - пустяк. Две трети тех, кто шел выполнять
наряды, как ты говоришь, тех праведников, кончили на кострах, на  плахе,
на колу, они были растерзаны зверьми на арене цирков...
   С неловкостью за то, что он меня раскусил, я прервал:
   - Хорошо-хорошо! Ну, струхнул чуть. Я ведь из мира, где  трусом  быть
вовсе не стыдно. Это называется осознанием ценности человеческой  жизни.
Своей, конечно. Чем человек трусливее, тем он ценнее!
   Тертуллиан спросил с интересом:
   - Сам придумал?
   - Сам, - признался я. - Но это носилось в воздухе. Я только  облек  в
слова. Так что же предстоит мне? У меня  если  душа  вдруг  откуда-то  и
выползет,  отряхивая  помятые  перья...  или  шерсть,  то  уж  точно  не
безгрешная. Как я смогу добыть доспехи, если там все  запечатано  Святым
Словом?
   - Это точно, - ответил он, - душа у тебя  мохнатенькая.  Заскорузлая!
Странно, на ее толстой коже видны шрамы... гм, по твоей роже не скажешь,
что  ты  где-то  и  как-то  страдал.  Такие,  как  ты,  других  страдать
заставляют, но чтоб сами прищемили хоть пальчик... Твоя  судьба  такова,
Дик, что тебе нельзя ни коснуться  доспехов  Георгия,  ни  пройти  через
заклятие Святого Слова, за которыми доспехи и  меч  Арианта,  так  звали
того древнего героя. Но доспехи Георгия ты все-таки сможешь добыть... не
взять, а именно добыть... я догадываюсь, зачем  ты  взял  этого  чистого
душой юношу! Добыть и доставить в  Зорр,  а  с  доспехами  Арианта  твоя
задача еще проще.  Правда,  и  труднее.  Этот  Ягеллан  не  в  состоянии
проникнуть через заклятие Святого Слова,  но  он  поставил  свое  Черное
Слово, и теперь ни одна чистая душа не в состоянии войти в ту пещеру!..
   - Круто, - вырвалось у меня. - Вечный пат!
   - А что это?
   - Ну, ни злодей, ни праведник - никто  не  проникнет  сквозь  двойную
защиту!
   - Да - согласился он. - Но тебе и  не  надо  проникать.  Просто  убей
Ягеллана. С его смертью исчезнут и его черные заклятия.
   - Гм - сказал я.  Посмотрел  на  сверкающую  фигуру  святого,  сказал
снова:
   -  Гм...  Как-то  непривычно,  дал  такая  святая   фигура   нанимает
киллера... но я повидал много  политиков.  все  понимаю.  Допустим,  мне
удастся убить, хотя не представляю как... А что дальше?
   Тертуллиан ответил просто:
   - А ничего. Поворачивайся и уходи. Доспехи все равно тебе  не  взять,
даже если пройдешь Черное Слово ибо Святое Слово, увы, не заклятие - его
Пройти ты не в состоянии. Но придет  время,  и  эти  доспехи  достанутся
действительно достойному. Мир таков, Дик, что доспехи - едва ли не самое
в нем важное. А если что и есть важнее, то только меч.
   - Да, - ответил я горько. - Меч всегда  важнее  книги,  а  человек  с
ружжом главнее Эйнштейна.
   - Пока да, - ответил он кротко. - Пока. Но даже сейчас... не совсем.
   Свет померк, сквозь  призрачную  фигуру  засияли  звезды,  Тертуллиан
исчез.
   Я перевел дыхание, руки крупно тряслись. Пошел оседлал  коня,  только
тогда разбудил Сигизмунда и Гугола. Сигизмунд спросонья едва не свалился
в костер, ребенок еще,  поспать  любит,  но  строит  из  себя  железного
терминатора, Гугол  пришел  в  себя  быстрее,  затоптал  костер,  сказал
громко:
   - А полночи прошло, прошло... Скоро рассвет!
   - Не доволен, что поспал чуть дольше? - удивился я.

Глава 22

   Кони хорошо шли по росистой траве, а когда  взошло  солнце,  мы  все,
даже кони, все еще чувствовали себя свеженькими. День пришел  солнечный,
жаркий, но  левая  сторона  долины  по-прежнему  оставалась  в  тени  от
огромной каменной стены. Я, как и все,  был  слишком  озабочен  поисками
прячущихся врагов, смотрел, чтоб конь не  переломал  ноги  о  камни,  их
немало скатилось с гор, не вступил в одну из норок  чертовых  хомяков  и
сусликов и не замечал  каменной  стены,  вдоль  которой  едем.  А  когда
посмотрел...
   Дыхание вырвалось, будто конь лягнул под дых. Стена  почти  от  самой
земли и до верха - абсолютно гладкая,  блестящая  как  зеркало,  ровная,
словно ее тщательно отшлифовали.
   Я невольно развернулся в седле, посмотрел на противоположную стену. В
голове застучали молоточки. Вторая стена -  абсолютный  двойник  первой.
Как будто горный хребет аккуратно разрезали вдоль  исполинским  лазерным
лучом. Как циркулярная пила разрезает длинное бревно вдоль, так и  здесь
нечто невероятное разрезало горную цепь и отодвинуло половинки  одну  от
другой примерно на полмили. Чувствуется, что  с  той  стороны  хребта  -
обычное нагромождение камней, но здесь...
   Невольно вспомнилась легенда о Фархаде, что вот так же рассек  горный
хребет сверкающим мечом и раздвинул половинки, чтобы дать дорогу реке на
поля бедных крестьян. Но от меча, тем  более  от  меча  таких  размеров,
остались бы грубые царапины, полосы, заусеницы, а  здесь  настолько  все
отшлифовано...
   Я вздрогнул, дернулся так, что мои  пальцы  судорожно  ухватились  за
луку седла. На правой стене мелькнул жутко огромный глаз, исчез, а через
минуту я увидел исполинский  размытый  силуэт  кузнечика,  что  сменился
клубами желтой пыли. Я помалкивал, пусть Сигизмунд  и  Гугол  не  ломают
головы, а сам все всматривался  на  скаку  и  наконец  увидел  скачущего
всадника, в котором узнал себя!  Всадник  такого  размера,  что  головой
достиг бы Останкинской башни, а конь от  морды  и  до  хвоста  длиной  с
Арбат. Что за феномен, не лазеры же в самом деле, как и не огненные мечи
богатырей, но что это, что? Это совершили такие  исполинские  силы,  что
запросто могут скрутить пространство и время  в  узел,  зашвырнуть  меня
обратно с той же легкостью, что и выдернули...
   А впереди уже зеленеет лес, очень яркий, с изумрудной листвой,  с  не
правдоподобно широкими листьями. угол заворчал, пощупал на поясе нож,  а
Сигизмунд со стуком надвинул забрало. Я ничего не понимал, лес как  лес,
вроде бы опасности не видно...
   Кони перешли на рысь, затем  на  шаг.  Деревья  приблизились,  сочные
раздутые стволы, через каждые полтора метра  из  ствола  торчат  нелепые
чепчики и рюшечки, такими они мне показались, а листья на самой вершине,
как у всех деревьев, что растут в чаще...
   Деревья казались полупрозрачными.  Через  тонкую  кожу  смутно  видны
темные струи, поднимающиеся вверх из  глубин  земли,  какие-то  сгустки,
утолщения тонкие нити, словно внутри этих удивительных стволов  натянута
паутина. Больше всего эти стволы напоминали сочные стебли георгинов  или
каких-то ухоженных и  нежных  цветов,  но  подобная  структура  возможна
только у мелких растений, а для таких размеров не обойтись без  прочного
скелета. Ничего не понимаю.
   Гугол  вытаращил  глаза,  а  Сигизмунд  громко  пробормотал  молитву.
Оглянулся на меня, в глазах возмущение.
   - Ваша милость, как Господь попустил, что на свете столько порождений
дьявола?
   - Дьявола? - пробормотал я. - Я думал, всего лишь эволюция... Это  же
обыкновенные хвощ и плаун.
   Спохватился, но слова  уже  сорвались  с  языка.  Мое  слабое  знание
ботаники сыграло злую  шутку.  Обыкновенный  хвощ,  который  деревенский
овощ, на самом деле  достигал  таких  размеров  только  в  какие-то  там
периоды или эры, когда бродили динозавры. Моя беда в том, что я  дубы  и
березы видел так же, как и эти  гигантские  хвощи  в  палеонтологическом
атласе, совершенно забыл, - сам дуб, - что их разделяют сотни  миллионов
лет...
   - Ну, - пробормотал я неуклюже, -  они  такие  везде  росли!  Их  еще
динозавры жрали. Потом динозавры уменьшились до жаб  и  ящериц,  а  этот
хвощ почему-то не уменьшился...
   Сигизмунд сказал звонким голосом:
   - Но здесь он уцелел. Будем прорубаться?
   Деревья в самом деле стоят очень  плотно.  Даже  пешему  протиснуться
непросто, а уж конный повиснет, как пес  на  заборе.  Под  стеночкой  не
пробраться, эти хвощи долину перегородили от стены до стены, а косогора,
увы, просто нет.
   - Погодите, - сказал я скромно. - Слово еще не сказал мой птенчик. Не
каркнул.
   Они подали коней назад, я достал молот,  рукоять  так  и  вползает  в
пальцы,  размахнулся,  держа   взглядом   ствол   дерева   напротив,   с
удовольствием швырнул.
   Воздух знакомо и  даже  привычно  затрещал,  залопотал  турбулентными
завихрениями, даже послышались легкие хлопки, словно в пустоты  врывался
ветер. На лицах Сигизмунда и даже  мирного  Гугола  я  видел  восторг  и
страх. Никто из них не видел даже выстрела из простого  гранатомета,  не
говоря уже о старте ракет класса ?земля - воздух?,  так  что  понять  их
можно...
   Я едва успел проследить за молотом взглядом. Мгновенно перелетев этот
десяток шагов,  он  со  страшной  силой  ударил  в  середину  ствола.  Я
съежился, подсознательно ожидая, вот молот пролетит весь  лес  насквозь,
эта зелень взорвется облаком теплой воды и сока, во все стороны  брызнут
ошметки, а молот вернется в ладонь грязный, заляпанный жижей...
   Грохот раздался такой,  словно  молот  ударился  в  каменную...  нет,
железную  гору.  Ствол  дрогнул,  накренился  и  медленно  повалился  на
деревья, что стояли сзади. Разрыхлив землю, вылезли и загородили  дорогу
огромные безобразные корни, похожие на безглазых подземных змей, бледных
и покрытых слизью.
   Молот ударился в подставленную ладонь, сухой и горячий настолько, что
я едва не разжал в испуге пальцы.
   - Да что за... - проговорил  я  ошалело  и  швырнул  молот  снова,  в
соседнее дерево. - Лупи, круши!
   Молот понесся с грозным ревом, грохнулся с силой  падающей  с  орбиты
станции, отслужившей срок.  Мясистый  хвощ  содрогнулся  от  макушки  до
упрятанных в землю  корней,  несколько  листьев  слетело,  а  сам  ствол
вывернуло с корнем. Но дерево не упало,  зависло  на  ветвях  и  стволах
второй линии обороны.
   Я едва  успел  поймать  молот,  до  того  растерялся,  Сигизмунд  зло
крикнул:
   - Бесполезно!..
   - Его милость обожает завалы, - сказал  Гугол  елейным  голоском,  но
лицо оставалось серьезным.
   Сейчас эти деревья напоминали мне поставленных стоймя гусениц.  Такая
же нежная кожа, торчащие волоски прямо  из  ствола,  сквозь  кожу  можно
увидеть  перемычки,  что-то  схлапывающееся,   шевелящееся,   слабое   и
беспомощное.
   Я посмотрел направо, там в  сотне  метров  отсюда  -  каменная  стена
высотой со здание МГУ, посмотрел налево - в полусотне  шагов  начинается
абсолютно гладкая каменная стена, вершина тоже едва не вспарывает нежные
животики облачкам, оглянулся на заходящее солнце...
   - Привал, - сообщил самое мудрое, что мог придумать.  -  Утро  вечера
мудренее.
   Багровое солнце, непривычно огромное,  опускалось  за  этот  странный
лес. Как он выжил, ума не приложу. Я бы скорее предположил,  что  ученые
после  размораживания  моратория  на  эксперименты  с  генетикой  заново
возродили  динозаврий  хвощ,  как   уже   при   мне   делали   опыты   с
воспроизведением мамонта, созданием  генетически  измененных  продуктов,
которые  не  трогают  вредители  сельского  хозяйства...  Или   которыми
брезгуют.
   Стволы хвоща, подсвеченные с той стороны, налились  багровым.  Вид  у
них был по-прежнему хрупкий, беззащитный,  ткни  пальцем  -  продырявишь
тонкую оболочку, а внутри лишь теплая вода.
   Сигизмунд встал перед стеной хвощей, опустился на  колени.  Я  слышал
неясное  бормотание,  исковерканную  латынь.  Часто  упоминались   имена
Христа, Богородицы и даже святого Тертуллиана.
   Багровый краешек скрылся за  каменной  стеной.  В  полной  тишине  со
стороны странного леса  послышался  странный  шелест,  будто  сто  тысяч
крупных муравьев проснулись и начали разгребать  песок.  Гугол  очнулся,
крякнул спросонья, слепо пошарил вокруг, пока под руку не попался пояс с
его ножнами. Уже с ножом руке поднялся, отряхнулся,  как  вылезающий  из
воды пес -
   Волосы у меня на затылке зашевелились. Лес ожил, он не двинулся прямо
на нас, хватая беззащитных людей корявыми  ветвями  и  корнями,  пожирая
отрывая  руки  и  ноги.   Растопыренные   ветви   двигались   собирались
компактнее,  поднимались  к  вершинке,  как   поднимают   руки   пловцы,
намереваясь нырнуть в воду...
   - Мать, мать... мать святая Богородица! - вырвалось у Гугола.
   - Что они... творят?
   - Теперь и я верю, что это... порождения дьявола!
   Странный лес медленно уменьшался, укорачивался. Я не сразу понял, что
стволы погружаются в землю, спасаясь от ночного  холода.  Песок  трещал,
скрипел, деревья перетирали его, как алмазные диски.  Стволы  уходили  в
землю медленно, словно тонули в вязком болоте или зыбуне.
   Сигизмунд поднялся с колен, размашисто  перекрестился.  Лик  его  был
просветлен, глаза сияли, как звезды.
   - Велика сила Господня! - произнес он с  вдохновением.  -  Демоны  не
могут устоять перед мощью молитвы во имя Господа нашего! С нами Бог...
   - ...так кто же против нас? - закончил Гугол и победно  посмотрел  на
меня.
   Я развел руками.  Память  у  Гугола,  как  у  африканского  слона,  и
пользуется он ею умело.  Гугол  не  слон.  На  месте  исчезнувшего  леса
остались только вершины, тонкие и ломкие с виду. Я подсознательно  ждал,
что оторвутся, ведь деревья погружаются не сами, это могучие корни тянут
их вниз, в спасительное тепло.
   Здесь ведь  резко  континентальный  климат,  что  значит  днем  можно
схватить тепловой удар  от  перегрева,  а  ночью  температура  падет  до
минусовой.  А  хвощ  растения  тропические.  Во  всяком  случае,   таких
размеров. У меня впечатление, что, когда бродили  динозавры,  вообще  на
всей планете, даже в Урюпинске были одни тропики.
   Песок шелестел тише,  вершинки  втягивались  без  таких  титанических
усилий, как стволы. На всем пространстве долины, что внезапно  открылась
нашим глазам, шевелился кустарник, так это выглядело,  эти  кусты  жутко
шевелились, все  это  втягивалось  в  землю.  Через  минуту  мы  ошалело
смотрели на совершенно пустую землю, слегка  взрыхленную,  перепаханную,
без всяких признаков травы или бурьяна.
   - Проход свободен, - выкрикнул Гугол.
   - Это сила Господня... - начал Сигизмунд торжественно. Я прервал:
   - Да-да, конечно. Но Господь не простит нам, если не успеем  пересечь
эту долину до восхода солнца.
   Оба посмотрели с недоумением, только быстроумный  Гугол  все  схватил
сразу, метнулся к костру, подхватил там седло и  бегом  понес  к  своему
коню.
   Сигизмунд воскликнул в гневе и великом возмущении:
   - Это кощунство! Мы должны все  встать  на  колени  и  возблагодарить
Господа нашего! А потом отслужить здесь... да, отслужить!
   Гугол сказал торопливо:
   - Ваше преподобие, надо ехать.
   Сигизмунд повысил голос:
   - Мы обязаны  переночевать  здесь!  Дабы  попрать  диявола.  А  утром
спокойно отправимся через долину, очищенную Божьим словом от дьявольских
исчадий!
   Гугол пробежал с седлом к своему коню, крикнул издали:
   - А если утром вылезут?
   - Значит, мы недостаточно чисты духом!
   Гугол тяжело вздохнул.
   - Не хочу рисковать, - признался он.  -  Я,  конечно  же,  чист,  как
облупленное яичко, но вдруг кто-то из ангелов слаб зрением? Да и вообще,
остаться... это где-то близко к гордыне. Мол, я чист  и  светел,  аки...
аки, словом, аки. Потому я еду.
   Взгляд Сигизмунда зацепился за меня, все еще  ждал  поддержки,  но  я
отвернулся и, взгромоздив седло на донскую спину,  затягивал  ремни  под
его покрестьянски толстым брюхом.
   И все-таки, раз решение было принято, Сигизмунд управился  первым.  Я
подал знак, три коня  ноздря  в  ноздрю  ринулись  через  долину.  Песок
хрустел и трещал словно под копытами рассыпался спекшийся шлак.
   Снова я обратил внимание  на  странно  блестящие  стены  ущелья.  Мне
показалось, что на одной мелькнул  мой  жутко  увеличенный  глаз,  потом
через  некоторое  время  я  увидел  огромный  размытый  силуэт   ночного
кузнечика. Или сверчка. Сигизмунд, если увидит, сочтет кознями  дьявола,
но я достаточно знаю о вогнутых и  выпуклых  поверхностях,  чтобы  сразу
стало ясно даже с этими... хвощами. Эти стены, естественного образования
или нет, днем собирают в фокус солнечный свет  и  направляют  в  долину.
Сейчас собирать нечего, вот нежные растеньица и попрятались.  В  полдень
здесь, внизу, наверняка жарче,  чем  в  кузнице.  Потому  и  нет  другой
растительности, а песок какой-то спекшийся. А эти странные  хвощи  могут
жить только при очень высокой температуре. Гд