ая  мысль,  а  настоящий  зверь.   Мышцы
перекатываются под гладкой кожей, как валуны,  шея  толстая,  ноги  тоже
толстые, но все перевито жилами, а грудь широка, как у  самого  могучего
быка. Это для коров в этом мире нет селекции,  ведь  коровы  принадлежат
простолюдинам,  а  вот  коней  разводят,  похоже,  в   особых   конячьих
питомниках.  Или  конятниках.   И   скрещивают   только   медалистов   с
медалистами.
   Дорожка вилась по лесу, ей спешить некуда,  волы  тащились  неспешно,
уверенно, спокойно. Я начал  успокаиваться,  хотя  череп  раскалился  от
попыток уложить  все  в  нужные  ниши.  Понять  ничего  не  понял,  зато
постепенно ощутил, что сижу на коне почти так же гордо и с достоинством,
как остальные. Правда, конь идет шагом.
   Ланзерот на лошади держится, словно вбитый в седло столб из  серебра,
а вот Бернард и Рудольф слегка покачиваются, как моряки на палубе,  даже
не замечая  движения  мускулов  своих  тел.  Донесся  размеренный  голос
Бернарда:
   - И все-таки можно радоваться. Да-да, радоваться... Даже ликовать.
   - Чему? - спросило красно-рыжее лохматое чудовище по имени Рудольф.
   - Ты же видишь, под ноги лезет всякая шваль. Рудольф сказал угрюмо:
   - Пока что.
   -  Пока  что,  -  согласился  Бернард.  -  Потом,   конечно,   пошлют
противников посильнее. Может быть, уже  послали.  Так  что  сегодня  еще
можете спать, как спят в этом сонном королевстве.  Но  уже  завтра  надо
держать нос по ветру.
   - Завтра еще рано, - возразил Рудольф.
   - Ну, послезавтра, - сказал  Бернард  таким  низким  голосом,  что  я
ощутил инфразвуковой удар в барабанные перепонки.

Глава 4

   Деревья ушли за спину, мы выехали на  простор.  Я  даже  откинулся  в
седле. Изумрудно-зеленый мир, иссиня-синий  и  оранжевый  всех  оттенков
раскинулся во всей первозданной красе: необъятный и сверкающий.  Чистый,
нетронутый. Такого я никогда не видел в родной Москве,  когда  пару  раз
выезжал  "на  природу"  с   собутыльниками,   и   впечатление   осталось
препоганейшее.  В  лесах  загажено,  под  кустами  целлофановые  пакеты,
баночки из-под пива, колы, серые  клочья  газеты,  обглоданные  кости  и
вообще всякая дрянь, что способен оставить только человек. И даже  когда
мы из леса выезжали на так называемый простор, то и там серо и гадко,  а
огромные ревущие самосвалы  вываливают  мусор  прямо  на  ровную  землю,
откуда ветер растаскивает его по всему полю.
   Я выпрямился, грудь моя  жадно  хватала  чистый,  насыщенный  запахом
степных цветов воздух. Хотя и в лесу воздух удивительно чист,  но  здесь
еще и небо, какого я никогда не видел,  и  оранжевые  облака,  заботливо
взбитые, вылепленные в золотые замки, горные склоны, застывшие водопады.
А там, куда солнечные лучи не достигают, там облака  искрятся  чистейшим
снегом гималайских вершин.
   Впереди  дорога  в  сотни  миль,  десятки  ночевок  в  лесу  или   во
встреченных деревнях. В одной из них  меня  и  хотят  оставить...  Здесь
благородные не спрашивают  простолюдинов,  чего  те  хотят  или  на  что
надеются.
   Я вздрогнул, блистающая фигура Ланзерота словно бы начинала вырастать
в размерах. Меня ткнуло лбом в гриву коня,  я  поспешно  натянул  повод.
Пальцы тряслись, когда провел ими по лицу.
   В ушах прозвучал равнодушный голос:
   - Привал.
   Больше рыцарь не сказал ни слова, но я  услышал  все  недоговоренное:
распрячь коней и волов, накормить и напоить,  дать  отдохнуть,  развести
костер и перевести дух самим.
   Ланзерот властно бросил  поводья  в  мою  сторону.  Я  поймал  только
потому, что привык ловить банку пива, у нас принято бросать друг  другу,
а не передавать из рук  в  руки,  чтобы  не  коснуться  пальцами,  а  то
посторонние решат, что мы гомосеки...
   Блистающая фигура рыцаря и темная масса Бернарда скрылись впереди  за
деревьями. Асмер развернул полотняный узелок, я с  любопытством  смотрел
на лапоть сухого мха,  пару  округлых  камешков:  один  светлый,  второй
потемнее  с  металлическим  отливом.  Ас-мер  разложил  на  земле   мох,
пристроил тончайшие, как папиросная бумага,  полоски  бересты  и  только
когда взял в руки камешки, я понял, что увижу процесс добывания огня.
   Камешки сталкивались с сухим щелканьем, как кастаньеты. Асмер наносил
удары под углом, словно чиркал спичкой по коробку, и после пятого  удара
искорки попали в мох, появился слабенький дымок. Асмер  пал  на  колени,
смешно оттопырив тощий зад, дул тихо и  нежно,  а  когда  дымок  повалил
гуще, подложил щепочек и уже дул, свирепо раздувая щеки, похожий на бога
ветров с географических карт средневековых художников.
   - Ваше высочество, - сказал он почтительно, обращаясь к принцессе,  -
костер готов. А я что-нибудь поищу для обеда.
   Рудольф сказал ревниво:
   -  Я  тоже.  Посмотрим,  кто  принесет   больше.   Принцесса   слегка
улыбнулась. Мне показалось, что между этими двумя уже давно  идет  война
за первенство.
   Я торопливо вытер коней пучками травы. Они фыркали и рвались к  ручью
с холодной водой. Особенно вспотел мой конь, а вот конь Бернарда даже не
покрылся испариной, хотя Бернард кажется мне вообще  медведеносорогом  в
непомерно толстых латах.
   Принцесса торопливо раскладывала  на  чистых  полотенцах  хлеб,  сыр.
Когда я, управившись с конями, подошел к  костру,  вокруг  жаркого  огня
торчали крепкие рогульки, а принцесса умело подкладывала толстые  сучья,
готовила угли.
   Я все пытался заговорить,  но  язык  прилип  к  гортани.  То,  что  я
бросился на помощь ей - само собой,  мужчины  обязаны  защищать  женщин,
хотя бы в теории, в жизни хрен кто  их  защищает,  они  сами  кого  хошь
обидят, но то, что она вступилась за меня, наполняло  мою  мертвую  душу
буйным восторгом. Я искал учтивые слова этого мира, она ведь привыкла  к
благородным словам, но все, что я знал из своего мира, выглядело грубым,
неуклюжим, даже просто, если честно, хамским.
   - Кхм, кхм,  -  сказал  я,  прочищая  горло,  -  мы  в  походе,  ваше
высочество... К тому же я, по простоте, не знаю, как обращаться. У нас в
деревне принцесс не водилось.
   Она улыбнулась краешком рта, начала  поднимать  на  меня  глаза...  и
вдруг застыла. На бледном прекрасном лице отразился испуг.
   Я круто развернулся. Девять воинов,  все  в  металлических  доспехах,
появились, словно из воздуха. Все девять рослые, широкие, а один из  них
вовсе гигант, темные доспехи на нем матово поблескивают.  Я  всей  кожей
ощутил их толщину и  неимоверную  прочность.  У  этого  воина,  я  сразу
определил его в рыцари, шлем с настоящим забралом,  в  то  время  как  у
остальных на головах цельнокованые, с квадратными прорезями для глаз.
   На левом локт темного рыцаря - щит, металлический и  такой  огромный,
что им можно бы прикрыть всадника вместе с конем. Рукоять меча болтается
справа у пояса, но, когда рыцарь увидел, как я вскочил, -  мои  движения
от смертельной усталости были неуклюжими, - рыцарь неспешно вытащил  меч
из ножен. Я застыл, не веря глазам своим, не думал даже, что  меч  может
быть таким длинным и пугающим и что его могут обнажить против меня.
   Принцесса вскрикнула, как раненая птица. В ее тонкой ладони появилась
рукоять узкого кинжала. Взгляд, который она бросила на врагов,  говорил,
что она не попадет живой в руки убийц и насильников.
   Я беспомощно и интеллигентно осматривался  по  сторонам,  как  всякий
горожанин в поисках милиции.  Чужаки  как  раз  переступили  через  наше
оружие, в их руках уже появились мечи и топоры.
   И  вдруг  все  застыло.  Темный  рыцарь  сделал  еще  шаг,  но  и  он
остановился. Я проследил за его взглядом, сердце бешено застучало. Из-за
дерева быстро вышел Ланзерот, без доспехов, обнаженный до пояса.  Мокрые
волосы блестели, делая его похожим на селезня, а черты  лица  стали  еще
резче, злее. Солнце,  играло  на  могучих  мышцах,  а  грудные  пластины
показались выкованными из толстой бронзы.
   В руке он держал странное оружие, похожее  на  лук,  только  чересчур
крохотное, к тому же целиком из железа, даже  тетива  блестит  металлом.
Деревянный - только приклад, похожий на приклад  маузера.  Острый  конец
короткой стрелы был нацелен на темного рыцаря.
   Темный проговорил сильным и резким голосом:
   - Нам не нужны ваши жизни.
   - Тогда уходите, - ответил Ланзерот.
   - Отдайте то, что везете, - ответил рыцарь. - И  я,  клянусь  честью,
отпущу вас.
   - Все знают, - ответил Ланзерот, - чего стоят клятвы Черных рыцарей.
   Рыцарь выпрямился. Я видел горящие бешенством глаза,  красный  рот  в
прорези забрала. Губы шелохнулись, рыцарь  явно  готовился  дать  приказ
броситься всем разом, и тогда уже ничто не спасет беглецов...
   Сухо щелкнуло. Раздался металлический удар, словно стрела с  железным
наконечником  ударила  в  наковальню.  Прямо  в  середине  шлема  рыцаря
появился металлический отросток. От сильного удара металл Прогнулся,  из
щели брызнули ярко-красные струйки.
   Рыцарь качнулся, колени  подогнулись.  Он  грохнулся  навзничь,  ноги
дернулись, тело вытянулось и застыло. Восемь  воинов  стояли  недвижимо,
мечи в их руках слегка шевелились.
   Напряженное молчание показалось вечностью. Ланзерот тоже не двигался,
так мне чудилось, но, когда я перевел на него взгляд, на дуге крохотного
лука поблескивала металлом новая стрела.
   Воины стояли в нерешительности, как  показалось  мне,  еще  несколько
минут. Потом один сделал осторожный шаг назад.  Другие  отступили  тоже.
Потом еще и еще, так же медленно убрали мечи в ножны.
   Ланзерот не двигался, а они повернулись и отправились к  лесу.  Когда
все скрылись в чаще, Ланзерот быстро подошел к принцессе.
   - Вы не ушиблись, ваше высочество? - спросил он озабоченно.
   - Все хорошо, - ответила она с благодарностью. -  Вы  очень  вовремя,
сэр Ланзерот.
   Она отвернулась от убитого, ибо угли  прогорали,  надо  повесить  над
ними мясо  на  прутиках,  пятеро  голодных  мужчин  ждут.  Я  потрясение
посмотрел  на  ее  склоненную  голову,  золотые  локоны  разметались   в
беспорядке, только голубая лента не дает им попасть в огонь.
   Ланзерот  выдернул  арбалетную  стрелу,  лицо  оставалось  таким   же
холодным и бесстрастным, как и всегда. За его спиной  появился  Бернард,
увидел убитого, присвистнул.
   - Господи, спаси и сохрани!..
   - Уже сохранил, - ответил Ланзерот.
   - Хвала господу, - сказал Бернард. - Остальные ушли?  Я  видел  много
следов.
   - Конечно, -  ответил  Ланзерот.  -  Конечно.  Он  ушел,  я  тихонько
приблизился к Бернарду. На убитого я тоже старался не смотреть, хотя тот
лежал в красивой позе, а доспехи на нем добротные, воистину рыцарские.
   - Почему ушли? - спросил я  шепотом.  -  Их  восемь  человек!  А  наш
ближайший топор вон там, за их спинами.
   Бернард хмыкнул:
   - Так и не понял?
   - Нет, - признался я.
   - Эх ты... Ладно, вот если бы меня и Ланзерота убили, ты бы убежал?
   Да, хотел было ответить я, конечно, это ж нормально, но  посмотрел  в
его честное солдатское лицо, ответил, как отвечали когда-то  дикари,  но
уже не отвечают в мое просвещенное время:
   -  Как  вы  можете!  Это  оскорбление!  Бернард  смотрел  с  ласковой
насмешкой.
   - Вот-вот, даже оскорбление... Сам видишь, что когда бы нас убили, ты
бы продолжал драться. Может быть, даже  злее.  Ну,  меня  жалко,  ха-ха,
чувство праведной мести... Потому  что  ты  -  свободный  человек.  Тебя
держит с нами долг, честь, привязанность, чувство дружбы. А  они  держат
человека и тогда, когда все остальное рухнуло. Понял?
   Бред,  конечно,  какой  там   долг,   какая   честь,   какая   вообще
привязанность, когда все это химеры и  ничего  подобного  на  свете  нет
вообще, но я уже понимал правила игры, кивнул и сказал:
   - Это понятно. Но они... другие?
   - Их держал вместе вовсе не долг, - пояснил он с  отвращением,  будто
держал за лапу толстую жабу. - И не честь.  Не  знаю,  то  ли  жадность,
желание пограбить, то ли еще что... но когда Ланзерот, который все понял
сразу, убил их вожака, им уже не надо было подчиняться его  приказам.  А
убивать вас... гм, просто так? Пограбить нечего, видно  сразу.  А  вы  с
Ланзеротом - двое здоровых лосей, успели  бы  и  голыми  руками  сломать
спины одному-двум.
   Ланзерот  подошел,  прислушался.  Лицо  его  было  темное,  в  глазах
мелькнул огонек раздражения.
   - Все не так, - сказал он резко. - Говорю же, этот  был  колдуном!  А
когда он умер,  чары  рассеялись.  Без  хозяина  растерялись...  Нет,  в
церковь не побегут замаливать грехи,  как  уверяет  наш  священник,  эта
падаль не умеет ничего другого, как  грабить  и  насиловать,  но  теперь
будут грабить для себя. А это значит, намного осторожнее.
   Когда Ланзерот ушел, я тихонько спросил:
   - А что у него за странный лук? Я таких еще не видел.
   - Ты многого еще не видел, - буркнул  Бернард.  -  А  называется  эта
штука арбалетом.  Очень  сложная,  правда.  Не  всякий  оружейник  может
сделать даже простой! То ли дело лук - его  можешь  сделать  сам.  Срежь
подходящую палку, натяни тетиву... А вот  арбалет  делают  долго,  такие
умельцы на вес золота. Зато  из  арбалета  даже  ребенок  может  пробить
закованного в доспехи рыцаря насквозь. Церковь недавно прокляла арбалеты
как оружие дьявола, но их все  равно  делают.  К  тому  же  у  Ланзерота
арбалет не простой, не простой...
   Что такое арбалет, я знал. И, как сын своего века, мог бы  рассказать
им про арбалеты больше, чем они знают сами. Просто не  представлял,  что
арбалеты могут быть такими маленькими. На лазерных дисках энциклопедий и
даже в библиотеке Мошкова я видел только обычные, где тетиву  натягивают
крюком с пояса, или же усложненные, где  ее  же  тянут  воротом.  Но  те
арбалеты были величиной с лук кочевника, стреляющего на скаку.
   - Рыцарь даже не пытался закрыться  щитом!  Не  верил,  что  Ланзерот
выстрелит? Бернард показал головой.
   - Он видел, что за стрела в канавке арбалета. Я насторожился.
   - Что-то волшебное?
   - Нет, - отмахнулся Бернард  с  полнейшим  пренебрежением.  -  Ничего
волшебного! Просто этот арбалет и  стрелы  ковали  гномы.  А  их  стрелы
прошибают и щиты, как гнилое полотно. Любые щиты прошибают! Кроме  щитов
самих гномов.
   Он пошел снимать с убитого рыцаря доспехи, потом его  закопали,  а  я
все еще не мог захлопнуть рот. Гномы? Здесь есть еще и гномы?
   От свежего холмика  земли  донесся  строгий  голос.  Священник  читал
заупокойную молитву. Убитый был христианином, возможно, священник  решил
дать киллеру какой-то шанс выбрать котел  в  аду  на  не  самом  горячем
пламени. Голова моя шла кругом, но потом я решил,  что  если  гномы,  то
легче объяснить и летающую гарпию... Правда, раз есть гномы и гарпии, то
могут быть монстры и покруче.
   Доспехи с  убитого  Бернард  нашел  слишком  легкими,  непрочными,  в
доказательство порубил их громадным топором, как тонкую  жесть.  Но  меч
взял, осмотрел, хотел отдать мне. Воспротивился Ланзерот, меч  -  оружие
рыцарей, а простолюдину надлежит драться  топором,  пикой,  кинжалами  и
другими видами простого оружия.  Бернард  возразил,  что  в  бою  каждый
хватает то, что под рукой, Ланзерот на это заметил, что они не в бою, на
что Бернард сказал многозначительно, что зато в походе, особом походе, а
господь не будет в обиде, если они пропустят вечернюю мессу или опоздают
к причастию.
   Завязался длинный спор, оба ссылались на обычаи, авторитеты,  писаные
и неписаные законы. Я уже ничего не понимал, потихоньку отстал -  стыдно
подслушивать, но чувство благодарности к Бернарду укрепилось.
   Я все еще  пребывал  словно  в  волшебном  сне,  временами  чудесном,
временами дурном. Осмелев, приподнимался на стременах, готовый взлететь,
как летал во сне, порхать и кувыркаться в воздухе,  визжать  от  счастья
дурным голосом.
   Остаток дня ехали без всяких приключений, но теперь Ланзерот старался
не удаляться далеко от повозки. Да и Бернард  с  его  громадным  топором
держался поблизости, хотя ехали по тихой, мирной земле. Здесь,  как  они
уже напоминали друг другу, явно успокаивая, еще в древности истребили не
только нечисть, но даже волков, что раньше таскали овец прямо из сараев.
   Солнце клонилось к закату. Ланзерот вскинул руку конь под ним взыграл
и резво пошел в сторону. Когда отряд догнал Ланзерота, рыцарь был уже на
земле. Он ослабил подпругу и, хотя рядом протекал ручей, взял  коня  под
уздцы и повел вокруг поляны, чтобы конь успел остыть.
   Здесь, под сенью деревьев, у ручья, и был первый для меня в этом мире
полноценный привал, ночевка вне надежных стен дома.  Ланзерот  расседлал
коня, к морде привязал  торбу  с  овсом  и  принялся  разводить  костер.
Мужчины торопливо собирали сучья.
   Бернард разжег огонь по-прежнему в углублении, а ветки в пламя бросал
только абсолютно сухие,  что  давали  жар,  но  дыма  от  них  не  было.
Принцесса хлопотала у костра, разделывала  убитого  зайца,  как  простая
крестьянка. Я помогал ей неуклюже,  брезгливо  морщился  от  еще  теплых
внутренностей, двумя пальчиками брал окровавленные куски мяса и  все  не
мог заставить себя двигаться уверенно, размашисто.
   Пару раз поймал на себе заинтересованные взгляды Рудольфа  и  Асмера.
Рудольф помалкивал, а Асмер вдруг спросил:
   - А что ты делал в своем селе?
   - Сено косил, - ответил я. Спохватился, добавил поспешно:
   - Все, что велели старшие.
   - Ну-ну, - сказал он. - А что велели?
   - Да всякое, - ответил я. - Я делал все.
   - Но больше любил подраться? - переспросил он с интересом.
   - Да нет, - пробормотал я.
   - Да не стесняйся, - сказал он покровительственно. - Это там  в  селе
худо, а здесь только приветствуется. Покажешь себя - определят не  коров
пасти, а дадут топор и щит!
   - Благодарю, - пробормотал я. - Я ж только и мечтал...  чтобы  топор,
значится, и щит...
   Все тело болело, ныло, страдало.  Если  даже  на  комфортном  сиденье
автомобиля ухитряешься за долгую поездку отсидеть задницу,  то  на  этом
костлявом коне мой зад за двенадцать часов езды превратился  в  сплошной
синяк.
   Мужчины   осматривали   оружие,   точили,   ремонтировали    доспехи,
разговаривали, а я отполз от костра, ночь теплая, даже душная, как перед
грозой,  скорчился,  подтянув  колени  к  подбородку,  и   почти   сразу
провалился в крепчайший сон.
   От костра к ногам докатывались теплые волны. Я даже  во  сне  ощутил,
как все мои мышцы расслабились, кровь пошла свободнее  по  пережатым  во
время езды верхом венам и капиллярам. Я плавал в волнах теплого  тумана,
а когда увидел на себе великолепные рыцарские доспехи, даже лучше, чем у
Ланзерота, то ничуть тому не удивился, ибо это  сон...  Дитя  грамотного
века, уже знаю, что во сне центр удивления в мозгу  отключен,  мы  можем
бояться или радоваться, но никогда и ничему не удивляемся, как и другие,
гады, не  удивляются,  что  я  вот,  крепко  сжимая  шершавую  руко-.ять
доверенного мне ножа, поднялся над землей, словно воздушный шарик.
   Земля ушла вниз, я ощутил,  что  уже  лечу  -  так  часто  взмывал  в
детстве, да и не только в детстве, эти легкие приятные сны посещали чуть
ли не каждую ночь, когда я носился над спящим городом, заглядывал в окна
многоэтажек, перепрыгивал с одного небоскреба на другой...
   Костер  удалился,  превратившись  в  багровую  точку  среди  сплошной
темноты. Лунный свет выхватывал только  верхушки  деревьев,  да  вдалеке
серебрились заснеженные пики гор. Я завис  в  воздухе,  запоминая  место
стоянки,  так  запоминают  пчелы  и  осы,  я  сам  видел  их   воздушную
хореографию, запомнил, где восток, где запад, повернулся в сторону гор и
полетел над лесом, поднимаясь по дуге все выше и выше.
   Вот миновал лес, широкую полосу степи, еще один лес, холмы,  почти  у
самого горизонта показалась россыпь багровых точек. Я направил  полет  в
ту сторону, вскоре обнаружил множество костров. Бородатые солдаты сидели
у огня: кто подкладывал веточки, кто точил оружие, но большинство спали,
и багровые блики де