ягодицы  остаются
все время закрытыми, целомудренная такая фея,  явно  на  стороне  Добра,
Света...
   Ее танец становился все быстрее, она незаметно  приблизилась  к  нам.
Свет костра  пал  на  ее  тело.  Я  с  изумлением  увидел  крепкое  тело
спортсменки, хорошую  здоровую  кожу,  обласканную  солнцем,  даже  лицо
показалось хорошо знакомым с косметикой, слишком яркие щеки, синева  над
верхними веками, чересчур  пурпурные  губы,  брови  тонкие,  шнурком,  и
вздернуты высоко...
   Она видела, с каким изумлением смотрю я на нее, в танце приблизилась,
и я услышал тихий голос:
   - Спи... ты должен спать!..
   - Ну да, - пробормотал я, - щас... такое пропустить...
   - Ты ничего не пропустишь, -  пообещала  она  и  опустилась  со  мной
рядом. - Ты получишь все...

***

   Не рекомендуется, вспомнил  я,  просыпаясь,  мужчинам  спать  в  лесу
одним.  Не  рекомендует  иудаизм,  не  рекомендует  христианство.   Даже
запрещает. Ибо приходит Лилит,  чтобы  родить  от  таких  мужчин  детей.
Известно, что Адам и Ева, будучи в  ?отлучении?,  за  сто  тридцать  лет
породили множество  духов,  дэвов  и  лилит.  Так  сказано  в  Священном
Писании. Потом Адам и Ева снова начали совокупляться, но дело  было  уже
сделано: за эти сто тридцать лет Адам  весьма  и  весьма  населил  землю
демонами.
   Я сорвал пучок травы, вытерся  с  некоторой  брезгливостью.  Судя  по
всему, эти духи и демоны сами размножаться не  могут,  как,  к  примеру,
наши мулы. Живут долго, возможно,  вечно...  если  не  погибают,  однако
новые могут появляться на свет только так. Ну, вот так, после  процесса,
который в разных вариантах снился мне всю ночь.
   Хотя, кто знает здешние нравы, может  быть,  это  вовсе  не  снилось.
Как-нибудь на досуге надо будет разобраться или хотя бы подумать...
   Мясо, даже разогретое на костре, показалось жестким. Гендельсон жрал,
как голодный крокодил,  я  же  пощипал,  как  колибри.  Правда,  крупный
колибри.   Потом   забросал   угли   землей.   Гендельсон   участие    в
противопожарных мерах  не  принимал,  влезал  в  доспехи.  Он  влезал  в
буквальном смысле:  в  доспехи  можно,  оказывается,  влезть,  чтобы  не
просить кого-то помочь приладить, застегнуть, затянуть ремни.
   Я загасил, притоптал, взглянул сверху вниз на него, распростертого  в
прахе, аки червь.
   - Ну?
   Он приподнялся, сел, руки  отыскали  шлем,  нахлобучил,  ноги  начали
воздевать его с  таким  усилием,  словно  домкрат  поднимал  асфальтовый
каток. Мне показалось, что он уже устал, пока надевал на себя железо.
   Моя  рука  скользнула  за  пазуху  и,  отодвинув  амулет  на  простой
веревочке, с наслаждением поскребла ногтями не очень волосатую,  но  все
же волосатенькую грудь. Гендельсон  наблюдал  за  мною  налитыми  злобой
глазами.
   - В путь? - спросил я.
   - В путь, - ответил он и пошел вперед. - Я давно готов.
   Меня подбивало сказать ему ?Не туда!? и повести в другую сторону,  но
на этот раз он двигался верно. Быстро учится наш барончик, быстро.  Нет,
не барончик - баронище. Даже бар-р-ронище.
   Жиденький лес расступился, навстречу блесну желтое море песка. Далеко
на самом горизонте в небо упирались горы, между горами и песком  темнела
по лоска леса, но прямо от наших ног уходит это море c  мелкими  желтыми
волнами.
   Я  видел  барханы  и  повыше,  видел  настоящие  песчаные  горы,  что
двигаются медленно и неотвратимо  по  сахаре,  поглощая  целые  деревни,
наступая на города, здесь совсем мелочь, но  сердце  застыло  в  страхе,
когда нога ступила в этот песок. От него  ощутимо  веяло  сухим  теплом,
хотя день только начался, а солнце едва вылезло из-за леса.
   Гендельсон насмешливо хрюкнул и  пошел  впереди.  Его  железные  ноги
погружались почти до середины голени, но он с  бесстрашием  тупости  шел
через песок, а я, хоть моя нога продавливалась всего лишь по  щиколотку,
все время ждал нападения  то  мелких  песчаных  ящериц,  то  гигантского
червя, то подсознательно ждал зыбуна, когда враз  с  головой...  И  хотя
умом  понимал,  что  такое  невозможно,  даже  в  самые  быстрые  зыбуны
погружаются часами, и что надо быть полным идиотом, чтобы  так  утонуть,
но когда это мы жили умом...
   Песок быстро разогревался, я уже опередил Гендельсона, по моей  спине
потекла струйка пота. Желтое однообразное море тянулось и  тянулось,  но
лес на той стороне заметно приблизился. Под ногами  неприятно  хрустело,
словно и не песок еще, а мелко-мелко измельченный щебень. Если там,  где
мы вошли, он желтый, то  сейчас  стал  ржаво-оранжевым.  Впереди,  среди
мелких волн-барханов, выступил полузасыпанный холмик. С первого  взгляда
показался мне камнем, что постепенно рассыпается  в  песок,  как  раньше
рассыпались здешние горы,  а  это  последний  из  оставшихся,  но  когда
приблизился, жар ударил в голову сильнее, чем палящее солнце.
   На меня смотрел пустыми глазницами череп. Даже на треть погруженный в
песок, он доходил мне до груди. Изъеденный временем и жарким песком,  он
все еще сохранил почти все зубы, каждый  размером  с  портсигар.  Нижняя
челюсть утонула в песке, однако я видел  высовывающиеся  кончики  зубов,
сточенные по кромке, кое-где  выщербленные.  Череп  выглядел  совершенно
человеческим, если не считать размеров, но тогда  непонятно,  как  можно
существовать с таким, или в какие-то времена гравитация была иной?
   За спиной послышалось сипение, храп,  словно  приближалась  груженная
каменными блоками  телега,  которую  тянет  одна  крестьянская  лошадка.
Гендельсон обливался потом, но усердно бормотал молитвы. В ладони  то  и
дело появлялся крест, Гендельсон творил крестное знамение обеими руками,
плевал через левое  плечо,  сыпал  заклинаниями  против  нечистой  силы.
Злость распирала меня с такой мощью, что  я  понимал  ощущения  парового
котла, когда ему в топку набросают чересчур много угля.
   - Сэр Гендельсон, - сказал я,  -  вы  набросали  в  мой  котел  угля,
набросали... Но вы забыли, что мы - не в Зорре! Это в Зорре ваши молитвы
могут изгнать нечисть, ибо она там чужая. А здесь мы  -  чужие!..  Здесь
Юг. Пусть самый краешек Юга, но здесь нет церквей, нет священников. Зато
есть идолы... Давайте их лучше не раздражать!
   Он ахнул:
   - Как? Отказаться от борьбы со Злом?
   - Мы сейчас не воины, - объяснил я с ненавистью. - Не воины!..  Мы  -
лазутчики. Мы  должны  пробраться  к  Кернель  и  отдать  талисман.  Это
принесет христианскому воинству больше сил и  славы,  чем  если  обнажим
мечи, бросимся на ближайшую нечисть и красиво погибнем!
   Он сказал надменно:
   - В этом нет позора!.. Вы увидите, что я всегда готов отдать жизнь до
последнего вздоха, а кровь - до последней капли...
   - А что, - сказал я, уже не сдерживаясь, - если барон, то обязательно
- дурак?..
   Он нахмурился, бросил ладонь на рукоять меча.
   - Вы мне ответите, сэр Ричард!
   У меня потемнело в глазах от страстного, прямо страстнейшего  желания
вытащить меч и встать в позицию. И сразу избавлюсь от этого дурака.
   - Да хоть сейчас!
   - Но у нас нет ни времени, - сказал он надменно,  -  ни  возможности.
Обнажающий  меч  на  соратника,  пусть  даже  вынужденного,   -   мерзок
господу...
   - Я готов и на кулаках, - предложил я. - Или на ножах. У вас  нож  на
поясе хорош!
   Он брезгливо оттопырил губы.
   - Что, как пьяные мужики? Нет уж, увольте. Вернемся  в  Зорр  -  я  к
вашим услугам. Нет, даже в Кернеле!  Доставим  талисман,  и  мы  уже  не
соратники. Тогда я вполне к вашим услугам.
   Челюсти мои сжались так, что стрельнуло в висках. Талисман,  черт  бы
его побрал! Талисман надо доставить в первую очередь, а потом... как там
в песне: сначала думай о Родине, а потом о себе.
   - Хорошо, - сказал я и ощутил, насколько зловеще звучит мой голос,  -
в первый же день в Кернеле!.. В первый же час!
   - В первый же час, - подтвердил он. Я ощутил, что, потерпев поражение
в этом, должен настоять на чем-то другом, получить реванш, сказал резко,
даже не задумываясь, умно или глупо это звучит:
   - Мы идем через чужую  страну!..  Здесь  либо  не  знали  бога,  либо
отреклись от  него.  Здесь  в  почете  магия,  а  ведьмы  и  колдуны  не
скрываются от лап инквизиции, а сами правят городами и селами.  Так  что
засуньте себе в задницу свой золотой крест, не вытаскивайте на людях! Ни
из  задницы,  ни  из-за  пазухи.  Вообще  не  показывай-те   ни   своего
баронства... ни даже христианства. Никаких молитв вслух!..
   Он смерил меня взглядом с ног до головы. Я ожидал новых  оскорблений,
на этот раз  не  стану  сдерживаться,  шарахну  просто  молотом,  возьму
талисман  и  отнесу  сам.  А  это  ничтожество  пусть  по  частям  звери
выклевывают из его скорлупы...
   - Вы очень ошибаетесь, - ответил он высокомерно, - полагая, что я  не
понимаю, где мы. Я не был здесь, но я слышал рассказы бывалых  воинов...
и знаю, что даже достойнейшие рыцари прибегали к хитростям. Надо только,
когда произносишь ложную клятву, держать в кармане  пальцы  крестом  или
кукиш. Лучшие  герои  ездили  по  чужим  странам  неузнанными,  а  потом
приводили по разведанным дорогам целые армии!
   Я сказал сухо:
   - Ну, раз уж лучшие герои... Ставим точку. Теперь вперед - в Кернель!
   Мы обливались потом,  над  Гендельсоном  вообще  поднимались  струйки
пара, словно через участок пустыни  двигался  не  человек  в  железе,  а
закипающий чайник. Он ломился вперед тяжело, сильно наклонившись вперед.
Ноги увязали почти до колен, я слышал уже не хрип, а надсадный  скрежет,
словно его легкие высохли и стучали по ребрам,  как  жесть  под  напором
ветра.
   Я ощутил тень сочувствия, изнеженному барону еще хреновее,  чем  мне.
Правда, по части изнеженности я тут любому дам сто очков вперед. Я вытер
лоб, капли пота высыхают раньше, чем проползут по морде хоть  миллиметр,
губы пересохли, язык болтается, как деревяшка.
   До леса около  сотни  шагов,  Гендельсон  хрипит  все  надсаднее.  От
деревьев в нашу сторону падает густая тень, сокращая  нам  путь  еще  на
десяток шагов...
   Краем глаза я ухватил движение на самой периферии зрения. Вдоль  леса
по желтому песку мчится всадник  на  гнедом  коне.  За  ним  развевается
длинный зеленый плащ, чересчур длинный. Я так и  не  увидел  его  конца,
плащ истончался, таял, но все еще угадывался, как размытый шлейф тумана.
На всаднике подрагивала под порывами ветра темная  широкополая  шляпа  с
темно-зеленым пером, кафтан тоже темный, с оттенками коричневого, как  и
сапоги в широких стременах странной формы.
   Всадник на миг повернул голову в мою сторону. Кровь замерзла во  всем
моем теле: у всадника вместо лица блистал белый  пульсирующий  свет.  По
нервам ударило тем сильнее, что в остальном все темное, мрачное, а  лицо
- сплошной белый свет, даже плазменный огонь, как при плазменной горелке
на всю мощь.
   Я ощутил на себе пронизывающий нечеловеческий взгляд. Рядом всхрапнул
и застыл,  как  столб,  Гендельсон.  Всадник  пронеся,  как  молния,  но
одновременно он словно бы плыл через пространство. Желтый песок  взлетал
под копытами, как  брызги,  и  застывал  в  воздухе,  будто  налипал  на
невидимое стекло.
   Мы провожали его взглядами, а когда растворился вдали, мы заспешили к
стене деревьев. Я опередил Гендельсона, но, сколько  ни  всматривался  в
песок, везде безукоризненные песчаные волны с мелкой рябью. Вон след  от
пробежавшего  жука,  вот  где  пронеслась  ящерица,  от   каждой   лапки
отчетливый отпечаток, а за хвостом длинная извилистая канавка...
   Гендельсон приблизился, я слышал жар от накаленных  доспехов,  однако
барон останавливаться не стал, затрещали кусты,  а  когда  я  поднял  от
песка голову, в зелени тяжело грохнулось грузное тело.
   Увы, когда я прошел по его следу, никакой кондрашки или грудной  жабы
- барон сидя снимал доспехи. От него волнами шел  смердящий  запах,  пот
пропитал вязаную рубашку под железом  и  стекал  широкими  струйками  по
лицу, груди.
   - Это было... - прохрипел он, - просто... видение...
   - Да, - сказал я, - но какое!
   - Любое, - сказал он хриплым голосом. - Все видения -  от  дьявола!..
Мы должны... в Кернель. Кто знает, вдруг это испытание нам ниспослано не
от Врага... а по милости господа нашего?
   Я посмотрел на его измученное лицо с раскрытым ртом, он все еще жадно
хватает  ртом  воздух,  как  рыба  на  берегу.  Если  это  милость,   то
странноватая. Правда, тренер тоже гоняет своих спортсменов  до  седьмого
пота, но из нас обоих спортсмены, как из Гендельсона менестрель.
   - Вы что, - осведомился я с ядовитостью, -  долго  намерены  вот  так
ожопивать землю?.. Кто-то крякал насчет Кернеля...
   Он уже сбросил булатные рукавицы,  ладони  оказались  белые,  пухлые,
нежные, а пальцы - ну вылитые сосиски. Не глядя на меня, вытер  ладонями
лицо.
   - Сейчас переведу дух, - сообщил он, - и буду готов...
   Хрен  ты  будешь,  мелькнула  мысль.  Тут  сам  еле  стою  на  задних
конечностях, а я помоложе и покрепче. Да и не тащил  на  себе  эту  гору
железа.
   - Хорошо, - ответил я как можно суше, чтобы не дать  проскользнуть  в
голосе жалости, - переводите... этот свой дух через улицу. А я посмотрю,
что в лесу.
   Он сказал обеспокоено:
   - Что может быть в лесу, кроме неприятностей?
   - Я уже хочу есть, - сообщил я. - Вы ведь не удосужились захватить  с
собой оленины? Или все сожрали еще там? У меня не такие жировые  запасы.
Вы намеремы ими поделиться со мной?
   Деревья расступились, я двигался как мог, то есть старался  бесшумно,
как надлежит охотнику, но пер как московский турист в подмосковном лесу:
ломая  ветки,  цепляясь  за  все  сучья,  спотыкаясь  на  каждом  корне,
матерясь, что все здесь не так, и деревья не такие, и кусты в паутине, и
зверей нет...
   Наконец редколесье кончилось, дальше пошла чаща, туда я  не  рискнул.
Лесовик из меня никудышный, сразу же  заблужусь.  Сейчас  я  просто  иду
строго по своей тени, наступая на плечи, а обратно идти так, чтобы  тень
за спиной, но  пока  что  не  увидел  ни  стада  непуганых  оленей,  что
подпустят вплотную, ни диких свиней, ни чего-то съедобного.
   Рейнджер должен есть в пути все, вспомнил я мудрость  выживания.  Все
на свете  употребимо  в  пищу,  а  запреты  возникли  из-за  религиозных
предрассудков.
   Так что можно жрякать даже жуков и гусениц, не говоря уже о  ящерицах
и лягушках...
   На обратном пути я рассмотрел наконец на  ветке  токующую  птицу.  Во
всяком случае, она щелкала клювом, я метнул  молот,  ее  сшибло,  только
пару перьев взвилось  в  воздухе.  Молот  проломился  сквозь  ветки  так
неожиданно, что я едва успел  выставить  ладонь,  но  все  равно  больно
ударило по пальцам.
   Птица, глухарь или тетерев - никогда их не видел, - тяжело падала, на
доли секунды зависая на ветках. Я подхватил ее, сунул под мышку и  вышел
к месту стоянки. Гендельсон, к  моему  удивлению,  ухитрился  насобирать
сухого хвороста - правда, его здесь полно.
   Птица очнулась от обморока, начала слабо трепыхаться. Я бросил ее  на
колени барону.
   - Убивать и пускать кровь - это  ваше  дело,  барон.  А  я  пока  что
разведу костер.
   Гендельсон едва не выпустил птицу, когда  она  вдруг  клюнула  его  в
ладонь и ударила по голове крыльями. Опешил, но все же  свернул  голову,
начал потрошить, а потом уже на огне довольно умело жарил толстые ляжки.
   Я время от времени ловил на себе его недоумевающий взгляд.  На  птице
нет ран, выходило, что я поймал ее живой.

Глава 10

   Жареная птица придала сил, как и короткий  отдых.  Я  еще  нежился  у
костра, как Гендельсон молча начал приспосабливать  на  себя  железо.  Я
посматривал со злорадством: непростое занятие - надеть доспехи, ни  один
рыцарь не справится сам... однако Гендельсон как-то справлялся.  Доспехи
у него, как я понял, не только по его фигуре, но из  лучших  сплавов,  к
тому же такой формы, что сам легко снимает и  довольно  легко  надевает.
Такие доспехи стоят целое состояние,  но  у  клана  Гендельсона,  как  я
понял, денег куры не клюют.
   Он первым наткнулся на приличную дорожку, что вела в нужную  сторону.
Я снял амулет и понес в руке. Чтобы не слышать молитв барона и не видеть
креста в трясущейся руке,  пропустил  его  вперед,  он  же,  герой,  сам
смиренно тащился сзади. Похоже, дорожкой пользовались  нечасто.  Мы  шли
несколько  часов  без  отдыха,  за  это   время   всего   дважды   земля
разрыхлялась, выскакивал желтый комок металла.
   Лес вообще разредился настолько, что поляны превратились в просторное
поле, а деревья сбежались в небольшие группки.
   Далеко впереди у дороги показался высокий, в  рост  человека,  темный
камень. Дорога извивалась, по сторонам  ровная  низкая  трава,  так  что
камень мы заметили и рассмотрели  издали.  У  камня  вроде  бы  какие-то
фигурки, скоро мы с удивлением  признали  молодую  девушку  и  странного
зверя, которого я назвал бы  помесью  варана  с  крокодилом,  только  не
зеленого, а странно синего цвета, словно только что вылез из  Холоднющей
воды.
   Вид у зверя был миролюбивый. Завидя нас, он застенчиво  спрятался  за
спину девушки. Она  безбоязненно  рассматривала  приближающихся  крупных
мужчин удивительно чистенькая в таком пыльном мире, с гладко зачесанными
назад  черными  волосами,  умненькое  лицо  и  внимательные  глаза.  Как
большинство женщин в этих жарких краях, она в  подобии  лифчика,  только
более откровенном, да узеньких  трусиках.  Правда,  есть  еще  пояс,  на
котором  болтались  пустые  кольца.  Ее  зверь  все  так  же  застенчиво
выглядывал из-за плеча девушки. Теперь, когда он поднялся во весь  рост,
я видел, что ростом он почти с девушку, но если она стоит столбиком,  то
он в позе динозавра: передние лапы  молитвенно  прижаты  к  груди,  зато
задние лапы толстые, как колонны, а хвост занимает треть от массы  тела.
Чешуйки на груди отливают металлом. Я невольно подумал, что если  в  его
чешуе в самом деле примеси металла, то такую защиту прорубить  непросто.
А здесь, судя по блеску, чешуя из металла целиком.
   Гендельсон, к моему удивлению, галантно снял шлем, поклонился.  Я  не
успел открыть рот, как девушка сказала живо:
   -  Простите,  что  здесь  написано?..  Мои  родители   недавно   сюда
переехали, мы еще не обжились, я не - множко заблудилась...
   Я уставился на камень. Середина выскоблена до блеска, там два десятка
слов, но я,  если  честно,  даже  в  институте  лекции  по  иностранному
списывал, а тут вообще даже не буквы, а знаки.  Совсем  непонятные,  что
значит - руны.
   - А на каком это языке?
   Она взглянула на меня с удивлением.
   - Разумеется, на древнем...
   - Это понятно, - ответил я, - но у древних было много языков.
   Она покачала головой с сомнением, потом вдруг посмотрела  на  меня  с
уважением.
   - А ведь это может быть правдой! Странно, никому приходило в  голову.
Считалось, что  у  древних  был  язык  один,  но  использовались  разные
знаки... Вы один из магов?
   Гендельсон напрягся, но смолчал, а я ответил живо:
   - О, мы еще те маги! Особенно за столом.  Все  исчезает.  Порой  даже
серебряные ложки...
   Она расхохоталась чисто и невинно:
   - Если вы такие маги,  тогда  да  -  та-а-акое  прочитаете!..  Ладно,
как-нибудь выберусь. Вижу, мне просто повезло  наткнуться  на  таких  же
приезжих...
   - Да, - сказал я легко, - Великое Переселение народов.
   Она  улыбнулась  нам,  медленно  побрела  в  сторону  от  дороги.  Ее
прямоходящий варан тащился за нею. Девушка срывала  цветы,  подносила  к
лицу. Когда я оглянулся второй раз, там уже было чисто, пусто,  хотя  до
ближайших деревьев еще далековато.
   Мир впереди был нежно-лиловым. Я засмотрелся, не веря глазам, на  то,
что показалось золотой перловицей, но, когда приблизился, превратилось в
изголовье самого дивного ложа, какое  только  видел.  Ложе  на  каменной
плите метровой высоты, изголовье в самом деле из  красиво  изогнутой  по
краю  волнами  гигантской  раковины.  Не  меньше  чем  метра  полтора  в
ди