ся.
   - Богу, королю, женщине, другу  или  врагу,  своим  идеалам  -  какая
разница? Это все верность Богу. Я насторожился.
   - Разве Господь не ревнив? Не говорит, что надо  быть  верным  только
ему?
   - Быть верным Ему, - сказал инквизитор резко, -  это  не  поклоняться
другим богам. А быть верным женщине... Разве не женщина дала миру Иисуса
Христа? Разве не женщины... Эх, ладно, ты еще слишком юн. Но помни,  что
быть верным женщине -  быть  верным  Богу.  Только  благородный  человек
способен проявлять верность кому-то или чему-то. А мерзавец верен только
себе...
   Третий прислушался, хмыкнул:
   - Верен? Мерзавец и себе изменит, если это выгодно.  Или  чтоб  шкуру
спасти.  Ладно,  брат  мой,  мы  уже  оценили...  в   целом   эту   юную
заблудившуюся душу. Кстати, насчет заблудившейся.  Наш  епископ  сказал,
что  ты  заблудился  не  только  душой,  что  поясняет  некоторые   твои
странности. Повтори нам, сын мой, что ты рассказывал святому человеку.
   Я развел руками.
   -  Ваш  епископ  оказался  очень  умным  и  понимающим  человеком.  Я
рискнул... он поверил. Но вы потащите меня на костер, даже не  дослушав.
Дело в том, что я силой неведомой мне магии был перенесен из  Дальних...
очень  дальних  земель.  Настолько  дальних,  что   даже   в   Срединных
королевствах ничего не слышали о моих краях, как в моих  не  слышали  об
этих королевствах. И вот я оказался в поле среди неведомых мне  людей  в
тот момент, когда через это поле гнались за принцессой...  Остальное  вы
наверняка знаете.
   Инквизитор кивнул.
   - Да, -  ответил  он  блеклым  голосом,  в  котором  было  больше  от
механического разума, чем от живого человека, - да, мы  знаем  все,  что
делается здесь... Мы стараемся не вмешиваться в мирскую жизнь, но мы  ее
знаем. Ты, еще не поняв, где ты и что с  тобой  стряслось,  бросился  на
помощь женщине. Ты не упомянул, что за нею гнались пятеро  мужчин!..  То
есть ты действовал не по уму, а по велению души...
   Он остановился, взглянул на меня  в  упор.  Для  этого  даже  сдвинул
капюшон на затылок. Глаза мои почти  привыкли  к  полутьме,  я  различил
удлиненное  очень  худое  лицо,  запавшие   глаза,   высоко   вздернутые
совершенно белые брови, словно вылепленные из снега  да  еще  усыпанного
инеем.
   Я проблеял жалко:
   - Ну... ме-е... это ж я... ну, так получилось... В моем мире сказать,
что действовал не по уму, - это оскорбить, но здесь, похоже,  это  почти
заслуга. Ну да, ведь дураки да юродивые угодны Богу. А я действовал  как
дурак, когда с оглоблей на пятерых здоровенных лбов, хорошо вооруженных,
а перед этим еще и вилами гарпию...
   Заговорил  самый  дальний  инквизитор,  седьмой,  он  показался   мне
настолько старым, что уже и здесь дремал в кресле, забывая, где он и что
с ним. Сейчас он смотрел внимательно, запавшие глаза странно мерцали.  Я
видел, как там, в глубине зрачков, то разгорается огонек, то  гаснет,  а
взамен разрастается жуткая тьма.
   - Мы уже знаем,  -  проговорил  он  дребезжаще,  -  что  на  тебя  не
действует ни  магия  колдунов,  ни  святая  вода  праведников...  Ты  не
кланяешься Сатане, но ты не ходишь и в церковь.  Ты  возник  неожиданно,
когда доблестные слуги церкви везли мощи святого  подвижника...  Ты  мог
встать на любую сторону, но ты помог, сам того не зная, силам  церкви...
Но это не значит, что и в следующий раз поможешь  церкви,  а  не  капищу
Сатаны... Верно?
   Я опустил  голову.  Все  заготовленные  слова  и  увертки  показались
жалкими и ненужными. Эти инквизиторы,  эти  опытные  следователи,  видят
меня насквозь, как лист промасленной бумаги перед факелом. Что бы  я  ни
сказал, все равно видят, что я на самом деле есть. Они  вслушиваются  не
только в  слова,  но  в  интонации,  замечают  заминки,  падения  темпа,
отмечают хриплый голос видят мой  покрытый  испариной  лоб  и  прекрасно
понимают, что значит та или другая капля пота. Они прожили долгую жизнь,
они видели всяких людей, научились видеть за увертками и  клятвами  саму
суть...
   В молчании заговорил шестой инквизитор,  его  голос  я  тоже  услышал
первый раз:
   - А в чем была цель... что этот человек оказался здесь?
   Первый инквизитор пробормотал:
   - Неисповедимы пути Господни...
   Я хмуро подумал, что наконец-то слышу эту обычную  отговорку  невежд,
которые не только не знают, но и не хотят знать. Седьмой подтвердил:
   - Все верно, брат. Мы только предполагаем, а  располагает  Господь...
Однако понятно, что этот человек не мог попасть в наш  мир  без  Божьего
промысла... или, если хочешь, Божьего согласия...
   - Скорее без промысла Врага  рода  человеческого  -  возразил  первый
резко.
   - Почему?
   - Этот человек не принимает Господа Бога!
   - Но не принимает и Сатану, - напомнил седьмой.
   Третий развел в  стороны  руки,  и  все  умолкли.  Третий  пристально
всматривался в мое  лицо.  Я  не  видел  его  глаз,  но  чувствовал  его
интенсивный, как от масляного нагревателя, проникающий сухой жар.
   - Что скажешь в свою защиту, сын мой?
   - Что я могу сказать? - ответил я. - Вы все понимаете лучше меня.  Но
что-то уже слышал по этому поводу... Чтобы запустить  ракету,  надо  два
ключа, а они у Разных людей...
   Инквизитор пропустил мимо ушей непонятные лова -  качество,  присущее
христианам, и продолжил:
   - Но ты здесь. Значит, Господь Бог не  препятствовал  Дьяволу  ввести
тебя в этот мир. И хотя понятно, что ты - человек дьявола,  на  которого
тот  возлагает  надежды,  однако  же   Господь   в   своем   бесконечном
милосердии...
   Я начал вздрагивать, холод от плит все сильнее,  а  я  не  йог  и  не
аскет, не умею концентрациями гонять кровь  в  разные  участки  тела,  а
только в один могу, но  сейчас  это  не  согреет,  а  инквизиторы  узрят
доказательство моей греховности.
   Третий все еще смотрел  пронизывающим  взором,  остальные  беседовали
между собой. Я иногда видел, как в полумраке поблескивают их глаза.
   -  Ничто  не  делается  без  промысла  Божьего,   -   сказал   третий
торжественно. - Возможно, на примере  этого  человека  Господь  в  своем
милосердии хочет других отвратить от зла.
   Седьмой спросил заинтересованно:
   - Что вы рекомендуете, брат? Без пролития крови?
   Третий ответил бесстрастно:
   - Если это отвратит других от зла, почему не принести  такую  жертву?
Но я не уверен, что эта жертва необходима.
   Холод сотряс меня всего, я изо всех сил стискивал челюсти,  чтобы  не
лязгать зубами, что наверняка сочтут  доказательством  моей  виновности.
Как-то  не  хочется  услышать  запах  своей  горящей  кожи.  Уже  слышал
велеречивое, что плоть смертна, сгорит и  хрен  с  нею,  нашел  о  таких
пустяках  жалеть,  зато  выпорхнет  и  освобождение  запоет  бессмертная
душа...
   Они снова  собрались  в  кучку  и  оживленно  беседовали,  цитировали
Библию, святых отцов церкви, откровения и поучения,  а  я  сам  старался
осмыслить свое странное положение. Возможно, в  самом  деле  Та  Сторона
дала молчаливое согласие на мой перенос, чтобы нарушить некое равновесие
между Добром и Злом. Получить, так сказать, право озвереть и одним махом
все человечество...  ну,  как  с  Содомом  и  Гоморрой,  Геркуланумом  и
Помпеей, Атлантидой, Лемурией, Гипербореей... а еще  раньше  -  потопом,
метеоритом с половинку Луны, поворотом планеты другим боком к Солнцу...
   Правда я хоть  и  считаю  себя  самым  замечательным  и  потенциально
великим, но уже знаю, что все уверены в своей необыкновенности, так  что
в реальности я не такая уж и большая шишка, чтобы из-за меня... Впрочем,
возможно, здесь недостает только крупинки, чтобы началась реакция, одной
песчинки хватит сдвинуть чаши весов... Мир Тьмы  богаче,  разнообразнее,
ярче. Он просто намного старше, ведь по их же басням бог прислал  в  мир
своего сына и принес его в жертву совсем недавно! И по-настоящему борьба
Добра и Зла началась только с его  приходом,  а  до  этого  все  века  и
тысячелетия торжествовала  Тьма,  развивалась,  крепла,  расширялась,  а
человеческие королевства под ее черными крыльями грызлись и дрались друг
с другом,  всячески  наращивая  мощь,  усиливая  магию,  создавая  новых
чудовищ.
   Да, были отдельные герои и раньше,  что  сражались  против  Тьмы,  но
только сейчас у людей есть Вера, а это, как я  уже  заметил,  достаточно
грозное оружие... вот только и сейчас очень немногие могут удержать  его
в руках. Слишком высокие требования  к  такому  супер-коммандос:  чистые
руки, благородное сердце, незапятнанные  помыслы,  безграничная  вера  в
своего верховного Сюзерена...
   Я напрягал все мышцы, чтобы как-то заставить себя разогреться. Ладно,
уже известно, меня сюда забросил Сатана, он сам это сказал, только бы не
проговориться об этом инквизиторам, пусть у  них  это  останется  только
рабочей гипотезой. Но зачем Та Сторона позволила ему затащить меня сюда,
явного сторонника прогресса? Либо Господь видит глубже,  либо  он  решил
показать, что даже с моей помощью Сатане не  одолеть  этих  праведных  и
честных идиотов. Либо, чтобы драка стала  еще  ожесточеннее...  Гм,  это
гипотезы, но остается и та, пришедшая первой, что  это  для  того,  чтоб
разозлиться шибче и снова мировым потопом, а то и ядерной войной всех  и
по всем! Чтоб я, так сказать, переполнил чашу терпения Господнего  гнева
и он вспомнил былое...
   Я услышал  долгий  усталый  вздох.  Потом  прошелестел  слабый  голос
седьмого.
   - Всякое сомнение... толкуется в пользу обвиняемого. Мы  не  можем  с
уверенностью сказать, что этот человек послан во Зло... и будет  творить
Зло. Даже, если его призвал в наш мир Сатана!.. Ведь ничто  не  делается
без воли Господа! Так доверимся же Его мудрости и Провидению. Помолимся,
братья.
   Они  склонили  головы,  седьмой  сложил  руки  у   груди   и   что-то
пробормотал. Я тоже склонил голову, но бормотать не стал, сразу  уличат,
просто постоял торжест-. венную минуту, словно исполняли гимн, который я
не успел выучить, или отдавали почести умершему ветерану.
   Первый сказал мне:
   - Ты свободен, сын мой.
   Третий добавил:
   - Сын мой, вера - не что иное, как стремление к совершенству. Верь  -
и ты станешь лучше себя самого!
   Седьмой сказал ровным голосом:
   -  Господь  не  уничтожает  дьявола  лишь  потому,  что   дает   шанс
исправиться. Иди, сын мой. Ты свободен.  Мы  не  берем  с  тебя  никаких
клятв, никаких обязательств.
   Он откинул капюшон на плечи. Голова  его  была  совершенно  седая,  а
худое лицо покрыто крупными , и  мелкими  морщинами.  Он  показался  мне
очень похожим на нашего школьного  учителя  истории,  умного  и  тонкого
знатока Средневековья, его обычаев и тонкостей  взаимоотношений  в  этом
довольно простом обществе.
   Остальные инквизиторы тоже сняли капюшоны.
   Таинственность исчезла, но я все равно смотрел на них ошарашенно, ибо
их худые, аскетичные лица совсем не вязались с  моим  представлением  об
инквизиторах.  Эти  выглядели  как  интеллигенты-шестидесятники...   или
передвижники, не помню, которых заставили заседать  в  Тайном  Совете  и
выносить  приговоры.  Их  одухотворенные  лица  были  суровыми,  но  эта
суровость не воинов,  а  чересчур  тонких  и  остро  чувствующих  людей,
которым  пришлось  заниматься...  политикой.   В   самом   экстремальном
проявлении.
   Я поднялся с колен, голова шла кругом, спросил ошалело:
   - Но почему?
   - Чем ты обеспокоен, сын мой? - поинтересовался седьмой.
   - Не знаю, - пробормотал я. - Но я представлял все иначе...
   - Как?
   - Ну, обязательно пытки, потом на костер.
   Глаза седьмого посуровели, лицо отвердело,  а  в  голосе  прорезалась
сталь:
   -  Все  это  будет,  сын  мой...  если  найдем  доказательства  твоей
виновности. Мир жесток, а скверну надо выжигать каленым  железом.  Но  в
твоем деле много  сомнений...  а  сомнения  всегда  толкуются  в  пользу
обвиняемого. Ты свободен, Ричард! До времени.
   Я уже отступал на шаг, готовясь повернуться и  скорее  дать  ходу  из
этого страшного места, но теперь замер, спросил:
   - До... какого?
   - До следующего, - ответил инквизитор без улыбки.  -  Когда  появятся
ясные доказательства. Того или иного.  А  до  этого  времени  ты  -  под
следствием.
   Я поклонился, отступил, из горла моего выкатилось устрашенное:
   - Спасибо, ваше преосвященство.
   - Впрочем, - добавил  он  так  же  ровно,  -  как  и  все  мы  -  под
следствием.
   Я вдруг вспомнил Бернарда, сказал торопливо:
   - Мой господин велел, чтобы вы освятили мой молот...
   Инквизитор сделал отметающий жест бледной дланью.
   - Нам велел или тебе?.. Сын мой, мы еще не увидели кто  ты.  На  чьей
стороне.  Лишь  потом  можно  сказать,  что  достойно  носить,  вкушать,
говорить... христианскому воину, а что можно  делать  только  стороннику
Тьмы. Иди, сын мой.

Глава 9

   Дома я переоделся, долго плескался в бочке, смывая пот  и  усталость.
Не сразу заметил, что в дверном проеме  стоит  Рудольф.  Перехватив  мой
взгляд, буркнул:
   - Странные у тебя привычки! Моешься... Лень почесаться, что ли?
   - Так научили, - ответил я. - Чего такой грустный?
   - Да так, - ответил  он  хмуро.  -  Оставили,  как  старые  сапоги...
Епископ заявил, что сперва я должен выстоять сорок дней  и  ночей  перед
алтарем, а уж потом я... ну, сам понимаешь.  Ты  ж  не  хотел,  чтобы  я
говорил тебе спасибо!
   - А-а-а, - протянул я, - вот ты о чем... А кто оставил?
   - Ланселот, - буркнул он.  -  И  Бернард.  И  Асмер.  Даже,  говорят,
Совнарола взяли с собой! Их вчера отправили к королю  Арнольду.  Выехали
срочно, даже проститься не успели. Не знаю, что такое может быть срочнее
защиты Зорра.
   Я поспешно вытерся, натянул рубашку. Без этих людей я сам  как  будто
осиротел. За пару месяцев, что ехали через леса, долины, горы,  я  почти
сроднился с ними, - попробуй сродниться с благородным рыцарем! -  и  без
них сейчас ощутил пустоту.
   - Тебя вызывают, - вспомнил он. - Король хочет расспросить Беольдра о
поездке к оборотникам.
   - А я при чем?
   - Ты был с ним. Тень славы падет и на тебя.
   - Славы?
   - Или порки.
   Он проводил меня до ворот дворца.  Через  полчаса  подъехал  Беольдр,
бросил поводья оруженосцу, слез. Не говоря ни слова, кивнул,  мы  прошли
через большой  зал,  удивительно  пустынный  и  запущенный,  на  дальних
воротах всего один стражник, да и  тот  недомерок  -  все  здоровяки  на
охране  ворот  и  стен.  Из  дальнего  коридора  выбежал   взволнованный
управитель, Беольдр насторожился, управитель с ходу  запричитал,  что  в
привезенном  не  все  так,  что  обещалось,  Беольдр  поморщился,  потом
нахмурился, кивнул мне на парадные двери.
   - Иди пока один. Я разберусь, приду.
   Я испугался.
   - А если король что-то спросит? Я  ж  даже  не  представляю,  что  мы
привезли! Управитель сказал нервно:
   - Сэр Беольдр, ваше присутствие необходимо срочно!... вы же знаете...
гм... особенности...
   - Знаю, - огрызнулся Беольдр, а мне бросил нетерпеливо:
   - Иди-иди!.. Я приду, как только разберусь.
   Страж указал мне на дверь, мол, открывай сам,  не  велика  цаца,  тут
даже не перед всеми баронами распахивают, я  толкнул  створку,  тихонько
вошел и остановился, отступив на шажок в сторону.
   В тронном зале запустение, только под стенами стоит с десяток  тихих,
как  мыши,  придворных,  а  из  трех  кресел  на  возвышении  два  зияют
вызывающей  пустотой.  Шарлегайл   сидит   в   своем   кресле,   странно
уменьшившийся, съежившийся, несмотря  на  то,  что  гордо  откинулся  на
высокую спинку, несмотря на красиво возложенные на широкие  подлокотники
кресла Руки. Но руки выглядят чересчур тонкими, а  корона  -  крупной  и
тяжелой на покрытой серебряными волосами голове.
   Всего  один  стражник  за  королевским  креслом,  зато   на   красном
истоптанном полотне перед троном пылают гневом четверо могучих  рыцарей.
Один просто гигант, не человек, а чудовище в человеческом облике -  выше
и крупнее меня или Беольдра, - с могучей выпуклой грудью. Все закованы в
доспехи, но  шлемы  по  Ритуалу  держат  на  сгибе  левой  руки,  головы
обнажены.
   На лицах  суровая  решимость  настоять  на  своем.  И  этот,  который
чудовище, еще и лют обликом. Не лицо, а небрежно вытесанное из гранитной
глыбы подобие лица: не до красоты, лишь бы устрашало.
   Одного я узнал, барон Истаниэль, он в прошлый  раз  настаивал,  чтобы
король послал в его владения войска. На этот  раз,  судя  по  его  лицу,
барон тоже настаивает... нет, даже требует, гневное багровое лицо  пышет
жаром.
   - Ваше величество, - донесся  до  меня  его  строгий  и  одновременно
вызывающий голое, - на этот раз вам не удастся отправить нас без ответа!
   Шарлегайл спросил устало:
   - Какой ответ еще? Я вам уже ответил...
   - Тот ответ нас не устраивает! - отрезал Истаниэль. -  Вы  обязаны...
вы должны отправить в наши владения королевские войска!
   - У меня нет свободных войск, - ответил Шарлегайл усталым голосом.  -
У меня вообще нет свободных людей. Даже охрану замка нести некому -  все
на защите стен...
   Истаниэль выпрямился, ладонь его, словно сама по себе, опустилась  на
рукоять меча, но тут же нехотя сползла. Глаза его метали молнии. Гигант,
который стоял за его спиной, грубо отодвинул его, шагнул вперед, пламя в
светильниках вздрогнуло от его рева:
   - Я здесь впервые, ваше  величество...  Великая  честь  стоять  перед
великим королем, но я чувствую себя опозоренным! Я стою перед королем...
который заперся в стенах своего крохотного замка... который трусит пойти
в бой! Который бросил своих подданных...
   Я видел, как замер весь  двор,  как  застыл  на  миг  Шарлегайл,  как
остановилось все в этом зале. Остальные трое баронов выпрямились, как на
параде, их лица твердые и решительные. Если король даст  войско,  пошлет
даже хоть одного человека, то даже мне ясно: люди сочтут это проявлением
слабости, они так же устроены и в моем мире -  даже  простую  вежливость
понимают только как слабость и уже через неделю  придут  с  требованиями
отдать им королевскую казну или послать принцессу пасти им гусей.  Но  и
если не даст, откажет...
   Шарлегайл ответил с холодной брезгливостью:
   - Вы не умеете себя вести, сэр Фольгарт. Я прощаю  вам  эту  выходку,
понимая ваше... возбужденное состояние. Но сейчас убирайтесь.
   Барон выпрямился, он возвышался над тремя соратниками,  как  башенный
кран. Прогрохотал с высоты:
   - Что?
   - Вы слышали, барон.
   В мертвой тишине Фольгарт громыхнул свирепым голосом:
   - Старый дурак, ты хоть понимаешь, что говоришь?
   Шарлегайл стиснул подлокотники кресла, костяшки пальцев стали белыми.
Мне почудился треск дерева.
   - Барон, - напомнил он с усилием, - с сюзереном так не разговаривают.
Это уже нарушение... и считается изменой. А измена,  если  для  вас  это
новость, карается смертью.
   Никто не двигался, а барон Фольгарт медленно оглядел весь зал,  минуя
взглядом  короля,   посмотрел   на   замершего   стражника,   затем   на
баронов-рыцарей, что стояли уже бок о бок. Улыбка стала зловещей, уголки
рта приподнялись, обнажая крупные зубы.
   - Смертью? А где тот, кто выполнит вашу волю, король?
   Стражник обнажил меч и шагнул вперед, заслоняя короля,  но  Шарлегайл
отстранил его жестом. Барон огромен и страшен, и все видели, что  шансов
в поединке против такого гиганта нет. О  таких  баронах  всегда  слишком
много ходит рассказов, сколько они сразили  в  поединках.  И  если  даже
треть - правда, этот зверь несокрушим.
   - Есть, - ответил король. - В моем королевстве всегда найдутся  люди,
которые защитят трон и порядок.
   Фольгарт с наглостью огляделся. С ним трое очень сильных и  уверенных
рыцарей, а в свите еще десятка три отборных бойцов -  такие  бароны  без
подобно свиты не ездят. Да они сами, четверо, из тех,  кто  свое  силой,
волей и упорством завоевали земли, заставили простой  люд  выстроить  им
крепости, а  теперь  силой,  жестокостью  и  обагренными  кровью  мечами
п