аметре. Она выглядит золотой, а когда я  присмотрелся,  жар  ударил  в
голову: раковина в самом деле из золота. Или с большой примесью  золота!
Но явно же это натуральная раковина...
   С  ложа,  привстав  на  локте,  в  нашу  сторону  со  снисходительным
интересом смотрела прекрасная женщина. Ложем ей служила вторая половинка
раковины.  Углубление  совсем  невелико,  а  красным  покрывалом  женщиа
прикрыла только ноги.  Точнее,  щиколотки.  Половинка  золотой  раковины
изнутри светится мягким оранжевым светом. Вся она словно указывала,  что
вот она - настоящая жемчужина.
   Гендельсон ахнул:
   - Я даже не мог подумать...
   - Еще бы, - согласился я. - Самые крупные раковины, что я видел,  это
с блюдце. И то в магазине редких штук. Я собирал на море - так  и  вовсе
не крупнее надкрыльев майского жука.
   Он прошептал:
   - Да нет... То, что в раковине... Это же сама Лилит!
   - Первая  жена  Адама?  -  переспросил  я.  -  Ни  фига  себе...  Сэр
Гендельсон, а вы откуда знаете? Впрочем, нам лучше  обойти.  Кто  знает,
как она отреагирует на вторжение, это ж ее земли, она здесь отдыхает...
   Мы обошли по широкой дуге, Гендельсон крестился и бормотал молитвы. Я
помалкивал, пусть лучше сейчас, чем выдаст  нас  молитвой  и  крестом  в
неподходящее время.
   Солнце еще только  перешло  на  западную  часть  неба,  но  я  первым
засобирался на ночлег. Ноги  гудели,  как  столбы  в  непогоду.  Никогда
столько  не  ходил,  а  Гендельсон  двигается  уже,   по-моему,   совсем
бесчувственный. Если какая гадость прыгнет из чащи, отбиться не  сумеем,
ведь молот хорош только на дальней дистанции, а  меч  из-за  спины  пока
вытащишь.
   Олененок упал  без  звука,  Гендельсон  начал  разделывать  его,  как
подобает знатному рыцарю, мой урок не  пропал  даром.  Я  разжег  огонь,
воздух наполнился запахом горящего дерева,  а  потом  ароматом  жареного
мяса.
   Мы ели, как два голодных волка, разве что не выедали внутренности.  В
тиши слышен был здоровый мужской чавк и сопение, а также треск костей на
крепких зубах. В лесу постепенно темнело, хотя небо еще долго оставалось
синим.
   Кучевые  облака  окрасились  розовым,  медленно  плыли  к  закату.  Я
старался видеть в них только облака,  ведь  знаю  же  состав,  но  видел
именно пышных баб-с, роскошные бедра, тугие груди, голые плечи... Вон  у
женщины, которую Гендельсон назвал Лилит,  вроде  бы  не  такие  широкие
бедра, да и грудь не размером с  подушку,  но  в  ней  столько  эротики,
чувственности, сладострастия...
   - Ондатра чертова, - сказал я в сердцах.
   - Почему ондатра? - удивился Гендельсон. - Вы о ком?
   - Откуда я знаю? - ответил я в раздражении. - Похожа  ваша  Лилит  на
ондатру, вот почему.
   Он задумался, переспросил с недоумением:
   - Чем?
   - Есть что-то в ней ондатриное, - пояснил я, - не замечаете?
   Он оглянулся по сторонам.
   - Не знаю, - ответил он. - А какая она, ондатра?
   Я  подумал,  вспомнил,  что   сам   не   представляю,   ответил   еще
раздраженнее:
   - Да какая разница? Слово-то - вот оно?  Очень  гадкое  слово,  между
прочим.
   - Да, но... странный вы, сэр Ричард!
   - Все мы странные, - изрек я. -  Господь  старательно  вытесывал  нас
разными, но мы сами превращаемся в толпу одинаковых. Давайте спать,  сэр
Гендельсон.
   - Да, - согласился он. - Дорога все-таки трудная. Но, честно  говоря,
я так устал... что даже сон не идет.
   Странное дело, ко мне, несмотря на сильнейшую усталость, сон тоже  не
шел. То  ли  потому,  что  улеглись  так  рано,  то  ли  чересчур  много
непонятного увидели. Даже страшновато, что из  этого  непонятного  ничто
вроде бы не угрожало. Гендельсон из  этого  сразу  сделал  не  такой  уж
дурацкий вывод,  что  угрожает,  значит,  нашим  душам,  а  это  гораздо
опаснее.
   - Мне кажется, - сказал я, нарушая молчание, - то та женщина... что в
раковине, вовсе не видение. И даже тот всадник с огненным лицом...
   - Видение, - отрезал Гендельсон. - Гнусные видения,  посланные  самим
дьяволом!.. Этим видениям лучше не вставать на дороге. А если  вставать,
-  закончил  Гендельсон,  -  то,  облачившись  в   прочные   доспехи   и
вооружившись хорошим мечом, который освятили в церкви!
   - Хороши здесь видения, - пробормотал я. Тепло от костра проникало  в
тело, окаменевшие мышцы в ногах наконец расслабились.  Сердце  перестало
стучать учащенно, я чувствовал, как наступает то  состояние,  когда  уже
начинаешь видеть сны, но еще поднимаешь, кто ты и где находишься.
   В стороне послышался легкий шорох. Адреналин плеснул во все  жилы,  а
по ту сторону угасающего костра приподнялся на локте Гендельсон  и  тоже
всматривался в темноту. Я видел, как его пальцы легли на руко ять  меча.
От костра едва-едва шел багровый свет, мы увидели, как  на  фоне  темных
деревьев скользнула фигура в  черном.  Я  бы  не  заметил,  если  бы  не
блеснула на миг полоска белого, исчезла, потом снова  блеснула.  Женщина
двигается почти неслышно, на ней плащ с широким капюшоном, край надвинут
на глаза так, что ничего не видит, кроме земли под ногами, в одной  руке
держит нож, другую выставила перед собой, как слепая.
   Черный плащ наброшен на голое тело, при  каждом  шаге  распахивается,
обнажая белую, ослепительно белую ногу. По  дороге  зацепился  за  куст,
женщина нетерпеливо дернула и так же медленно пошла дальше. Плащ  теперь
едва держался на плечах,  открывая  ее  сочную  зрелую  фигуру  во  всей
наготе.
   Рядом  послышалось  учащенное  дыхание.  Я   уловил   момент,   когда
Гендельсон начал поднимать меч, перехватил его  за  руку.  Хрен  с  нею,
презумпцией  невиновности,  но  даже  ведьму  как-то  неловко  вот   так
рубануть, даже  не  спросив  имени.  Добро  бы  уродина,  но  нет  же  -
красавица, как Бритни Спирс,  только  сиськи  покрупнее...  как  у  Лары
Крофт, пожалуй.
   Мимо пронеслась летучая мышь, едва не  задела  меня  крылом.  Женщина
повела закапюшенной головой в нашу сторону, мышь вернулась  и  пролетела
еще раз, словно указывая направление. Я услышал злобное шипение,  то  ли
мышиное, то ли женское, тоже опустил ладонь на рукоять меча.
   Женщина остановилась только на миг, потом снова пошла той же странной
походкой, словно ее тащила на невидимом канате могучая рука. Свет  падал
сбоку, выхватывал обнаженную грудь, как прожектором на сцене. Я подумал,
что куда там Ларе, застрелится сразу из  двух  пистолетов,  если  увидит
такие размеры.
   Мы долго смотрели ей вслед, наконец у меня вырвалось:
   - Черт... почему они все такие голые?
   Гендельсон ответил нервно:
   - А вы здесь уже и других видели?
   - Видел, - признался я. - Все как на  конкурс  красоты!..  Только  не
тот, где собираются длинноногие вешалки, а настоящий, где женщины с  вот
таким торчащим выменем, с такими задницами... Эх!
   Он сказал нервно:
   - Не вздыхайте, сэр Ричард, не вздыхайте! Тем самым вы  себя  делаете
слабее, а дьяволу добавляете мощи.  Вы  еще  спросите,  почему  они  все
такие... такие чувственные?
   Я спросил:
   - Почему все такие чувственные?
   Он покосился на меня с великим изумлением.
   - В самом деле не знаете, сэр... с молотом на поясе?
   - Нет, - ответил я раздраженно. В упоминании моего молота  почудилось
что-то оскорбительное, но что, сообразить не мог. - Не знаю!
   - Великий боже!.. Так это же просто, все знают!
   - Я не знаю.
   Он вздохнул и начал объяснять, как я объяснял бы дебилу, что  недалек
от полноценного законченного идиота:
   - Святые  и  подвижники,  как  известно,  получают  мощь  от  аскезы,
воздержания, победы над собой.  Эта  мощь  собирается  внутри  них...  А
ведьмы, как опять  же  известно  каждому  разумному  человеку,  получают
гнусную мощь из своих  темных  глубин.  Из  того,  что  аскеты  душат  в
зародыше, как не достойное человека,  гнусное,  отвратительное,  низкое.
Но, чтобы разжечь это низкое, продавшие душу люди обращаются  к  похоти!
Разжигают ее в себе настолько, что...
   Он задохнулся от праведного возмущения. И без того красное лицо пошло
пятнами.
   - Ага, - сказал я. - Высокое служит источником вдохновения, низкое  -
источником колдовства. Так?
   - Вы едва не впервые сказали верно,  -  буркнул  Гендельсон.  -  Даже
удивительно. Мне даже как-то не по себе. Надо еще подумать, не сам ли  я
не то брякнул,  если  вы  вдруг  со  мной  согласились...  Подозрительно
весьма. Словом, ведьмы постоянно разжигают в себе похоть,  изощряются  в
самых сладострастных выдумках... так они накапливают свою силу!
   Я подумал, подумал, предложил после долгих размышлений:
   - Тогда давайте спать!.. Сон  -  это  временная  смерть,  а  что  они
мертвому... или даже полумертвому сделают?
   В самом деле, подумал я утром, просыпаясь, мало ли что мне грезилось,
это все подсознание, я не виноват. Я -  это  кора,  даже  самая  верхняя
пленка на коре. Там никаких баб, там я  просто  зайчик,  белый  пушистый
зайчик, что несется по большому страшному  миру,  стремясь  спасти  свою
шкурку...
   Я вытер следы ночных безобразий,  мне  все  равно  ведьмы  ничего  не
сделали, ведь это тело - вовсе не я, моя душа  если  и  не  порхала,  то
дрыхла за стелькой сапога, а все тело - от дьявола, и так  понятно,  так
что я вовсе не грешен. Не  безгрешен  -  до  такой  наглости  я  еще  не
добрякался, но вот сейчас уж точно не виноват, хотя, признаюсь, с  этими
ночными бабами было очень хорошо и сладко.
   Позавтракав холодным мясом, мы выступили по росе. Не прошли  и  сотни
шагов, как впереди из травы начало подниматься острие зеленого меча. Оно
блистало, как будто из  драгоценного  кристалла,  словно  вырезанное  из
цельного куска изумруда, но я отчетливо видел  холодный  блеск  металла.
Лезвие поднялось так, что мы  увидели  перекладину  рукояти.  Показались
огромные волосатые пальцы, почему-то зеленоватые. Рука  поднялась  выше,
теперь мы видели меч целиком.
   Рука  торчала  из  земли,  выдвинувшись  по   локоть.   Втрое   толще
человеческой, но все же  человеческая.  Пальцы  с  трудом  умещаются  на
рукояти, так что этот меч - двуручный. Лезвие горит зловещим  огнем,  но
нему пробегают зеленоватые  искры,  возникает  и  прячется  некий  узор.
Рукоять - дивное  произведение  искусства  как  по  дизайну,  так  и  по
орнаменту из листьев, ягод, насекомых. Там нет ни  клочка,  не  укрытого
орнаментом, и даже  рифленость  рукояти,  как  видно  между  гигантскими
пальцами, выточена в виде зеленоватой змеи, что обвила своим телом голый
металл.
   Гендельсон зашептал:
   - Колдовство!.. Ни в коем случае нельзя брать этот меч!
   - Вы говорите так, - упрекнул я, - что мне так и хочется его цапнуть.
Но, правда, у меня уже есть меч. Взять, что ли, второй?..  Но  вещей  не
должно быть много, говорят мудрецы...
   - Так говорил святой Тертуллиан, - горячо сказал  Гендельсон.  -  Сэр
Ричард, не берите это творение ада!
   - Не возьму, - согласился я. - На халяву  бы,  это  мы  завсегда,  на
халяву и уксус сладкий. А здесь  наверняка  заставят  отрабатывать...  С
другой стороны, у меня есть черный меч, представляете  его  на  стене  в
гостиной? А рядом повесить зеленый?..
   Он прошептал в ужасе:
   - Как вы можете такое говорить?
   Я сказал задумчиво:
   - Интересно, а что хотят за такой  меч?..  Может  быть,  какую-нибудь
ерундовину?
   Меч  выглядел  старинным,  очень  старинным.  Зеленый  цвет  усиливал
ощущение древности, словно меч позеленел в земле от старости. И в то  же
время я спинным мозгом чувствовал в нем исполинскую мощь.  Как  вон  все
еще отыскивают в лесах  на  месте  боев  с  фашистами  проржавевшие,  но
неразорвавшиеся гранаты, пистолеты, автоматы...
   Я соскочил с коня. В металлах я полный дуб, но это не железо, то  уже
превратилось бы в горку ржавчины. Это что-то из тех сплавов,  что  рубят
железо, как теплое масло. Метеоритное железо, что на  самом  деле  и  не
железо вовсе, а нечто особое. Или некий сплав, который получают граммами
и покрывают им корпуса космических кораблей.
   Глухой низкий голос раздался, казалось, прямо из-под моих ног:
   - Ты готов взять этот меч?
   Я посмотрел по сторонам, снова на землю, ответил с осторожностью:
   - Вообще-то да, но я хотел бы знать... на каких  условиях,  чем  буду
обязан, напрокат это или внаем, какова арендная плата или это лизинг, но
если это дар или подарок, что вообще-то одно и то же, тогда решение  еще
сложнее и ответственнее, ибо купить бывает  дешевле,  чем  оставаться  в
моральном долгу, я хотел бы  уточнить  условия  и  прочие  сопутствующие
юридические тонкости...
   Рука с мечом качнулась в мою сторону. Голос прорычал:
   - Бери!
   Я машинально взял. Рука ушла в землю, как в  воду.  Дырка  затянулась
моментально. Гендельсон покачал железной головой.
   - Ну вот... теперь и у вас, сэр  Ричард,  наконец-то  есть  настоящий
меч! А ту пощербленную железку выбросите...
   В голосе этого жирного  дурака  было  самодовольство  и  хвастовство:
он-де свой меч не потерял, он - настоящий рыцарь, а вот я, возведенный в
рыцарское достоинство по капризу  глупой  девчонки  принцессы,  вынужден
довольствоваться подарками.
   Я снова взвесил меч на руке, сделал пару пробных взмахов.
   - Неплохо... Давайте, сэр Гендельсон, испробуем лезвия наших мечей?
   Он насторожился.
   - Что вы имеете в виду?
   - Что имею, то имею. Рубанем вашим мечом по лезвию моего, потом  моим
по лезвию вашего...
   Он сказал поспешно:
   - Это не рыцарские забавы. Настоящие рыцари обнажают  мечи  только  в
битвах.
   Я смерил его взглядом, сказал протяжно:
   - Мир таков, что нам долго, думаю, ждать не придется.
   На привале я кое-как приладил и второй меч за  спиной.  Тот,  который
отыскал в руинах, тоже выглядит непростым, на досуге как-то  разобраться
бы с ним. Очень уж большая древность в нем чуется. А  в  этом  мире  чем
Древнее, тем страньше и страньше.
   Так и пошел дальше, как самурай, с двумя мечами.
   Через четверть часа дорогу преградило лесное болото. Гендельсон пошел
по краю, у меня сразу же появился шанс отыграться, я сказал хмурым  злым
голосом:
   - Это болотце может протянуться на мили!.. Мы пойдем напрямик.
   - Но...
   - Там мелко, - сказал я с презрением. - Видно же.
   Болото  напоминало  огромную  лужу,  не  успевшую   высохнуть   после
обильного ливня. Из воды торчали стволы упавших деревьев, к небу задраны
голые облепленные слизью и мохом корни, иногда даже выглядывали страшные
скользкие горбы, похожие  на  кольца  гигантских  змей,  но  это  просто
толстые корни, а воды там по щиколотку.
   Я ненавижу болотную воду, мне  страшно  ступать  в  темное,  грязное,
когда под ногой что-то начинает шевелиться, то ли корни, то ли щупальца,
а на поверхность поднимается коричневое облако ила...  но  зато  эта  же
гнилая вода хлынет и в доспехи этого болвана в железе, ладно,  потерплю,
тут главная радость, что у соседа корова сдохнет...
   Над болотом  гнилой  туман,  негустой,  но  деревья  на  той  стороне
расплываются, двигаются из стороны в сторону. Когда наконец пришли на то
место, оказалось, что деревья торчат из воды, а вода хотя и не выше, чем
до колена, но кое-где то ли водовороты, то ли упавшие  деревья  оставили
за собой ямы; я сам  дважды  сорвался  по  самое  горло,  а  Гендельсона
пришлось выволакивать четырежды, сам он  в  своих  доспехах  и  намокшей
одежде уже не вылез бы.
   Я  начал  выдыхаться,  ибо  иду  впереди  и  прощупываю  дорогу.  Дно
постепенно повышается, воды не больше, чем по  колено.  Деревья  высятся
могучие, стройные, совсем не болотные,  где  обычно  болезненно  мелкие,
покрученные,  с  почти  голыми   ветками.   Гендельсон   хрипел,   часто
останавливался перевести дух.
   От  воды  смрад,  а  на  волнах,  что  расходятся  от  нас   кругами,
покачиваются раздутые трупики мышей, крыс. Мы стояли,  придерживаясь  за
дерево, в шлеме Гендельсона сипело,  как  будто  выходит  под  давлением
воздух из тонущей подлодки.
   Мне  почудилось  хлюпанье,  я  сделал  Гендельсону  знак,  чтобы   не
двигался. Через некоторое время хлюпанье повторилось. Из  тумана  вышла,
ступая по колено в мутной воде, молодая девушка.  Белые  волосы,  больше
похожие на снег, чем на золото,  падают  крупными  кудрями  на  плечи  и
скатываются по спине. В руках огромный лук, стрела готова к выстрелу, за
спиной широкий круглый  щит,  похоже  -  медный,  из  одежды  на  плечах
металлические латы да тонкая маечка из нежной ткани. Еще  нечто  среднее
между шортами и трусиками, а тело настолько чистое, холеное, нежное, что
я в обалдении покрутил головой. Тут всего четверть часа в  этом  болоте,
но уже, как распоследняя свинья,  вымазался  с  ног  до  ушей,  от  меня
мерзостно пахнет, в сапогах  хлюпает  и  со  злорадством  выплескивается
высокими грязными фонтанчиками, на мне плети ряски, я весь  в  тине,  на
мне пытаются устроиться крупные жабы и подремать, принимая хрен знает за
что...
   Ни меня, ни Гендельсона девушка все еще не видела, мы за деревом,  но
насторожилась, готовая к схватке. Правда, лук - глупо: тут могут  упасть
сверху, протянуть руку и схватить из-за любого дерева,  а  она  проходит
чересчур близко, даже могут ухватить за ногу... Больше бы подошел меч, а
лук хорош лишь для стрельбы на открытой местности...
   За нею, как мне почудилось, кто-то крался. Я посмотрел на Гендельсон,
приложил к губам палец. Он вытаращил глаза, но кивнул и замер.
   Из зарослей выдвинулась коренастая фигура, за ней еще одна,  а  потом
еще. Передний выглядел почти рыцарем, столько на нем железа, даже полный
шлем, в прорези что-то слабо поблескивает, словно там горящие угли,  что
вот-вот погаснут, зато еще четверо - настоящие  варвары:  обнаженные  до
пояса, мускулистые, тела в шрамах, у одного  на  плече  зеленая  змея...
правда, чуть позже я разглядел, что это  просто  плеть  болотной  травы.
Похоже, он оступился и поднялся со дна уже  облепленный  всякой  дрянью,
но, как мужчине и надлежит, не обратил  на  это  внимания,  ибо  мужчину
украшают мужество и доблесть, а не красивая чистая кожа.
   Они двигались за женщиной осторожно, вода за ними почти не хлюпала, в
то время как она, не подозревая об опасности, ломится через болото,  как
молодой лось, сильный и беспечный. Преследователи, прячась за  деревьями
и корягами, подбирались все ближе, их разделяло уже  что-то  около  семи
шагов, лук на этом расстоянии почти бесполезен...
   Гендельсон знаками показывал мне, что надо бы мне  метнуть  молот.  Я
сперва показал знаками, а потом шепотом перевел, что уверен ли  он,  что
эти  пятеро  не  преследуют  преступницу,  убившую   двадцать   невинных
младенцев, изнасиловавшую несовершеннолетнего сына короля  и  посетившую
церковь в менструальный период?
   Он сердито засопел, потащил из ножен меч. Звук получился скрежещущий,
я видел,  как  все  пятеро  мгновенно  остановились.  Их  головы  начали
поворачиваться в поисках источника звука.
   - Что за дурак, - сказал я в сердцах. Молот вылетел,  как  снаряд  из
танкового орудия. Гендельсон заорал и попытался броситься вперед с мечом
в руке, но  провалился  по  пояс,  жалко  барахтался,  а  когда  кое-как
выбрался, мой молот уже вылетел в третий смертоносный полет.
   Двое добежать успели. Один тут же провалился в яму, откуда только что
выбрался Гендельсон, и Гендельсон обеими руками обрушил  ему  на  голову
меч. Мой противник попятился, глаза его не отрывались  от  острия  моего
зеленого меча. Мне показалось, что он узнал этот меч.
   Я не стал бросать молот вдогонку,  это  Гендельсона  бы  расплющил  с
удовольствием, а этот убегает и пусть убегает.
   Девушка то опускала, то поднимала лук, тетива уже натянута, я  видел,
как острие стрелы поочередно смотрит то в меня, то в Гендельсона,  то  в
преследователей. Наконец она и вовсе ослабила тетиву. У нее удивительные
глаза: сами по себе обычные, карие, но неимоверно густые черные  ресницы
-  как  верхние,  так  и  нижние;  я  всмотрелся,  очарованный.   Сперва
почудилось, что это макияж