?Титаника?,  уходящего
вглубь.
   Женщина лежит в той же позе, но я увидел ее испу  ганные  глаза,  что
следили за каждым моим движением. Я улыбнулся ей как можно дружелюбнее.
   - Доброе утро! Как спалось?
   Она прошептала тихим испуганным голосом:
   - Утро доброе... Спасибо, но мне снились  кошмары.  Или  я  и  сейчас
сплю?
   - Меня зовут  Ричард  Длинные  Руки,  -  сказал  я.  -  Это  вот  сэр
Гендельсон, очень богатый и владетельный  вельможа.  Мы  едем  по  своим
делам, никого не трогаем, драк избегаем. А кто их не избегает  с  такими
вот овечками, тех уже устали закапывать. Так оставляем.  На  расклев.  А
вы, леди...
   - Альдина, - сказала она, - леди Альдина. Я ничего не  понимаю...  Я,
помню, очень хотела спать,  едва  добралась  до  своих  покоев,  тут  же
заснула. Подозреваю, что  мне  подмешали  нечто  в  питье...  Но  как  я
оказалась здесь? Вы меня выкрали сонную?
   Я промямлил:
   - Не совсем так, леди Альдина. Мы сейчас перекусим чем бог  послал...
вы как с богом, в ладах?.. А  с  каким  из  них?  Ладно-ладно,  а  потом
довезем до ближайшей деревни, откуда уже ножками-ножками. Или на телеге,
если там отыщется.
   Она наконец решилась привстать,  села,  грациозно  опираясь  красивой
тонкой аристократической рукой о землю. На меня смотрела недоверчиво.
   - Звучит так, словно вы отбили меня у каких-то неведомых разбойников,
что  похитили  прямо  из   спальни...   а   теперь   даже   не   желаете
воспользоваться гостеприимством нашего благородного дома?
   - Мы очень спешим, - объяснил  я.  Оглянулся  в  раздражении.  -  Сэр
Гендельсон, поднимайтесь!.. Вы у нас интендант  или  где?..  Благородная
леди Альдина изволит откушать...
   Гендельсон дернулся, всхрапнул напоследок. Тяжелые веки,  еще  больше
набрякшие за ночь, начали медленно подниматься. Но,  когда  увидел  леди
Альдину, глаза распахнулись, как двери храма на праздник  Совлачения.  А
спасенная наконец обратила внимание на свой  наряд,  смотрела  сперва  с
недоумением, потом бледные щеки стали совсем желтыми.
   - Почему... почему на мне это?
   - Ну, - сказал я осторожно,  -  наверное,  мода  поменялась...  Стало
принято ложиться спать вот в таком покрое... Вот  сюда  бы  еще  рюшечки
добавить, и в самый раз - можно на конкурс!..
   - Рюшечки? - переспросила она с ужасом. - Но это же... это же саван!
   - А почему на саване нельзя рюшечки? - удивился я. - Вы женщина, а не
понимаете   необходимость   рюшечек,   вытачек,   аппликаций,   стразов,
фестончиков, сюсялек, тютяшек, всевозможных имиджушек?
   - Да, но... - сказала она нерешительно, - я ложилась не... в этом.  И
не... здесь.
   - Это ничего, - утешил я, - у меня тоже бывало, что  на  другой  день
ничего не помнишь: где, сколько, с кем, кого, а что потом и почему утром
так болит голова. Главное, что сейчас уже все  позади.  Вы  вернетесь  к
себе и разберетесь, кто над вами так пошутил.
   Гендельсон так старательно прислушивался к нашей беседе, что едва  не
сжег последние ломтики мяса, а хлебные лепешки все-таки подгорели.  Леди
Альдина приняла лепешку с некоторой брезгливостью, едва не  выронила  на
ногу, лепешка не только по твердости поспорит с гранитом,  но  и  весит,
как валун.
   - А вы, - сказала она, - не... словом, я слышала много  историй,  как
некие грабители откапывали  могилу,  куда  пару  суток  тому  захоронили
молодую женщину с множеством украшений на ней, а она, оказывается просто
заснула...
   Она запнулась. Гендельсон засопел, я сказал сочувствующе:
   - Вы мужественная женщина, леди  Альдина.  Видимо,  мужчины  в  вашем
королевстве не очень, если вам приходиться проявлять такую  удивительную
стойкость духа. Нет, мы не грабители, уверяю вас.
   - Это к тому, - перебила она, - что хотя на мне почему-то нет никаких
украшений, а я не снимаю на ночь кольца, серьги, браслеты... но за  меня
можно получить выкуп.
   - Мы не грабители, - повторил я, - хотя вот тот, что  жарит  лепешки,
конечно, похож, признаю. Кушайте, вам еще можно мучное. Если вы  узнаете
этот лес, подскажите, в какую сторону ехать, чтобы вас побыстрее...  ну,
передать на руки родителей. Или просто  доставить  в  те  места,  откуда
добежите сами.
   Она  даже   не   посмотрела   по   сторонам,   голос   стал   чуточку
гендельсонистее:
   - Вы допускаете мысль, что порядочная и целомудренная  девушка  знает
окрестные леса?
   Гендельсон посмотрел  на  меня  с  укоризной,  покачал  головой.  Мне
почудилось, что покрутил бы пальцем у виска, если бы знал этот жест.

***

   Деревья заскользили в стороны, понеслись за наши спины  с  резвостью,
словно это они выспались и позавтракали. Леди Альдина сидела  за  спиной
Гендельсона,  ему  больше  доверяла:   постарше,   в   нем   чувствуется
баронскость, порода, а от меня можно ждать всего - от изнасилования и до
продажи в рабство. Или то и другое, хотя, конечно, здесь за девственницу
дают гораздо больше.
   По ручью приехали в деревушку, Гендельсон умело отобрал двух  крепких
коней, сторговался, наших измученных и со  сбитыми  ногами  сплавили  за
четверть  цены.  На  леди  Альдину  произвело   впечатление,   с   каким
равнодушием я доставал золотые монеты, ведь даже  баронистый  Гендельсон
торговался и бранился, как торговка рыбой.  Трижды  расходились,  бегали
друг за другом, били по плечам, наконец ударили по рукам, и вот они наши
кони.
   Леди  Альдина  деревню  не  узнала,  она  ж   затворница   и   вообще
девственница, но зато ее признали крестьяне, что  возят  в  замок  мясо,
рыбу, зерно. Смотрели с ужасом, крестились, что значило, уже знают о  ее
кончине. Я дал золотую монету кузнецу, он как раз проверял коней, кивнул
на бледную девушку:
   - Сумеешь доставить в замок?
   - К обеду будет там, - заверил он. - Спасибо,  ваша  милость!  Честно
говоря, мы бы и так отвезли, она... хорошая госпожа, добрая, но с  вашей
щедрости на руках отнесем!
   Леди Альдина смотрела  на  меня  широко  распахнутыми  глазами.  Руки
по-прежнему держала на груди, ибо у саванов характерный покрой: вырез до
самого низа живота, что понятно - иначе  не  натянуть  на  закоченевшего
покойника, но мне почудилось по ее лицу, что она  в  эту  минуту  готова
отпустить ворот, а то и рвануть за края в стороны.
   - Благородные сэры, - произнесла она тихо, - вы так и  не  заедете  в
наш замок?.. Признательность моих убитых горем родителей не будет  знать
границ! Да и моя... тоже.
   Последние слова она добавила совсем шепотом, но жаркий румянец все же
залил ее щеки. Она смотрел умоляюще. Гендельсон заколебался, затем  лицо
потвердело, в глазах появилась решимость. Он  подобрал  поводья  коня  и
сказал звучным рыцарским голосом:
   - Прощайте, леди Альдина!.. Нам надо спешить.
   Дремучие леса остались позади, наши кони карабкались по голым склонам
и косогорам. Земля, изрытая оврагами, холмы теснятся,  как  стада  овец,
все чаще попадаются скалы, а то  и  каменистые  возвышенности,  кладбища
рассыпавшихся от древности гор.
   Я снова и снова вспоминал красотку, что из рук  в  руки  передал  мне
вампир. Ладони иногда начинали чувствовать вес  ее  мягкого  податливого
тела, а пальцы сами по себе подрагивали, уже задирая ей подол, то  бишь,
саван. Нет, не просто  обилием  голых  баб-с  берет  Самаэль.  Остальных
мужланов можно просто голыми  бабсами  и  доступностью  их  тел,  а  нас
двоих... вернее, меня, именно  спасаемыми,  спасенными.  Ведь  мы  сразу
герои, нас  забросают  цветами,  как  победителей  чудовищ,  спасителей,
освободителей. А спасенная будет благодарна по гроб жизни и  никогда  не
посмеет посмотреть на другого мужчину...
   Не в этом ли приманка с крючком для героя?
   Некоторое время я поворачивал эту идею так и эдак, наконец решил, что
справлюсь. Самаэль как-то упустил, что меня ждет Лавиния.  А  это  такой
весомый фактор, что я ради своей непорочности пожертвовал спасением  или
выволакиванием целого народа из болот и озер обратно на сушу.
   На вершине холма мы остановились перевести дух. В лица  дул  холодный
ветер, в темном небе холодно поблескивают осколки  мирового  льда.  Пора
развести костep и перевести дух, но я все смотрел вперед, надеясь пройти
перед ночлегом еще хотя бы милю.
   Там, на горизонте, вспыхивают зловещие багровые огни. Иногда я смутно
видел лиловый отблеск, что уходил в  небо  и  растворялся.  Если  мы  не
сбились с дороги, то там лежит Кернель.
   На второй день после леди Альдины прямую дорогу преградило коричневое
болото. Вода мутная, словно только  что  по  ней  прошли  тысячи  ног  и
подняли со дна ил, но широкие листья кувшинок застыли, как  приклеенные.
На них греются под скудными лучами солнца лягушки... если  это  лягушки,
слишком уж толстые, безглазые, но с высокими гребнями на спинах,  как  у
злых рыб.
   Пучками торчат покрытые слизью тростники. Значит, болото  неглубокое,
но я всегда с содроганием захожу  в  воду,  если  не  вижу  дна.  Болото
тянется направо и налево, теряется в плотном тумане. Впереди тоже туман,
я с тоской думал, что будет, если там, в тумане, тростники исчезнут. Это
означает только глыбь, что еще хуже, и даже хужее.
   - За этими болотами прямой путь к Кернелю, - сказал Гендельсон  тихо.
-  Там  каменистая  равнина,  удивительная  равнина,  словно  вымощенная
огромными плитами...
   - Вы там бывали, сэр?
   - Нет, но я много читал, - он перехватил  мой  взгляд,  сказал  почти
виновато. - Я вообще люблю читать и... читаю много.  Там  узкая  долина,
хотя и очень ровная,  на  ней  гремели  все  важнейшие  битвы  последних
трехсот лет. Там все пропитано кровью, там стаями летают призраки... Но,
хотя это и лучшая из дорог... или, вернее, потому,  что  это  лучшая  из
дорог, она считается Дорогой армий Карла.
   - Но империя Карла далеко...
   - Лучшая дорога принадлежит сильнейшему, - сказал он с горечью.  -  А
сильнейший сейчас - Карл!.. И горе тому, кто попадется на его пути.
   - Не плачьте, сэр, - бросил я. - О Зорр он уже обломал когти.
   - Когти, но не зубы.
   - А зубы вышибем мы, - пообещал я гордо.
   Под ногой твердь  расступилась,  я  ухнул  с  головой  в  трясину.  К
счастью, успел инстинктивно разбросать руки, пальцы ухватились за корни,
вынырнул, но грязная вода стекает по лицу, одежда сразу промокла, а  под
рубашкой  быстро-быстро  извивается  какая-то  ополоумевшая   от   ужаса
рыбешка. Или жабенок.
   Волосы сзади прищемило, это Гендельсон, оказывается,  тащит  меня  за
шиворот. Я выплюнул изо рта сгусток  слизи,  что  норовил  пробраться  в
глотку, сказал хрипло:
   - Сэр Гендельсон, спасибо, но вы сами не провалитесь... У вас еще  та
задница.
   Он все же помог выбраться на твердое, здесь  по  колено,  тогда  лишь
сказал сварливо:
   - Что-то вы чересчур засматриваетесь на мою задницу. Но у  меня  есть
не только она, сэр Ричард!
   - Извините, сэр Гендельсон, - пробормотал я. - Я хотел  сказать,  что
вы весь... можно сказать, целиком.. уф-уф!.. еще та... в смысле, человек
с весом.
   - Да, - ответил он с вызовом, - я - человек с весом!
   Через болото продирались весь день. Я уже жалел что  тащим  за  собой
коней, без них бы шли втрое быстрее. Ночь застала на одном из островков,
там три  жалких  болезненных  деревца,  жесткая  болотная  трава.  Огонь
развели скудный, только и  надежды,  что  по  болоту  к  нам  не  станут
подбираться крупные звери. А если станут, то по шлепанью и плеску издали
услышим самых упорных, кто еще не утоп по дороге.
   Доели мясо, Гендельсон ехидно напомнил, что пора бы подшибить  что-то
из такого, что можно в пищу. Я отомстил, сообщив, что употреблять  можно
абсолютно все, ибо это ?все? съедобным  или  несъедобным  делают  только
человеческие ритуалы, запреты, суеверия, дурость и тупость, выбирайте по
своему ясновельможному вкусу.
   - А как же тогда господь бог... - начал Гендельсон.
   Он умолк, задрал голову. Я тоже вскинул взгляд  на  темное  небо.  На
фоне звезд пронеслась черная тень.  Было  в  ней  что-то  жуткое,  более
жуткое, чем если  бы  это  летел  дракон.  Это  летела,  казалось,  сама
костлявая смерть с ее угловатыми, словно нарочито изломанными крыльями.
   Мы застыли, Гендельсон укрылся за деревом.  Черная  тень  прошла  над
самыми нашими головами. Сверху обрушился  пронзительный  крик,  ужасный,
режущий, взламывающий перепонки. Я прижал к ушам ладони.
   Жуткая тень ушла в ту сторону, куда мы двигаемся все дни, но я видел,
как она сделала широкой разворот. На этот  раз  на  ее  спине  отчетливо
мелькнула фигурка согнувшегося навстречу ветру человека.
   Я сказал торопливо:
   - Он летит снова!.. Чтоб ни звука!
   - Я не смогу, - простонал Гендельсон.
   - Зажмите уши! - велел я злобно. - Коленями!
   Он согнулся у самой земли, но лунный свет прорвался сквозь  облака  и
упал на его скрюченную фигуру. Гендельсон вскрикнул и попытался заползти
с другой  стороны  дерева.  Крылатый  зверь  хрипло  каркнул,  звук  был
металлический, абсолютно не животный. Я затаился в тени, ладонь вспотела
на рукояти молота.
   Зверь пролетел над Гендельсоном, наездник  быстро  метнул  дротик.  Я
услышал сухой стук, дерево вздрогнуло. Я не поверил своим глазам, дротик
пробил  дерево  насквозь  на  палец  выше  головы  Гендельсона.   Острие
высунулось с другой стороны. Гендельсон вскрикнул и помчался, как  заяц,
на другую сторону островка. Зверь сделал  быстрый  и  широкий  разворот,
пошел над самой  землей.  Клюв  распахнулся,  блеснули  острые  зубы.  А
наездник уже держал в руке второй дротик...
   На этот раз не промахнется,  мелькнуло  в  моей  голове.  Сейчас  это
препятствие на пути к Лавинии исчезнет с моей дороги... Не прерывая этой
ликующей  мысли,  я  метнул  молот.  Зверь  распахнул  пасть,   наездник
замахнулся, а молот ударил зверя сбоку в голову.
   Их занесло, зверь со страшной силой ударился в  деревья.  Был  треск,
ломались стволы, зверь был тяжел и  крепок,  как  танк.  Шумно  плеснула
вода, и тут же сильный  удар  в  воду,  новый  плеск,  уже  не  падающие
вершинки, а словно падение крупного метеорита.
   Гендельсон отжался из грязи на дрожащих руках. Он весь  был  облеплен
слизью, водорослями, от него пахло тиной и болотом. Я видел  его  широко
раскрытые  глаза,  уже  не  свинячьи,  похудел  так,  что  глаза   почти
человечьи.
   - Что... это упало в болото?
   - Да, - ответил я угрюмо. Мои пальцы наконец повесили молот на  пояс.
- Упало.
   Он подхватил меч и  развернулся  в  сторону  болота.  На  месте  трех
деревьев белеют расщепленные пни. Сами деревья  медленно  погружаются  в
болото. Луна снова спряталась, мы видели на месте падения только  черную
массу. Что-то ворочалось, трепыхалось. Ноги увязали в грязи,  Гендельсон
даже вошел в воду, вытягивал шею, всматривался.
   - А всадник?.. Не выжил ли?
   - Вряд ли, - ответил я с сомнением. - Его должно было  расплескать  о
деревья... Или придавить тушей. Все-таки столкновение было... весьма.
   Он сказал с недоумением:
   - Но как он... в темноте?
   - Значит, есть и такая порода, - предположил я.  -  Помесь  с  совой.
Нет, с летучей мышью... Хуже другое...
   - Что может быть хуже?
   - Он летел прямо сюда. По нашему следу. Как будто ему кто-то  указал,
куда мы пошли.
   Даже при лунном свете было видно, как посерело лицо Гендельсона.
   - Кто?
   Я пожал плечами.
   - А сейчас это важно? Что, вернемся и набьем морду? Надо идти дальше,
другого ничего не остается.
   Он  пощупал  на  груди  кожаный  мешочек  с  талисманом.  Мышцы  лица
напряглись, черты заострились, он сказал хриплым голосом:
   - Тогда нам стоит лечь спать. Он не смог вернуться и донести, где мы.
А утром нам нужны будут силы. Не думаю, что это болото тянется до самого
Кернеля!
   Еще бы, подумал я. Кернель где-то высоко в горах.  Даже  непроходимых
горах. Но когда этот дракон с наездником не вернутся, их хозяин как  раз
и поймет, что они нарвались... И что мы в состоянии дать такому  дракону
отпор.
   А в таких случаях посылают  парней  покрепче.  Вот  таких  парней,  с
крыльями.

Глава 24

   Самое правильное было бы бежать через болото весь остаток ночи, лучше
не в сторону Кернеля, а вправо  или  влево,  но  нас  настолько  измучил
дневной переход, что собрали разбежавшихся коней, заново развели  костер
и свалились без сил. Ночью мне впервые не  пригрезилась  танцующая  фея,
зато снились окорока,  карбонат,  шейки,  хорошо  прожаренный  бифштекс.
Проснулись, лязгая зубами, хотя костер ухитрился  гореть  всю  ночь.  Но
утро здесь  суровое,  мрачное,  земля  холодная,  а  воздух  промозглый,
которым тяжело дышать. Серое болото, казалось, отражается и на небе: там
тоже все серое, удушливое, и тяжелое, как промокшая старая шкура.
   Болото иногда прерывалось лугом, как нам казалось, Гендельсон тут  же
начинал  благодарственную  молитву,  но  короткий  луг  оказывался  лишь
отмелью  в  нескончаемом  болоте.  Дальше  снова  топкая  грязь,  редкие
островки тростника, мохнатые высокие  кочки,  толстое  одеяло  мха,  что
угрожающе прогибается при каждом шаге. Я чувствовал, что именно под этим
обманчивым ковром и таятся самые глубокие омуты,  обходил  их,  старался
двигаться, ориентируясь на пучки травы и тростника.
   Голодные кони на ходу хватали жесткие  стебли,  жалобно  ржали.  Губы
моего коня уже изрезаны, капает тягучая густая кровь.
   Гнилой туман то сгущался, то рассеивался. В  минуты  просветления  мы
видели бесконечный затопленный мир, где пучки травы торчали из  смрадной
воды, как верхушки затопленных деревьев. Болото наложило свой  отпечаток
гниения на все, даже листья кувшинок  здесь  коричневые,  с  изъеденными
краями.
   Едва где-то показывалось что-то шевелящееся,  я  швырял  туда  молот.
Гендельсон сперва радовался, потом усомнился:  не  пришибу  ли  невинную
душу. Я хмуро поинтересовался, какая это невинная  душа  полезет  в  это
болото и с какой целью.
   Он возразил, что мы же лазаем, у меня не  нашлось  аргументов,  да  и
рука устала, так что молот снова занял место на поясе. Но  все  же  даже
при таком милосердии я трижды, если не больше, подшибал в  тумане  нечто
крупное. Всякий раз  огромное  животное  то  ли  находило  в  себе  силы
убежать, то ли тонуло, но  я  был  счастлив,  что  даже  не  видел  этих
чудовищ. Воображение  подсказывает,  что  в  болоте  звери  должны  быть
отвратительнее, чем в лесу или горах.
   Гнилая вода начала прерываться  торфяниками,  наконец  сменилась  ими
полностью. Мы забрались в седла, проехали еще с полмили, я  ощутил,  как
под кожу забирается гаденький  страх.  Впереди  потянулись  поля  ч„рной
растрескавшейся на  ровные  квадратики  грязи.  Многие  ухитрились  даже
свернуться в трубочки, но  сухая  грязь  везде,  напоминая,  что  совсем
недавно  это  то  ли  было  дном,  то  ли  здесь  был  огромный  прилив,
задержавшийся на годы.
   Я оглянулся, за нами  двигался  серый  сырой  туман.  Он  уже  закрыл
болото, теперь надвигался грозный и пугающий.  Но  воздух  стал  заметно
чище, я ощутил наконец, какой гадостью мы дышали в этом смрадном болоте.
   Прекрасные холодные горы стали заметно ближе. Казалось, до них  рукой
подать, я уже различал глубокие трещины, нависающие уступы, яркий  блеск
чистого льда больно слепил глаза.
   - Впереди Кернель, - повторил Гендельсон уже в который раз. - Мы  его
почти достигли!
   - Почти, - ответил  я,  -  но  от  ?почти?  до  ?достигли?  дистанция
огромного размера.
   Он положил руку на рукоять меча, гордо выпрямился.
   - Так чего же мы стоим?
   Дурак, подумал я раздраженно, но пустил своего коня вперед осторожной
рысью. Я не баба из придворной челяди, чтобы передо мной красоваться. Уж
я-то вижу тебя насквозь, пустозвон. Побереги свои позы до того  времени,
когда вернешься. Даже не ?когда?, а ?если?...
   Вороны каркали злобно и торжествующе. Мы выехали на пригорок, я успел
увидеть с полдюжины черных птиц: дрались над ободранной тушей  какого-то
зверя. Гендельсон заорал диким голосом, конь ринулся вперед как  стрела.
Я успел