- Скорее всего Дона Хемфилла. Он не только правоверный баптист, но и  еще
член Республиканского Комитета. Он понимает кое-что в том, как проводить  те
или иные кампании, но уверена, считает, что повернуть общественное мнение  в
тех случаях, когда замешена религия, весьма затруднительно.
   - Она поглаживала его руки.
   - Успокойся, Алан. Наберись терпения. Жди. Это те киты, на которых  стоит
жизнь в Касл Рок - спокойствие, терпение  и  ожидание  того,  что  возникнет
какая-нибудь случайность. Так?
   Он улыбнулся, отнял свои руки и сжал ее пальцы, но очень  нежно.  О,  как
нежно он сжал ее пальцы!
   - Так. Хотите провести вместе вечерок, милая дама?
   - О, Алан, право не знаю...
   - Обещаю, никаких резких  телодвижений.  Я  разожгу  камин,  мы  сядем  у
камелька и ты мне поведаешь еще  немало  интересного  из  жизни  города  для
нашего общего веселья.
   Полли слабо улыбнулась.
   - Мне кажется, ты уже достаточно нагляделся за последние полгода на всех,
о ком я могу тебе рассказать.  Включая  мою  собственную  персону.  Если  ты
хочешь  продолжить  свое  образование,  то  стоит  завести  дружбу  с  Ленни
Партридж... или с ней. - Она указала глазами на Нэн и понизила голос до  еле
слышного шепота. - Разница между Ленни и Нэн  в  том,  что  первый  сведения
собирает, а вторая - пользуется ими при каждом удобном случае.
   - То есть?
   - То есть эта леди не  слишком  добропорядочным  путем  нажила  все  свое
состояние.
   Алан задумчиво смотрел на Полли. Ему никогда еще  не  приходилось  видеть
сев таком состоянии: углубленной в себя, разговорчивой и подавленной в  одно
и то же время. Впервые с  тех  пор,  как  они  подружились,  а  потом  стали
любовниками, он не мог определить: разговаривает он с Полли Чалмерс или с...
наркотиками.
   - Мне кажутся,  сегодня  не  вполне  подходящий  вечер  для  того,  чтобы
провести его вместе, - вдруг решительно произнесла она. -  Я  знаю,  что  не
слишком хорошо умею поддержать компанию, когда нахожусь в таком состоянии.
   И вижу это по твоему лицу.
   - Полли, но ведь это неправда.
   - Я пойду домой и буду долго лежать в горячей ванне. Кофе больше пить  не
стану. Отключу телефон, рано лягу спать и  есть  шанс,  что  когда  проснусь
завтра утром, буду совсем другой женщиной.  Тогда,  может  быть,  мы  сможем
заняться... ну ты знаешь. Телодвижениями и довольно резкими.
   - Ты меня беспокоишь, - сказал он. Ее пальцы осторожно повернулись в  его
руках. - Я знаю, - сказала Полли. - Это, к  сожалению,  не  помогает,  но  я
очень твое беспокойство ценю. Больше, чем ты думаешь.
 
2 
 
   Святоша Хью притормозил, проезжая мимо Мудрого Тигра по дороге  домой  из
автомойки... и, поддав газу, поехал дальше. Подъехав к дому, он  припарковал
свой "бьюик" на подъездной дороге и вошел в квартиру.
   Он занимал две комнаты. В одной спал, в другой делал все остальное.
   Старый обшарпанный стол, заваленный алюминиевыми мисками  (в  большинстве
из них громоздились  кучки  окурков)  стоял  посреди  той  комнаты,  которая
служила для всего остального. Он подошел к  раскрытому  шкафу,  поднялся  на
цыпочки и пошарил на верхней полке. На мгновение ему показалось,  что  лисий
хвост исчез, что кто-то приходил в его отсутствие  и  стащил  драгоценность.
Его охватила такая паника, что  живот  подвело.  Но  тут  же  рука  нащупала
шелковистую пушистость, и Хью с облегчением выдохнул.
   Весь день он провел в мечтах о хвосте, о  том,  как  он  привяжет  его  к
антенне "бьиюка" и как хвост будет весело развеваться.  Он  хотел  привязать
хвост уже с утра, но шел дождь и, представив себе, как рыжий мех намокнет  и
превратиться в тоскливо-бурую отяжелевшую тряпицу, отказался от этой затеи.
   Теперь он достал свое сокровище и пошел  к  выходу,  рассеянно  отшвырнув
попавшуюся под ноги пустую банку из-под пива и поглаживая хвост. О, Господи,
как же он хорош!
   Хью вошел в гараж, который  приблизительно  с  1984  года  был  настолько
завален барахлом, что места для машины там уже не оставалось, и, порыскав  в
завалах, отыскал кусок мягкой проволоки.  Он  наметил  себе  план  действий:
сначала привяжет хвост к антенне,  потом  перекусит  и  только  после  этого
поедет в Гринз-парк. А. А. встречались в Американ Лиджен Холл в  семь  часов
вечера. Может быть, и поздновато начинать новую жизнь, но никогда не  поздно
выяснить так это или нет.
   Он сделал на проволоке петлю и натянул ее на толстый конец хвоста.
   Пальцы его, когда он только начал привязывать другой  конец  проволоки  к
антенне, двигались ловко и уверенно, но постепенно стали замедлять свой бег.
С каждой минутой уверенность и решительность улетучивались, оставляя  позади
себя черную пустоту, в которую мало-помалу просачивались сомнения.
   Он представлял, как паркует машину у Американ Лиджен и ничего  особенного
в этом не было. Потом он мысленно смотрел на себя  со  стороны,  как  входит
внутрь и направляется в зал на собрание. С этим тоже вроде  бы  все  было  в
порядке. Но  потом  в  сознании  неожиданно  возник  мальчонка,  вроде  того
воробья, который едва не попал недавно под его грузовик. Пока он  сам  будет
входить в зал и представляться собранию  как  Хью  П.  и  признаваться,  что
бессилен перед зеленым змеем, этот мальчонка, привлеченный ярко-рыжим пятном
на фоне ярко-синего неба,  подойдет  к  его  "бьюику"  и  отвяжет  хвост  от
антенны.  Сначала   он   его   просто   погладит,   восхищаясь   необычайной
шелковистостью шерсти, потом оглянется по  сторонам,  не  видит  ли  кто,  и
направится в ближайший видеосалон. А там будет  хвастаться  приятелям:  "Эй,
братва, смотри чего я спер на автостоянке перед Лиджен. Вот это вещь, да?"
   Хью почувствовал такую слепую ярость, поднимающуюся в душе, как будто все
это случилось не в воображении, а  наяву.  Он  погладил  хвост  и  огляделся
вокруг, как будто ожидая, что увидит в  надвигающихся  пятичасовых  сумерках
целую  толпу  малолетних  воришек  на  дальнем   конце   Касл   Хилл   Роуд,
переминающуюся с ноги на ногу и перешептывающуюся в нетерпении - когда же он
войдет в дом, чтобы засунуть в духовку  пару  упаковок  готового  обеда  под
названием "Голодный Мужчина", чтобы в тот же момент  стянуть  хвост  и  дать
деру.
   Нет. Уж лучше никуда  не  ездить.  В  наше  время  дети  всякое  уважение
потеряли к взрослым. Они готовы стянуть  все  что  угодно  просто  так,  для
развлечения. Подержат вещь у  себя  пару  дней,  а  потом  за  ненадобностью
выбросят  в  канаву.  Картина  -  и  картина  очень  яркая,  почти   видение
рисовавшая, как его сокровище валяется в сточной канаве, мокнет, теряет цвет
среди коробок из-под Биг Мака и пустых банок из-под пива и  коки,  разрывала
Хью душу и вызывала бешеную ярость. Надо быть психом, чтобы так рисковать.
   Он отвязал хвост от антенны и, вернувшись с ним в дом, снова спрятал  его
на верхнюю полку шкафа. На этот раз он постарался закрыть  дверь  поплотнее,
не получилось, оставалась щель.
   Надо сделать замок, подумал Хью, сопляки теперь не погнушаются  и  в  дом
залезть. Никакого уважения к старшим, ну просто никакого!
   Он подошел  к  холодильнику,  достал  оттуда  банку  с  пивом,  задумчиво
посмотрел на нее и вернул на место. Пиво - даже пять банок или  шесть  -  не
вернут ему спокойное состояние души. Во всяком случае не сегодня.  Тогда  он
открыл нижнюю дверцу  буфета,  отодвинул  кастрюли  и  сковородки  и  достал
початую бутылку Блэк Велвет, которую хранил на всякий пожарный случай.
   Наполнив рюмку наполовину, подумал и налил доверху. Проглотив  содержимое
и почувствовав горячий взрыв в желудке, наполнил рюмку снова. Затем еще раз,
уже несколько успокоенный. Оглянувшись на шкаф, Хью улыбнулся. Там  хвост  в
безопасности, скоро будет совсем недосягаем для всяких сопляков, потому  что
он, Хью, купит в Вестрен Авто хороший крепкий замок и врубит  его  в  дверцу
шкафа. Получится настоящий сейф. Хорошо иметь ту вещь, которая тебе нравится
и без сомнения нужна, но еще лучше, когда эта вещь в безопасности.
   Куда как лучше, лучше не бывает.
   Но тут его улыбка слегка увяла.
   Но разве ты для этого купил хвост? Чтобы хранить его взаперти на  верхней
полке шкафа?
   Он продолжал мелкими глотками отхлебывать  из  рюмки.  Ладно,  думал  при
этом, может быть это и не совсем то, что надо, но уж ни в какое сравнение не
идет с возможностью потерять хвост, чтобы он очутился в руках  какого-нибудь
грязного вора.
   - В конце концов, - произнес он вслух, -  сейчас  не  1955  год,  времена
меняются.
   И удовлетворенно кивнул сам  себе.  Но  мысль  тем  не  менее  не  желала
исчезать. Какой все-таки смысл хвосту задыхаться в шкафу? А какая радость от
этого самому Хью?
   Но  еще  пара-тройка  рюмок  эту  мысль  угомонили.  Пара-тройка   рюмок:
подсказали, что на полке в  шкафу  хвосту  все  же  самое  место.  Следующее
решение было таково - к чертям собачьим обед!  И  это  мудрое  решение  тоже
заслуживало двух-трех рюмочек.
   Он снова наполнил рюмку,  опустился  на  кухонный  табурет  со  стальными
трубчатыми ножками и закурил. И вот тогда, сидя за столом и стряхивая  пепел
в одну из грязных алюминиевых мисок, он постепенно  расстался  с  мыслями  о
лисьем хвосте и стал думать  о  Нетти  Кобб.  Дурочка  Нетти.  Он  собирался
подшутить над дурочкой Нетти. Сыграть с  ней  шутку.  Может  быть,  на  этой
неделе, может быть, на следующей... но эта казалась более подходящей.
   Мистер Гонт сказал, что Хью не похож на  человека,  которому  свойственно
попусту тратить время, и он не хотел мистера Гонта разочаровывать.
   Ему уже не терпелось.
   Это хоть как-то нарушит однообразие жизни. Он пил рюмку за рюмкой,  курил
сигарету за сигаретой и к тому времени, без четверти десять, когда он дополз
до второй комнаты и повалился на постель со смятыми грязными простынями,  на
лице его сияла безоблачная улыбка.
 
3 
 
   В семь часов вечера вместе со звонком на закрытие магазина закончилась  и
смена Вильмы Ержик в Хемфилл Маркет.  В  семь  пятнадцать  она  свернула  на
подъездную дорогу к своему дому. Мягкий свет  сочился  из-под  полуопущенных
штор в гостиной.
   Она вошла и потянула носом. Макароны с сыром. Неплохо... для начала.
   Пит, сбросив туфли, лежал на  диване  и  смотрел  по  телевизору  "Колесо
Фортуны". Ноги прикрывал свежий номер портлендской Пресс-Геральд.
   - Я читал твою записку, - сказал он, тут же вскочив и отшвырнув газету. -
Ужин я засунул в печь. Будет готов в семь тридцать.
   Он смотрел на нее открытым взглядом чуть беспокойных карих глаз.
   Словно собака, которая изо всех сил старается угодить. Пит  Ержик  привык
выполнять домашнюю работу  с  давних  пор  и  достаточно  успешно.  У  него,
конечно, случались и промахи, но прошло то время, когда он мог лечь на диван
в башмаках, отваживался закурить в доме трубку, и скорее снег мог выпасть  в
августе, чем он, пописав, не опустил бы на место сиденье унитаза.
   - А белье ты в дом занес?
   Внезапно  вспыхнувшее  выражение  вины  и  испуга   отразилось   на   его
добродушном круглом лице.
   - Господи, зачитался газетой и совсем забыл. Сию секунду  принесу.  -  Он
уже надевал туфли.
   - Можешь не беспокоиться. - сказала Вильма, направляясь в кухню.
   - Но почему? Я тотчас принесу!
   - Не стоит, - проворковала она. -  Я  не  хочу  заставлять  тебя  бросать
газету или телепрограмму только потому, что простояла последние шесть  часов
за кассой. Сиди, дорогой Питер, отдыхай, сделай одолжение.
   Ей не надо было оглядываться, чтобы узнать,  как  он  отреагирует;  после
семи лет супружества она была уверена, что Питер Майкл Ержик сюрприза ей  не
поднесет. На лице у него, без  всякого  сомнения  в  этот  момент  появилось
выражение обиды и досады. Он теперь наверняка будет несколько минут стоять и
смотреть в одну точку, как человек, который вышел  из  туалета  и  никак  не
может вспомнить, вымыл после этого руки или нет, а потом вздохнет  и  начнет
накрывать на стол и сервировать ужин. Некоторое время спустя он спросит  ее,
как прошла смена в магазине и ни разу не перебьет  рассказом  о  собственном
рабочем дне в Уильямс-Браун, большом агентстве по недвижимости в Оксфорде.
   На то были свои причины, поскольку Вильма всегда считала,  что  работа  в
агентстве по недвижимости самая скучная,  какая  только  может  быть.  После
ужина он без дополнительной просьбы с ее стороны  уберет  со  стола,  а  она
будет читать газету. Все это он проделает без единой жалобы  только  потому,
что допустил промах - не принес со двора выстиранное  белье.  Надо  сказать,
что Вильма вовсе была не прочь сделать это самостоятельно, более  того,  она
даже любила эту работу,  так  как  запах  свежевыстиранного,  прогретого  на
солнышке и выветренного белья доставлял ей удовольствие, но не станет же она
сообщать об этом Питу. Ни в коем случае, это ее маленький секрет.
   У нее было довольно много таких секретов, и хранила она их все по одной и
той же причине: на войне как  на  войне,  нужно  использовать  любое,  самое
малейшее преимущество. Иногда по вечерам ей приходится выдерживать полутора,
а то и двухчасовой бой, прежде чем враг  сдастся,  и  она  сможет  на  карте
военных действий сменить булавки с белыми головками, принадлежавшие Питу, на
свои, красные. Но сегодня бой был выигран мгновенно и без кровопролития, это
был блицкриг к вящему удовольствию Вильмы.
   В глубине души она была уверена, что брак - это нескончаемый боевик и что
в подобной столетней войне, когда пленников не берут в плен, не сдаются,  ни
единого белого пятна на поле военных действий не остается, поскольку на  них
тут же накладывают аккуратную заплату, от таких легких  побед  можно  быстро
потерять вкус к сражению. Но до этого было еще далеко, и поэтому  она  вышла
во двор с корзиной под мышкой и  с  сердцем,  трепещущим  где-то  в  области
диафрагмы.
   Она успела пройти почти полдвора, прежде чем остановилась. словно  громом
сраженная. А где же, черт побери, простыни?
   Она должна  была  сразу  их  увидеть  в  темноте,  белые  прямоугольники,
полощущиеся на ветру. Должна была. но не видела. Может быть, они улетели?
   Их сдуло? Очень странно. Ветерок, конечно, сегодня был, но  не  настолько
сильный. Тогда, вероятно, их украли?
   Но тут легкий порыв ветра донес знакомый хлопающий звук. Так, значит, они
здесь... где-то. Старшая дочь огромного католического клана,  состоящего  из
тринадцати детей, не может не знать, как хлопает на ветру белье.  А  с  этим
звуком было не все в порядке. Каким-то он казался тяжелым.
   Вильма сделала еще один  шаг  вперед.  Ее  лицо,  лицо  женщины,  которая
подспудно всегда ожидает  неприятностей,  потемнело.  Она  уже  видела  свои
простыни... вернее, очертания, которые должны были быть простынями.  Но  они
сливались с вечерней мглой.
   Тогда она сделала еще один шаг вперед, и снова прошелестел ветер.
   Простынные очертания хлопнули на этот  раз  в  ее  сторону  и,  едва  она
протянула руку, что-то толстое и вязкое шлепнулось ей на щеку, что-то липкое
и противное прижалось к  ней.  Как  будто  ледяная  рука  мертвеца  пыталась
вцепиться в нее.
   Вильма была не из тех женщин, кто кричит при  любом  удобном  случае,  но
теперь она закричала, закричала и  выронила  свою  бельевую  корзину.  Снова
послышалось мерзкое вязкое хлюпанье - хлопанье, и она попыталась  увернуться
от этого нечто, протягивающего к ней свои сырые, отвратительные клешни.  При
этом стукнулась лодыжкой о корзину и  упала  на  колени.  Только  везение  и
быстрота реакции не позволили ей при этом растянуться во весь рост.
   Теперь эта тяжелая сырая штука била ее по спине, хлестала  по  щекам,  по
шее. Вильма  снова  закричала  и  поползла  прочь  от  бельевых  веревок  на
четвереньках. Пряди волос выбились из-под  платка,  которым  она  повязывала
голову, и повисли вдоль щек. Она терпеть этого не могла, потому  что  волосы
щекотались. Но отвратительное поглаживание чего-то темного, висевшего на  ее
бельевой веревке, было еще невыносимей.
   Дверь кухни распахнулась, и послышался встревоженный голос Пита:
   - Вильма? Вильма, что с тобой?
   И снова тяжелое хлопанье за спиной, похожее  на  причмокивание  голосовых
связок в распухшем горле. На соседнем дворе залилась истерическим  визгливым
лаем собачонка Хэйверхиллов, - тяф-тяф-тяф - что никоим образом  не  придало
Вильме бодрости.
   Она поднялась на ноги и увидела Пита, осторожно спускавшегося со ступенек
крыльца.
   - Вильма, ты что, упала? Как ты себя чувствуешь?
   - Да, - завопила она что было сил.  -  Да,  я  упала!  Я  прекрасно  себя
чувствую! Включи же наконец свет, черт тебя подери!
   - Ты ушиб...
   - ВКЛЮЧИ СВЕТ, ТЕБЕ ГО-ВО-РЯТ! - прорычала она не своим голосом и вытерла
руку о куртку. Теперь и куртка была выпачкана липкой грязью. Вильма впала  в
такую ярость, что перед глазами заплясали красные горошинки в такт  стучащей
в висках крови. Но больше всего она была зла на себя, за то что  испугалась.
Хоть и на секунду.
   Тяф-тяф-тяф!
   Теперь уже заливался кабыздох на другом участке. Господь  свидетель,  как
она ненавидела собак, особенно тех, что лаяли.
   Темная фигура Пита поднялась по ступенькам,  дверь  открылась,  рука  его
просунулась внутрь и, наконец, двор до самого конца залил яркий поток света.
   Вильма оглядела себя и увидела жирные мазки грязи по всему  фасаду  своей
новой осенней куртки. Она с силой провела рукой по лицу и  поняла,  что  оно
тоже покрыто слоем бурой грязи. Она чувствовала, как липкие холодные ручейки
текут по спине.
   - Грязь! - Вильма была настолько потрясена, что не верила своим глазам  и
ощущениям, не понимала что разговаривает вслух. Кто мог такое сделать?
   Кто осмелился?
   - Что ты сказала, дорогая? - переспросил  Пит.  Он  шел  ей  навстречу  и
теперь остановился в нескольких шагах. Лицо Вильмы  строило  такие  гримасы,
что Питеру Ержику это показалось чересчур опасным: как будто под кожей у нее
завелся целый клубок ядовитых змей.
   - Грязь! - визжала Вильма, протягивая руки к Питу.  Жирные  бурые  брызги
полетели с ее пальцев в его сторону. - Грязь, говорю! Грязь!
   Пит смотрел через ее плечо и постепенно до него  начинал  доходить  смысл
воплей. Нижняя челюсть у него отвалилась. Вильма обернулась и посмотрела  по
направлению его взгляда. Поток света, вырвавшийся из кухни, осветил бельевые
веревки и с беспощадностью обнажил то; что нужно было скрыть.
   Простыни,  которые  она  утром  вывесила  чистыми,  теперь  спускались  с
прищепок грязным старым тряпьем; они были не просто облеплены грязью, они ею
были покрыты сплошь, они были в грязь закованы.
   Вильма обвела взглядом огород и заметила ямы на тех местах, откуда  грязь
зачерпывали. В траве осталась протоптанная тропинка, по которой носился взад
и вперед метатель грязи; носился, зачерпывал, носился, швырял.
   - Проклятье! - снова завопила Вильма.
   - Вильма... дорогая... вернись в дом и я... - у него  просветлел  взгляд,
как только в голову пришла счастливая мысль:
   - Я согрею тебе чаю.
   - К чертовой бабушке твой чай! - голос Вильмы взвился  на  самую  вершину
визга, и тут же захлебнулся лаем  пес  Хэйверхиллов:  Тяф-тяф-тяф!  Как  она
ненавидит собак. Господи, ты видишь, ты слышишь, как я их ненавижу?
   Проклятые громкоголосые, исчадия ада!
   Гнев переполнял Вильму, и, переполненная, она  бросилась  назад  к  своим
простыням, вцепилась в них и стала срывать. Пальцы натянули первую  веревку,
вырвавшись, она зазвенела, словно гитарная струна. Простыни сочными шлепками
падали на землю. Со стиснутыми кулаками, сверкающим взором, словно ребенок в
истерике, Вильма сделала один огромный лягушачий прыжок и оказалась на самой
вершине простынной кучи. Куча влажно зашипела, осела и выбросила вверх  сноп
грязных брызг, окатив ими  нижнее  белье  Вильмы.  Это  оказалось  последней
каплей. Она открыла рот и уж тут вылила из него все, на что  была  способна.
Будь она трижды проклята, если не н