ей Сэлли сразу заметила две маленькие
родинки, соприкасающиеся  друг  с  другом  краями  и  образующие  аккуратную
восьмерку. Сколько раз Сэлли с любовью  поглаживала  эти  родинки,  сидя  на
заднем крыльце бок о бок с Лестером! Как часто она целовала их, пока  Лестер
ласкал  ее  грудь,  одетую  в  специально  подобранный  для  таких   случаев
бюстгальтер от Дж.С.Пенни, и нашептывал на ухо всяческие интимные нежности и
обещания вечной любви.
   Это Лестер, сомнений никаких. Часы можно надеть и снять,  от  родинок  не
отделаешься.  В  памяти  всплыла  музыкальная  фраза  из  песенки:   "Плохие
девчонки... там-там... тум-тум...".
   - Мерзавка, шалава, шлюха, - шипела Сэлли, словно разъяренная тигрица.
   - Как он мог к ней вернуться? Как?!
   - Может быть, - не унимался внутренний голос, -  она  позволяет  ему  то,
чего не позволяешь ты?
   Грудь Сэлли возмущенно взмыла вверх, а  в  горле  застрял  отвратительный
горький ком. Но ведь они в баре! Лестер не...
   Но она тут же поняла, что это не слишком  убедительное  возражение.  Если
Лестер встречается с Джуди, если он обманывает ее в этом,  то  обман  насчет
того, пьет он пиво или нет, уже полностью теряет свою значимость. Вот так.
   Сэлли отложила  фотографию  и  трясущимися  руками  достала  из  конверта
сложенный вчетверо листок бумаги персикового цвета. От него исходил  легкий,
терпковато-сладкий аромат. Сэлли поднесла листок к носу и глубоко вдохнула.
   - Мерзавка! - крикнула она хриплым истерическим голосом.
   Если бы Джуди теперь  оказалась  рядом,  она  набросилась  бы  на  нее  и
исцарапала собственными ногтями, какими бы короткими они ни были. Как бы  ей
хотелось, чтобы Джуди оказалась здесь.  И  Лестер  тоже.  Долго  бы  ему  не
пришлось еще играть в футбол, если бы она его отделала. Очень долго.
   Сэлли развернула письмо. Оно было короткое и написано  округлым  почерком
школьницы, обученной чистописанию по методу Пальмера.
 
   "Дорогой Лес!
   Фелиция сделала этот снимок в тот день, когда мы были с тобой в Тигре.
   Сказала, что собирается нас шантажировать. Но только дразнила. Она отдала
фотографию мне, а я отдаю тебе в память о нашей  ВЕЛИКОЙ  НОЧИ.  Не  слишком
было благоразумно с твоей стороны забираться ко мне под  юбку  на  глазах  у
"всего честного народа", но это так возбуждало! И потом ты такой СИЛАЧ!  Чем
дольше я смотрела на  тебя,  тем  больше  подогревалась.  Если  приглядишься
повнимательнее, увидишь мое нижнее белье. Слава Богу,  Фелиция  уже  ушла  к
тому времени, когда на мне ничего не осталось! Скоро увидимся! А пока  храни
эту  фотографию  "в  память  обо  мне".  Я  буду  думать  о  тебе  и   твоей
замечательной "штучке". ОГРОМНОЙ штуке!  Лучше  закончу  писать,  а  то  все
больше распаляюсь. Как бы не пришлось  заняться  чем-нибудь  неприличным.  И
прошу тебя, перестань беспокоиться сам знаешь  О  КОМ.  Она  слижком  занята
послушанием Богу, чтобы думать о нас с тобой, смертных.
   Твоя Джуди".
 
   Не менее получаса Сэлли сидела в "мустанге" Лестера и все перечитывала  и
перечитывала письмо. Сознание ее и чувства обострились  от  накапливающегося
гнева,  ревности  и  обиды.  Кроме  того,   подспудно   все   эти   ощущения
"подогревались",   как   сказала   бы   Джуди,   возрастающим    сексуальным
возбуждением, но в этом она никогда бы не призналась никому на свете  и  тем
более себе самой.
   "Безмозглая шалава даже не знает, как пишется  слово  "слишком"",  думала
Сэлли.
   Она продолжала скользить взглядом по фразам и задерживалась, конечно,  на
тех, что были выделены заглавными буквами. Наша  великая  ночь.  Не  слишком
БЛАГОРАЗУМНО. Так ВОЗБУЖДАЛО. Такой СИЛАЧ. ОГРОМНАЯ ШТУКА.
   Но  наивысшую  степень  раздражения   и   ярости   вызывала   богохульная
перефразировка общинного ритуального псалма: "...сохрани  эту  фотографию  в
память обо мне".
   Непристойные картины  совершенно  непроизвольно  вставали  перед  глазами
Сэлли. Губы Лестера смыкаются на розовом соске Джуди Либби, а та завывает:
   "Возьми меня, испей до дна эту чашу в память обо мне". Лестер на  коленях
меж раздвинутых ног Джуди: "Возьми меня, съешь меня в память обо мне".
   Сэлли смяла абрикосового цвета листок в  маленький  ничтожный  комочек  и
швырнула на пол машины. Теперь она сидела прямо, вздернув подбородок и глядя
вперед  немигающим  взором,  взмокшие  от  пота  пряди  волос   слиплись   и
рассыпались (не отдавая себе отчета в том, что делает, Сэлли все время, пока
читала и перечитывала письмо, прочесывала волосы пальцами, словно  гребнем).
Затем она нагнулась, подняла бумажный шарик, расправила его и сунула  вместе
с фотографией обратно в конверт. Руки у нее так  дрожали,  что  она  лишь  с
третьего раза попала в конверт, надорвав его при этом чуть не до середины.
   - Мерзавка! - закричала она в который раз и  разразилась  слезами.  Слезы
были горячие и жгучие, как кислота. - Сука! А ты! Ты! Лживая скотина!
   Сэлли воткнула ключ в замок зажигания. "Мустанг" взревел, да так яростно,
как будто вторил  состоянию  Сэлли.  Она  включила  передачу  и  выехала  со
стоянки, взметнув  тучу  пыли,  выпустив  голубое  облако  газа  и  отчаянно
проскрежетав резиной. Билли Маршан,  тренировавший  развороты  на  роликовой
доске, с удивлением оглянулся.
 
4 
 
   Пятнадцать минут спустя она была в спальне, лихорадочно рылась в ящике  с
бельем в поисках деревяшки  и  не  находила  ее.  Гнев  на  Джуди  и  лживую
скотину-жениха был вытеснен страхом - вдруг деревяшка  исчезла?  Неужели  ее
все-таки похитили?
   Сэлли принесла разорванный конверт с собой и только теперь  с  удивлением
обнаружила, что до сих пор держит его в левой руке. Он  мешал  поискам.  Она
отшвырнула конверт и принялась выбрасывать  свое  скромное  хлопчатобумажное
белье из ящика пригоршнями, рассыпая его по всей комнате.
   В тот самый момент, когда она готова была завопить от ужаса  и  отчаяния,
деревяшка нашлась. Видимо, Сэлли, открывая, потянула ящик на  себя  с  такой
силой, что драгоценность скользнула в самый дальний угол.
   Она схватила свою деревяшку и в тот же миг  почувствовала,  как  на  душе
разливается покой и удовлетворение. Другой рукой  она  подобрала  конверт  и
держала обе вещи прямо перед собой: добро и зло, святыню и скверну, альфу  и
омегу. Затем она положила конверт в ящик  и  беспорядочно  забросала  сверху
бельем.
   Сэлли села, скрестила ноги и опустила голову  к  деревяшке.  Она  ожидала
почувствовать, как пол закачается под ней, словно  палуба  ковчега,  ожидала
услышать крики несчастных бессловесных тварей, спасенных Божией милостью  во
времена всемирного бедствия.
   Но вместо всего этого она услышала  голос  человека,  продавшего  ей  эту
бесценную реликвию.
   - Тебе придется заняться этим... -  говорила  деревяшка  голосом  мистера
Гонта. - Придется, Сэлли, это грязное дело нельзя оставить безнаказанным.
   - Да, - откликнулась Сэлли. - Да, я знаю.
   Весь день она просидела в своей раскаленной от солнца и  чувств  девичьей
спальне, раздумывая и мечтая в полусне, сидела  в  середине  темного  круга,
очерченного вокруг нее волшебным куском дерева,  сидела  во  тьме,  как  под
капюшоном кобры.
 
5 
 
   - Вот идет  мой  король,  весь  в  зеленом  как  франт...  йо-хо,  йо-хо,
траля-ля... он не просто король, он любовный гигант...
   В то время как вокруг Сэлли Рэтклифф сгущалась тьма  душевных  страданий,
Полли купалась в солнечных лучах неожиданно теплого  октябрьского  дня.  Она
сидела в кресле у  открытого  окна  мастерской  и  напевала  своим  приятным
глубоким голосом. К ней подошла Розали Дрейк.
   - Есть у меня одна знакомая, которая чувствует себя  сегодня  лучше,  чем
вчера. Гораздо лучше, судя по голосу.
   Полли взглянула на нее и улыбнулась, выразив улыбкой  всю  сложную  гамму
чувств, обуревавших ее.
   - Может быть так, а может быть и не совсем.
   - Хочешь сказать, что действительно чувствуешь себя хорошо, но не  можешь
в это поверить?
   Полли подумала над таким вариантом и согласно кивнула. Это было не совсем
так, но в качестве объяснения подходило. Женщины, одновременно  расставшиеся
с жизнью вчера, сегодня лежали рядом в  Похоронном  бюро  Сэмуэльса.  Завтра
утром их будут отпевать в разных церквях, но после полудня они снова  станут
соседями, на этот раз на Отечественном кладбище.
   Полли считала себя одной из виновниц их смерти; в конце концов, никто как
она вернула в свое время Нетти Кобб в Касл Рок. Она писала  все  необходимые
письма и поручительства, она ходила на консультации,  именно  она  подыскала
Нетти Кобб жилье. Но почему? Теперь трудно сказать, скорее всего в силу тяги
к актам милосердия, а возможно, подспудного стремления отдать последний долг
старинным семейным связям.
   Она не пыталась оправдываться  ни  перед  собой,  ни  перед  другими,  не
позволяла никому себя уговаривать (Алан даже и не пытался), но она  не  была
уверена, что теперь, зная, чем все это кончилось, повела бы  себя  по-иному,
если бы можно было начать сначала. Причину безумия Нетти Полли  не  в  силах
была устранить, впрочем как и регулировать ее состояние и поведение, но факт
остается фактом - ее подопечная провела  три  спокойных  и,  можно  сказать,
счастливых года в Касл Рок. Может быть, эти  три  года  настоящей  свободной
жизни лучше, чем долгое тоскливое прозябание в больничных стенах  вплоть  до
естественного ухода в мир иной. И если бы Полли  пришлось  подписывать  себе
приговор по обвинению в убийстве Вильмы Ержик, разве не стоял бы рядом с  ее
подписью росчерк самой Вильмы, ответственной за свою смерть никак не  менее,
чем кто-либо другой. Разве Полли, а не  сама  Вильма  уничтожила  веселую  и
беззащитную собачку Нетти, вонзив ей в грудь смертоносный штопор?
   Была еще одна частичка души, самая, вероятно,  естественная  и  понятная,
которая просто-напросто страдала от потери хорошего друга и недоумевала, как
могла Нетти так поступить в то время, когда Полли уверовала в ее  неминуемое
выздоровление.
   Почти всю первую половину дня Полли провела  в  хлопотах  по  организации
похорон и обзванивала немногих  родственников  Нетти,  которые,  как  она  и
предполагала, отказались присутствовать при погребении. Эта рутинная работа,
всегда сопровождающая таинство смерти, помогла сосредоточиться в собственном
горе... в чем, вероятно, и состоит главное предназначение  ритуала  предания
мертвых земле.
   И все же от некоторых мыслей она отделаться не могла. Например,  лазанья,
все еще прятавшаяся в  холодильнике  под  покрывалом  из  фольги,  чтобы  не
пересохнуть. Она предполагала разделить трапезу с  Аланом,  если  он  сможет
прийти к обеду. В одиночку она съесть лазанью не сможет. Кусок  в  горло  не
полезет.
   Она вспоминала, как Нетти стремительно определила ее  тяжелое  состояние,
как прониклась ее болью, как старалась ее  унять,  облегчить,  настаивая  на
том, что термические варежки на этот раз помогут. И конечно, последние слова
Нетти, адресованные ей:
   - Я люблю тебя, Полли.
   Розали теперь тоже напевала. Этим  утром  они  сообща  вспоминали  Нетти,
вызывая в памяти то одно, то другое, поплакали, обнявшись, в подсобке  среди
вороха тканей и одежды. А теперь и у Розали, кажется, поднялось  настроение,
вероятно оттого, что она услышала, как поет Полли.
   "А может быть, и оттого, что она не была по-настоящему близка  и  реальна
для нас обеих, - размышляла Полли. - Над образом Нетти всегда  витала  тень,
не  слишком  густая,  чтобы  не  разглядеть,  что  под  ней  скрывается,  но
достаточно плотная, чтобы приходилось напрягать зрение.
   Возможно, именно это обстоятельство способствует  непрочности,  хрупкости
нашей скорби".
   - Я и вправду лучше себя чувствую, - сказала Полли. - Не пойму, почему  и
как это произошло, но ужасно радуюсь.  Может  быть,  пора  по  этому  поводу
перекрыть фонтан слез?
   - Согласна. Не знаю, что меня сегодня больше порадовало с утра - то,  что
ты пела, или то, что шила. Ну-ка покажи руки.
   Полли послушно подняла  их.  Сказать,  что  эти  конечности  принадлежали
королеве красоты -  погрешить  против  истины.  Пальцы  искривлены,  суставы
распухшие, но Резали ясно видела, что отек по сравнению с  тем,  что  был  в
пятницу, когда Полли пришлось раньше  времени  уйти  с  работы,  значительно
уменьшился.
   - Здорово! - воскликнула Розали. - Совсем не болят?
   - Ну, не совсем, конечно, но гораздо лучше, чем за весь последний  месяц.
Смотри.
   Она медленно сжала пальцы в кулаки, затем разжала с той же осторожностью.
   - Больше месяца я не в силах была этого сделать.
   "Если уж быть до конца откровенной, - думала Полли, - я  не  могла  сжать
кулаки с мая, а то и с апреля".
   - Ух ты! - восхитилась Розали.
   - Так что, видишь, я и в самом деле чувствую себя гораздо лучше. Если  бы
только Нетти могла разделить мою радость, было бы совсем замечательно.
   Входная дверь в мастерскую открылась.
   - Ты не взглянешь, кто там, - попросила Полли. - Я  хочу  закончить  этот
рукав.
   -  Конечно,  взгляну.  -  Розали  направилась  к  выходу,  но  на  пороге
оглянулась. - Знаешь, Нетти очень бы радовалась, если  бы  знала,  что  тебе
лучше.
   Полли кивнула.
   - Знаю, - грустно сказала она.
   Розали ушла встречать посетительницу, а Полли  дотронулась  до  маленькой
выпуклости, не более желудя, спрятавшейся под розовым свитером, на груди.
   "Азка,  какое  восхитительное  слово",   -   думала   Полли,   двигая   и
переворачивая под серебристой иглой деловито жужжащей машинки ткань, то есть
делая то, чего не могла себе позволить с прошлого лета.
   А  еще  она  думала  о  том,  какую  сумму  мистер   Гонт   запросит   за
чудодейственный амулет. "Сколько бы ни попросил, все  мало,  -  решила  она.
Мне, конечно, нельзя так себя настраивать к  часу  расплаты,  но  это  сущая
правда. Какую бы цену он ни назвал, торговаться не стану".
 
Глава 14 
 
1 
 
   Члены городского совета Касл Рок пользовались услугами одной-единственной
секретарши, работавшей на полную  ставку,  молодой  женщины  с  экзотическим
именем Ариадна Сэн-Клэр.  Это  была  жизнерадостная  особа,  не  отягощенная
глубоким интеллектом, но трудолюбивая и  весьма  хорошенькая.  Она  обладала
большой грудью, крутыми холмами возвышавшейся под бесконечным количеством  и
разнообразием ангорских свитеров, и превосходной гладкой кожей. Ариадна была
близорука. Ее карие глаза  непомерно  увеличивали  стекла  очков  в  роговой
оправе. Умнику она была по душе.  Он  считал  ее  слишком  недалекой,  чтобы
принадлежать к гнусной когорте, имя которой ОНИ.
   Ариадна заглянула к нему в кабинет без четверти четыре.
   - Пришла заявка от Дика Брэдфорда, мистер Китон. Он просит о субсидии.
   - Ну что ж, давайте посмотрим, -  сказал  Умник  и  сунул  в  ящик  стола
спортивную страницу, вырванную из  последнего  номера  люистонского  выпуска
"Дейли Сан" и свернутую до размера карточки, выдаваемой на ипподроме.
   Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше, настроение было  приподнятое  и
деловое. Розовые талоны сожжены в духовке, Миртл уже не шарахается  от  него
как затравленная кошка (ему не  было  особого  дела  до  Миртл,  но  все  же
раздражало жить под одной крышей с женщиной, которая смотрит на тебя как  на
убийцу-маньяка), и к тому же он рассчитывал на  нынешних  бегах  положить  в
карман еще  одну  крупную  сумму.  По  случаю  праздничного  дня  народу  на
ипподроме будет больше, чем обычно, а соответственно, и ставки возрастут.
   Он уже начинал постепенно взвешивать все "за" и  "против".  Что  касается
помощника Говновонялки и шерифа Говнокопалки, да и всех остальных членов  их
веселой компании... ну что  ж,  он,  Умник,  и  мистер  Гонт  знают  всю  их
подноготную и выступят против этой ублюдочной команды сообща.
   Все вышеизложенные причины позволили  Китону  весьма  радушно  пригласить
Ариадну в кабинет и даже с давно забытым  удовольствием  пройтись  ласкающим
взглядом по ее соблазнительной  груди,  постоянно  пребывающей  в  волнующем
движении, но, без всяких сомнений, достаточно упругой.
   Ариадна положила перед ним бланк заявления и  Китон,  взяв  его  в  руки,
благодушно откинулся на спинку кресла. Требуемая сумма указывалась в  правом
верхнем углу заявления,  обведенная  рамкой,  -  940  долларов.  В  качестве
плательщика должна  выступить  строительная  компания  Кейс  Констракшн  энд
Сапплай в Люистоне. В  графе  под  названием  "Товары  и  услуги,  требующие
оплаты"   Дик   проставил:   16   ЯЩИКОВ    ДИНАМИТА.    Ниже,    в    графе
"Комментарии/Объяснения", он написал:
 
   "Мы в конце концов обнаружили гранитную гряду под гравиевым  карьером  на
городском шоссе по 5, ту, о которой предупреждали геологи еще  в  1987  году
(см.  мой  отчет).  Под  этой  грядой,   вне   всяких   сомнений,   залегают
дополнительные пласты гравия, но чтобы  до  них  добраться,  придется  гряду
взорвать. Сделать это необходимо до наступления морозов и  снегопадов.  Если
нам придется зимой закупать требуемое количество гравия в  Норвегии,  размер
налогов подскочит до необозримых высот. Понадобится всего два-три взрыва,  а
на фирме имеется достаточный запас взрывчатки, я проверял. Динамит нам нужно
получить не позднее чем завтра к полудню, чтобы начать  работы  в  среду.  Я
отметил места предполагаемых взрывов  на  тот  случай,  если  кто-нибудь  из
городской управы посчитает необходимым приехать".
 
   Под всем стояла подпись Дика.
   Умник дважды прочитал заявление, задумчиво постукивая ногтем по  передним
зубам, а Ариадна все это время стояла и терпеливо дожидалась.
   Наконец он оторвался от спинки кресла, положил заявление  на  стол,  внес
некоторые изменения и дополнения, поставил под  пометками  свои  инициалы  и
подписал заявление широким росчерком. Когда он протягивал бланк Ариадне,  та
радужно улыбалась.
   - Ну вот, - самодовольным тоном  произнес  Китон,  -  а  говорят,  что  я
несносный скряга.
   Ариадна взглянула на бланк.  Умник  увеличил  сумму  с  девятисот  сорока
долларов до тысячи четырехсот, а под объяснением Дика, зачем ему понадобился
динамит, приписал: "Бери как минимум двадцать ящиков, пока есть".
   -  Вы  не  желаете  поехать  и  взглянуть  на   карьер,   мистер   Китон?
поинтересовалась Ариадна.
   - Зачем? Нет никакой необходимости. - Китон  снова  откинулся  на  спинку
кресла и сцепил пальцы рук замком на затылке. - Но  попроси  Дика  позвонить
мне, когда заказ поступит. Взрывчатки много,  и  не  желательно,  чтобы  она
попала в чужие руки.
   - Конечно, - согласилась Ариадна и вышла. Она была рада поскорее убраться
из  кабинета.  Что-то  в  улыбке  Китона  показалось  ей...  ну,   скажем...
скользким.
   Тем временем Умник повернулся в своем крутящемся  кресле  лицом  к  окну,
выходящему на Мейн Стрит, которая предстала сегодня его взору гораздо  более
оживленной и приветливой, чем в отвратительное субботнее  утро.  С  тех  пор
многое изменилось, и он надеялся, что дальнейшие перемены грядут в ближайшие
пару дней. Как ни говори, если на городском складе, ключ от которого у  него
имеется, будет лежать двадцать ящиков динамита -  произойти  может  все  что
угодно. Ну просто все, что душе угодно.
 
2 
 
   Туз Мерилл пересек Тобин Бридж и въехал в Бостон в четыре часа пополудни,
но прошло еще не менее  получаса,  прежде  чем  он  оказался  в  том  месте,
которое, как надеялся, являлось целью его  путешествия.  Это  был  странный,
почти безлюдный и весьма запущенный район  Кэмбриджа,  неподалеку  от  узких
извилистых  центральных  улиц.  По  большей  части  из  них  движение   было
односторонним, остальные оканчивались тупиками. Полуразрушенные здания этого
глухого района отбрасывали длинные предвечерние тени,  когда  Туз  остановил
машину у одноэтажного мрачного закопченного дома на Уипл Стрит.
   Располагался он посреди заросшего сорной травой пустыря. Частное владение
было огорожено железным забором, но проблем  не  возникло  -  ворота  кто-т