еры и инквизиторскую политику, церкви никак не
удавалось вытравить то, что дается самой природой. Ни инородцы,
ни   русское    население    никогда    не    расставалось    с
вселенско-языческим отношением к окружающему миру, подразумевая
себя его неотъемлемой частичкой. Дьявольской называет анонимный
и  первый  русский  космологический  трактат  XII века "Слово о
силах небесных" неискоренимо-стойкую веру людей "в Солнце, и  в
Месяц,  и в Звезды, а иныя в рекы, и в источники, и в древа...,
и в огнь, и в звери, и в иныя вещи многразличныя"47.
     Мифологическое  сознание  не  есть  нечто  нерасчлененное,
аморфное   --   таким  оно  предстает  по  прошествии  веков  и
тысячелетий, когда на нет  сходит  его  прежнее  идеологическое
значение, влияние на повседневную жизнь утрачивается, а остатки
ранее   господствующего   мировоззрения  оседают  в  фольклоре.
Безусловно,  современному  человеку  трудно  судить,  к  какому
именно  неведомому  прошлому принадлежит тот или иной сказочный
или эпический образ  (особенно  если  речь  идет  об  архаичных
пластах).  Но  положение  не безнадежно -- тем более иных путей
для установления истины нет. Фольклор -- это  закодированная
в  устойчивых  художественных образах и символах родовая
коллективная память народа. Задача проницательного читателя
и слушателя -- научиться расшифровывать этот код.
     Стоит посмотреть под этим углом зрения на  жалкие  осколки
некогда   величественного  и  неприступного  монолита  --  и  в
бессвязных  или  случайных  на  первый  взгляд  образах  песен,
сказок,  былин, загадок, пословиц, заговоров, заклинаний и т.п.
проступают отзвуки данных эпох и верований. Кому  не  известны,
скажем,  хрестоматийные  причитания,  перекочевавшие  в детский
фольклор:

     Костры горят горючие,
     Котлы кипят кипучие,
     Ножи точат булатные,
     Хотят меня зарезати.

     Для современного человека, оторванного от исконных древних
корней, это -- всего лишь плач братца  Иванушки,  обернувшегося
козленочком.
     В  действительности  же  здесь отголосок древнейшей эпохи,
практиковавшей жертвоприношения -- причем не одних животных, но
и -- увы -- человеческие. Приведенное четверостишие -- дошедший
сквозь тысячелетия вопль объятой ужасом жертвы. Ужас  этот  был
так  велик,  что  он повергает в трепет и современного читателя
(слушателя)  --  особенно  ребенка.   Представляется,   что   и
рифмованные  строчки причитания сохранились от тех невообразимо
далеких  дней  (счет  может   идти   на   многие   тысячелетия)
практически в неизменном виде.
     Чтобы   понять  это,  не  требуется  применения  какого-то
особого научного метода или инструментария. Достаточно захотеть
увидеть  то,  что  само  по  себе  самоочевидно.  При   анализе
фольклорно-мифологического материала не требуется усложнять или
затуманивать  самые  простые вещи. Так, при анализе древнейшего
космического мировоззрения излишне надуманной  и  искусственной
выглядит   широко   распространенная  интерпретация  известного
английского  этнографа  и  исследователя  первобытной  культуры
Эдуарда  Тайлора  (1832  --  1917).  По его утверждению,
популярная французско-немецкая сказка  о  Красной  Шапочке  (ее
литературная  обработка  есть  и  в  сборнике  Шарля Перро, и в
сборнике братьев Гримм) относится к солярным мифам о восходе  и
закате   Солнца,   где  Красная  Шапочка  олицетворяет  дневное
светило, которое проглатывает чудовище-оборотень, --  принявшее
облик  волка.  Исчезновению  (затмению)  Солнца приходит конец,
когда  охотники  убивают  Волка   и   вспарывают   ему   брюхо.
Аналогичным  образом  Тайлор  интерпретировал  русскую народную
сказку  о  волке  и  семерых  козлятах,  где  последние   якобы
символизируют  лишние  Солнца  (первоначальная  множественность
солнц --  одно  из  устойчивых  мифологических  представлений),
которые проглатывает волк, оставляя одно-единственное48.
     Подобную  космогоническую  реконструкцию  можно продолжать
как угодно долго и подвести под нее чуть ли не  весь  фольклор,
наподобие    того,    как    в    XIX    веке    мифологическая
(метеорологическая) школа в фольклористике ухитрялась  подвести
под   атмосферные   и   небесные   явления   любое  фольклорное
произведение и весь пантеон  индоевропейских  Богов.  Например,
просто    напрашивается    на   космологическую   интерпретацию
европейская сказка о Белоснежке (Снегурочке), изгнанной из дома
злой мачехой и повстречавшей семь гномов.  В  русской  народной
версии  Белоснежка становится царевной, а место гномов занимают
богатыри или даже добрые разбойники. Интерес с  космологической
точки  зрения  тут представляет число покровителей преследуемой
злыми силами (мачехой) героини.  Традиционно  их  семь,  но  во
многих  вариантах  фигурирует  число двенадцать, как, скажем, в
первоначальной записи текста услышанной сказки, которую  сделал
Пушкин49 (в стихотворной обработке число богатырей стало семь).
Если  при  этом  Белоснежка  (Снегурочка) олицетворяет Луну, то
двенадцать  ее  братьев-защитников  --  это  двенадцать  лунных
месяцев.  В известной словацкой сказке об изгнанной падчерице и
двенадцати  братьях-месяцах  последние  так  и  названы  своими
именами.
     Допустимо  истолкование  семи  богатырей (гномов) как семи
небесных  светил  (больших  и  малых),   доступных   наблюдению
невооруженным  глазом и известные всем древним народам: Солнце,
Луна, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, Меркурий.  В  таком  случае
Белоснежка-Снегурочка  или  замещающая их безымянная царевна --
реминисценция (т.е.  смутное  воспоминание)  о  древней  Богине
Земле  (Мать Сыра Земля, Деметра), над которой восходят и ходят
все семь светил. Подобная интерпретация  вполне  допустима.  Но
она  должна быть комплексной и зависеть не только от развитости
воображения, но и от суммарного учета всех имеющихся данных  --
истории   (включая   археологию),   языкознания,   мифологии  и
искусства.
     Испокон веков русские люди не просто созерцали  окружающую
их Вселенную, скрупулезно вели счет времени по движению Солнца,
Луны  и  других  небесных  светил,  фиксируя накопленный опыт в
знаниях о календарных циклах, временах года, их особенностях  и
последовательности.  Русского человека всегда волновали и более
фундаментальные, философские вопросы: о происхождении Вселенной
(Белого  света),  звездного  неба,  Солнца,  Луны,  Земли.  Как
правило,   они  задавались  в  поэтическо-образной,  подчас  --
иносказательной  форме.  Примером  может   служить   знаменитый
русский  "духовный  стих"  о  начале  всего  сущего,  именуемый
Голубиной книгой, о котором  уже  неоднократно  упоминалось.  В
начале   своего   творческого  пути  Николай  Константинович
Рерих (1874 -- 1947) создал картину "Голубиная книга" (рис.
119), где в обобщенно-символической форме попытался  воссоздать
образ   вселенской  книги,  упавшей  с  небес  (из  Космоса)  и
включавшей в себя всю мудрость мира.
     Опровергая ходячие представления об отсутствии у  русского
народа  склонности  к умозрительному мышлению, один из пионеров
изучения народного мировоззрения и быта -- Николай  Иванович
Надеждин (1804 -- 1856) ссылался именно на Голубиную книгу,
как  на  ярчайший  пример  космогонической  культуры. Голубиная
книга  --  своего  рода   квинтэссенция   древнейшей   народной
мудрости,   содержащая   в   себе  ответы  на  вопросы,  "смело
посягающие на  то,  что,  по  нынешнему  распределению  знания,
относится  к  высшим  умозрительным  задачам  -- природоведения
вообще, и в частности -- землеведения!"50.
     Первая запись "Стиха о голубиной  книге"  (всего  известно
свыше  тридцати  вариантов)  содержится  в знаменитом "Сборнике
Кирши Данилова". Здесь, несомненно, сохранились  отзвуки  самых
глубоких  времен, доходящих до источника общего и для индийских
Вед, и  для  русского  фольклора.  Недаром  заветная  книга,  о
которой   пели   сказители,   именуется  "голубиной",  то  есть
"глубинной" (что означает одновременно и "древняя" и "мудрая").
О   языческом   происхождении   легенды   о   Голубиной   книге
свидетельствует   написанное   в   XIII   веке   житие  Авраама
Смоленского, который был обвинен в ереси за чтение и  почитание
"глубинных  книг".  Однако Голубиная книга менее всего является
объектом  внимания  одной  лишь  ученой   книжности.   Главными
пропагандистами   и   распространителями   былинно-песенного  и
апокрифического знания на Руси были калики перехожие, бродившие
по городам и весям. Через такое  подвижное  "средство  массовой
информации" народ приобщался к древней и высшей мудрости.
     Вот широко известный перечень вопросов из Голубиной книги:

     От чего зачался наш белый свет?
     От чего зачался сол(н)цо праведно?
     От чего зачался светел месяц?
     От чего зачался заря утрення?
     От чего зачалася и вечерняя?
     От чего зачалася темная ночь?
     От чего зачалися часты звезды?

     В   белорусском   фольклоре   также  обнаруживаются  следы
древнего мировоззрения, родственного русской Голубиной книге. В
песне о Севрюке встречаются практически те  же  космогонические
вопросы, но только в более мягкой и лирической постановке:

     Ой, кто ли того не знал,
     Как наш белый свет настал?
     Как и солнушко взошло,
     Как и яркий месячко,
     Как и часты звездочки,
     Как и темны хмароньки,
     Как и сильны дождички?51

     Ответы  на эти вопросы давались разные -- в разные времена
и  у  разных  народов.  В  индоевропейской   традиции   очерчен
некоторый  общий круг вопросов и ответов, который варьируется в
разных мифологиях и культурах, сохраняя при  этом  общее  ядро.
Достаточно  обратиться к индоиранским истокам. Так, в Авесте --
священной книге зороастризма  --  содержится  примерно  тот  же
перечень вопросов, что и в Голубиной книге.
     Древнеиранская  Авеста  помогает прояснить многие вопросы,
относящиеся к протославянскому мировоззрению  и  праславянскому
языку.  Ко времени формирования Авесты и зороастрийской религии
(X  --  XII   вв.   до   н.э.)   завершился   активный   распад
индоевропейских  племен и возникновение на общей некогда основе
самостоятельных народов  с  самостоятельными  языками,  но  эти
новые этнические и языковые образования не столь далеко отстоят
от  некогда  общего  источника  знаний  и  верований.  В Авесте
сформулированы    следующие    вопросы:     "Кто     (является)
первоначальным  творцом  Истины?  Кто  установил  путь солнца и
звезд? Кто (тот), благодаря которому луна прибывает и  убывает?
...Кто  поддерживает  снизу  землю  и  облака  от  падения, кто
(поддерживает) воды и растения? ...Какой умелый (мастер) создал
свет и тьму, какой умелый (мастер) создал сон и бодрствование?"
Эти вопросы из недошедших частей Авесты, известных историкам по
более поздним пехлевийским текстам52.
     Как отвечали древние индоарии на  занимавшие  их  вопросы,
видно из их священной книги -- Ригведы.
     Не было не-сущего, и не было сущего тогда.
     Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
     Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой?
     Что за вода была -- глубокая бездна?
     Не было ни смерти, ни бессмертия тогда.
     Не было ни признака дня (или) ночи.
     Дышало не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно,
     И не было ничего другого, кроме него.
     В   мировоззрении   древнего   человека  Вечно-космическое
постоянно сливалось с Бренно-повседневным.  Дикие  --  с  точки
зрения   современного   понимания  --  обычаи  переплетались  с
возвышенными и вдохновенными знаниями о Вселенной, кодировались
в устойчивых образах и символах для  передачи  от  поколения  к
поколению.  В данном плане показательна судьба одной совершенно
нетипичной  для   славянских   традиций   "людоедской   песни",
уцелевшей  несмотря  ни на какую политическую, идеологическую и
морально-этическую цензуру и  какими-то  неисповедимыми  путями
дошедшей   практически   до   нынешних   времен.  Записанная  и
опубликованная в середине  прошлого  века  в  Курской  губернии
писательницей  Н.С.Кохановской,  эта  страшная песня повергла в
шок читательскую публику, а развернувшаяся полемика  обнаружила
среди  прочего  достаточную распространенность каннибалистского
текста  в  разных  областях  России.  В  песне   беспристрастно
рассказывается  про  то,  как  жена  вместе  с подружками съела
собственного мужа да еще попотчевала страшным угощением мужнину
сестру, подзадоривая ее загадками:

     Я из рук, из ног коровать смощу,
     Из буйной головы яндову скую,
     Из глаз его я чару солью,
     Из мяса его пирогов напеку,
     А из сала его я свечей налью.
     Созову я беседу подружек своих,
     Я подружек своих и сестрицу его,
     Загадаю загадку неотгадливую.
     Ой, и что таково:
     На милом я сижу,
     На милова гляжу,
     Я милым подношу,
     Милым подчеваю,
     Аи мил пер'до мной,
     Что свечою горит?
     Никто той загадки не отгадывает.
     Отгадала загадку подружка одна,
     Подружка одна, то сестрица его:
      -- "А я тебе, братец, говаривала:
     Не ходи, братец, поздным-поздно,
     Поздным-поздно, поздно вечером".

     Никто  не  сомневался  в  глубокой   архаичности   женских
причитаний,  но  никто  не  мог  толком  объяснить их истинного
смысла. Крупнейший русский философ и поэт Алексей Степанович
Хомяков  (1804  --  1860),  посвятивший   данному   вопросу
специальную   заметку,   уловил   в   русской   песне   древнюю
космогоническую  тайнопись  по  аналогии  с  древнеегипетскими,
древнеиндийскими  и древнескандинавскими мифами. Более того, он
назвал странную песню "Голубиной книгой в ее окончании". Чем же
руководствовался Хомяков и каков ход его рассуждений?
     Мыслитель-славянофил напоминает, что северная мифология  и
космогония  строила мир из разрушенного образа человеческого --
из частей великана Имира, растерзанного детьми Первобога  Бора.
В  восточных мифологиях и космогониях Вселенная также строилась
из мужского или женского исполинского образа --  в  зависимости
от  того,  кто  был  убийца-строитель  --  мужское Божество или
женское. В ходе  дальнейшего  космогонического  процесса  кости
поверженного великана делались горами, тело -- землею, кровь --
морями,  глаза  --  светоносными  чашами,  месяцем и солнцем. В
соответствии с канонами и  традициями  мифологической  школы  в
фольклористике,  Хомяков  делает предположение, что та же схема
действовала  и  в  славяно-русской  мифологии,   что   получило
отражение  и  в Голубиной книге и "людоедской песне" (последняя
-- один из осколков древней мифологии, который при  достаточном
воображении  можно  сопрячь  с  некоторыми устойчивыми образами
русского фольклора). По Хомякову, мифологические  рассказы  при
падении  язычества  теряли  свой  смысл  и  переходили  либо  в
богатырскую сказку,  либо  в  бытовые  песни,  либо  в  простые
отрывочные  выражения,  которые  сами  по  себе не представляют
никакого смысла. Таково, например, знаменитое описание теремов,
где отражается вся красота небесная, или описание красавицы,  у
которой во лбу солнце (звезда), а в косе месяц. Точно так же из
ряда  вон  выходящая каннибалистская песня, резюмирует Хомяков,
"есть, по-видимому, не что иное, как изломанная и изуродованная
космогоническая повесть, в которой Богиня сидит на разбросанных
членах  убитого  ею  (также  божественного)   человекообразного
принципа...  Этим  легко  объясняется и широкое распространение
самой песни, и ее  нескладица,  и  это  соединение  тона  глупо
спокойного     с     предметом,    по-видимому,    ужасным    и
отвратительным"53.
     Необычное  превращение  в   русской   "людоедской"   песне
образа-символа  Вселенского великана -- лишь одно из многих его
расщеплений в мировой мифологии после выделения самостоятельных
народов, языков и культур из единого в прошлом Праэтноса.
     Так,    древнекитайский    Первопредок-исполин    Пань-гу,
родившийся  из  Космического  яйца,  считается  творцом  Неба и
Земли. 18 тысяч лет он, подобно эллинскому  Атланту,  продержал
небо  на  своих  плечах,  вырастая ежедневно на 1 чжан, то есть
около 3 метров (подсчитано, что за все время жизни он вырос  до
размера  в  90 тысяч ли, то есть примерно 45 тысяч километров).
Но  главные  космические  превращения  начались  после   смерти
Пань-гу.  В  полном  соответствии  с  древнейшими  общемировыми
представлениями, из частей его тела образова-лось все богатство
поднебесного и наднебесного мира. Последний  вздох  Вселенского
исполина  сделался  ветром  и  облаками, голос -- громом, левый
глаз -- Солнцем, правый -- Луною, туловище с руками и ногами --
четырьмя стра-нами света с пятью знаменитыми горами,  кровь  --
реками,  жилы  -- дорогами, плоть -- почвою, волосы на голове и
усы -- звездами  на  небосклоне,  кожа  и  волосы  на  теле  --
травами,  цветами  и  деревьями,  зубы,  кости, костный мозг --
металлами, камнями и минералами, пот -- дождем и росою54.
     В знаменитой древнеегипетской  Книге  мертвых  части  тела
усопшего,  перенесенного  в  загробный  мир, идентифицируются с
определенным Богом, а, если взять еще глубже, --  с  конкретным
тотемом,  так  как  в  животноподобии  многих  египетских Богов
наглядно закрепилось их тотемное происхождение.  Вот  небольшая
характерная  иллюстрация  такого  распределения  тела по Богам,
взятая  из  42-й  главы  Книги  мертвых  (в   оригинале   текст
сопровождается виньетками с изображением Богов):
     "...Лицо  мое  --  это лицо Диска [Ра-Солнце. -- В.Д.].
Глаза мои -- это глаза Хатор [Небесная Корова]. Уши мои --  это
уши Ап-уата [Бог с головой шакала -- коррелят Осириса]. Нос мой
-- это  нос  Кхенти-кхаса  [Бог -- покровитель и владыка города
Летополиса]. Губы мои -- это губы Анпу [Анубис с головой шакала
-- Владыка загробного царства]. Зубы мои  --  это  зубы  Серкет
[Богиня-Скорпион].  Шея моя -- это шея Богини Исиды. Ладони мои
-- это ладони Ба-неб-Татту [Властитель Татту с  головой  барана
-- коррелят Осириса]. Руки мои -- это руки Неиты, госпожи Саиса
[Богиня  охоты и ткачества]. Мой позвоночник -- это позвоночник
Сути [Бог-"чужестранец" Сет --  брат  Осириса  и  его  убийца].
Фаллос  мой  --  это  фаллос  Осириса.  Почки  мои -- это почки
Повелителей Кхер-аха. Грудь моя --  это  грудь  Могущественного
Бога  Ужаса.  Живот  мой  и  спина  -- это живот и спина Секхет
[Богиня  Сохмет  --  "Могучая",  покровительница   фараонов   и
медицины -- с головой львицы]. Ягодицы мои -- это ягодицы Глаза
Гора  [Хор-Солнце].  Бедра мои -- это бедра и ноги Нут [Небо --
олицетворение Космоса]. Ступни мои --  это  ступни  Птаха  [Бог
земли  и  плодородия].  Пальцы  мои и кости ног -- это пальцы и
кости ног Живых Богов. Нет ни одной части моего  тела,  которая
не  была  бы  частью тела того или иного Бога. Бог Тот [Гермес]
защищает мое тело со всех сторон, и я есть Ра [Солнце] день  за
днем"55.
     Сходные   аналогии   проводятся  и  в  других  источниках:
например, в древнеегипетских же Текстах пирамид и  в  одном  из
Лейденских  папирусов. Но не только у египтян был распространен
древний сюжет. В устных талмудических сказаниях (неканонических
ветхозаветных  преданиях  евреев)  знакомое  космическое  клише
перенесено  на  Первочеловека Адама, который первоначально имел
вселенские размеры, заполняя  собою  весь  мир,  и  лишь  после
грехопадения  Бог уменьшил размеры Праотца рода людского. Когда
Адам лежал, рассказывается в фольклорном предании,  голова  его
находилась на крайнем Востоке, а ноги -- на Западе; когда же он
встал,  созданный  по  образу  и  подобию Божьему, то все твари
посчитали его творцом, равным Богу.  Ангелы  сказали:  "В  мире
двоевластие",  и  тогда  Бог  уменьшил  размеры  тела  Адама56.
Подобные же мотивы обнаруживаются и в  мусульманских  легендах,
изложенных, к примеру, в поэме великого суфийского мыслителя
Джалаледдина  Руми  (1207 -- 1273) "Масн