последнем
вызывающе-бессмысленном жесте.
   - Нет! - выкрикнул Йоси, но красный истребитель уже открыл огонь.
   Сигамицу дернулся, как будто сквозь него пропустили электрический  ток,
и рухнул в объятия смерти.
   Йоси  все  еще  разгонял  перед  глазами  туман;  в  животе  бесновался
вырвавшийся из клетки зверь. Крича и обливаясь слезами, от ярости  потеряв
способность здраво оценивать ситуацию, он открыл огонь с шестисот  метров.
Поскольку "сто  девятые"  заполнили  только  два  кольца  дальномера,  он,
естественно, промахнулся. Обе машины тут же выполнили петлю и  безупречный
иммельман  -  ловкий  маневр,  захвативший  Йоси  врасплох.   Видимо,   их
предупредили по радио. Чувствительность наконец восстановилась  полностью.
Растирая рукой в перчатке щеки и  нос,  он  выругал  себя  за  глупость  и
прохрипел:
   - Странно, что-то уж очень круто они разворачиваются.
   Глянув в зеркало заднего обзора, увидел Йорка, прилепившегося к правому
рулю высоты. Новая волна уверенности накатила на Йоси, он подался вперед и
поймал красную машину в дальномер. Месть - высшее  достояние  самурая.  Он
должен отомстить любой ценой.
   Розенкранц попытался обезопасить себя от  нависшей  над  ним  угрозы  -
вильнул влево.  С  четверти  мили  Мацухара  и  Йорк  одновременно  повели
стрельбу. Но хитрый американец и на сей раз  не  сплоховал  -  дал  другую
педаль и увернулся от трассеров;  Ватц  по-прежнему  держался  в  трехстах
метрах от ведущего. Точный, профессиональный пилотаж, как будто оба думают
одним умом. Йоси заметил красные вспышки - все-таки ему  удалось  зацепить
фюзеляж "мессера" ближе к хвосту. Но ни та,  ни  другая  машина  серьезных
повреждений не получила. В  пике  он  спустился  ниже  их,  а  они  быстро
набирали высоту для собственного захода.
   Дав  педаль,  Йоси  так  стремительно  повернулся  к  противнику,   что
почувствовал вибрацию, предупреждающую о  возможности  потери  управления.
Проклиная все на свете, немного отвел ручку и открылся Розенкранцу. Кромки
плоскостей "Мессершмитта"  выплюнули  огонь.  Очередь  была  короткой,  но
точной. Йоси ощутил  вибрацию  ручки  и  педалей  управления,  когда  пули
вгрызлись в хвост. Опасность штопора миновала, он нырнул  вниз,  а  потом,
проворно развернувшись, ринулся к "Мессершмитту", вместо того чтобы уйти в
пике, как наверняка ожидал Розенкранц.
   - Никогда не дерись с "Зеро", трус! - крикнул он.
   Наконец-то  кровавый  стервятник  заполнил  все  три   кольца.   Кабина
очутилась в перекрестье дальномера. Теперь, идя друг другу  почти  в  лоб,
пилоты вели огонь одновременно. Орудия мерцали  красным  светом,  трассеры
вытягивались белыми нитями,  окутывая  обе  машины  смертельной  паутиной.
Подполковник  почувствовал,  как  содрогнулся  "Зеро";  от  левого   крыла
оторвался со звоном кусок алюминиевой обшивки, потом  новое  сотрясение  -
пули прошили фюзеляж. Но и он не сдавался. Яркие пятна появились на капоте
и фюзеляже противника, хотя кабина целехонька.  За  стеклом  он  отчетливо
видел ступицу винта. Сейчас он отомстит за смерть  Сигамицу  и  Мидзумото,
которые  покинули  этот  мир,  как  подобает  героям.  Отдали   жизнь   за
императора, получили пропуск в  храм  Ясукуни.  Масайти  Мидзумото,  Тодоа
Сигамицу, прекрасная Кимио  Урсядзава  и  десятки  других  поджидают  его.
Лучшей компании не найти в царстве блаженной вечности. Йоси оскалил  белые
зубы, и лицо исказила гримаса отчаянной решимости.
   Розенкранц будто прочел его мысли и резко лег на левое  крыло.  Слишком
резко - истребитель стал неудержимо падать влево и вниз.
   Всего в нескольких метрах они промелькнули друг  мимо  друга,  как  две
дымящиеся пули, выпущенные  дуэлянтами;  Розенкранц  чуть  выше  и  правее
Мацухары.  Йоси  разглядел  за   фонарем   злобную   ухмылку   американца,
развернулся и вошел в турбулентный след  "Мессершмитта".  Ему  не  удалось
нанести удар по кабине, он упустил возможность сокрушить врага. Мясник  до
сих пор жив.
   - Аматэрасу! - завопил Мацухара. - Где ты?! Он должен быть мертв!
   В зеркале он обнаружил, что Розенкранц  и  Ватц  не  собираются  делать
новый заход. Воспользовавшись своей  излюбленной  шакальей  тактикой,  они
уходят в пике на юго-запад. Видимо, Розенкранц больше вести бой не  может:
ранен, или боеприпасы кончились. Скорей  всего,  ведь  боекомплект  "Зеро"
почти израсходован, да и горючее на пределе.
   Небо, как по волшебству, очистилось. Все самолеты, кроме машины Йорка и
двух "мессеров", уходящих к горизонту, куда-то исчезли. Странное  явление,
виденное уже не раз. В одно мгновение небосвод "ломится" от машин,  рвущих
друг  друга  на  куски,  а  в  следующее  их  уже  вымела   оттуда   метла
разгневанного Бога. Невероятно, но факт: небо принадлежит им двоим - ему и
Йорку. Лодки тоже не видно. Может, затонула  и  Брента  Росса  уже  нет  в
живых? Йоси вздохнул и проглотил горькую слюну, скопившуюся в горле. Много
хороших людей погибло в этот день. Он возвел глаза кверху и взмолился:
   - Возьми меня, а Брента пощади!
   Что-то неладно с управлением, и мысль принести  себя  в  жертву  быстро
выветрилась из головы. Мертвый ни за кого не сможет отомстить. Педаль идет
туго; машину неумолимо  относит  влево.  Поврежденная  обшивка  "царапает"
воздух и ухудшает аэродинамику. Йоси видел  главный  лонжерон,  обнаженную
гидравлику, провода. Почти автоматически  он  сбавил  обороты  до  1700  и
отрегулировал шаг винта. Глянул через плечо на Йорка,  споро  поспевающего
за ним. "Сифайр" цел и  невредим,  если  не  считать  нескольких  дырок  в
фюзеляже и хвосте. Молодчина кокни!
   Англичанин, как бы в  ответ,  прибавил  газу  и  стал  с  ним  вровень.
Полоснул пальцем по  горлу  -  жест,  хорошо  понятный  каждому  пилоту  и
означающий предельный уровень горючего. Йоси понимающе  кивнул.  Видно,  у
Йорка и рация вышла из строя. Он удостоверился в  этом,  трижды  окликнув:
"Эдо Третий!" Шипенье несущей волны  стало  ответом  на  его  позывные,  а
ведомый, поняв, что командир  проводит  радиопроверку,  беспомощно  поднял
вверх обе руки. Тогда Йоси указал пальцем на север и  беззвучно  пошевелил
губами: "Домой! Домой!" Йорк улыбнулся и закивал.
   Подполковник Мацухара аккуратно выполнил вираж, компенсируя  торможение
за счет правого элерона и руля высоты. Гнев и отчаяние разъедали ему душу,
словно серная кислота. Розенкранц  погубил  несколько  самолетов  и  опять
улизнул от него. Теперь небось ликует. Еще бы, полсотни  тысяч  за  каждый
сбитый самолет! Сто пятьдесят тысяч за один  день  -  недурная  выручка!..
Новая мысль встревожила Йоси: у арабов на Марианах  гораздо  более  мощная
авиабаза, чем он предполагал. Включая  бомбардировщики,  в  воздухе  нынче
побывало никак не меньше семидесяти вражеских машин.
   Мацухара до боли стиснул зубы. "Йонага" и вся Япония как на ладони  для
самолетов  дальнего  действия.  Он  перевел  дух,  пытаясь  отделаться  от
навязчивого образа мертвого Сигамицу и страшного напряжения, превращающего
мускулы в сталь, кровь - в лед. Расслабил мышцы спины и шеи, но не  рук  и
ног. Горизонт медленно  проплывал  под  кожухом.  Сверившись  с  магнитным
компасом, Йоси перевел глаза на  привязанную  к  колену  карту,  определяя
координаты "Йонаги".
   Ноль-четыре-ноль, таков будет наш курс, сказал он себе  и  откинулся  в
кресле. Надо экономить горючее. Обеднил смесь, довел  показания  тахометра
до 1350 оборотов. На индикаторе скорости сто  сорок  узлов.  Сойдет.  Йорк
усердно следовал за ним. Последний  взгляд  к  юго-западному  горизонту  -
Розенкранц и Ватц исчезли.
   Два истребителя медленно  потянулись  навстречу  клубящимся  на  севере
ледяным туманам.



        "2"

   Сидя в офицерской кают-компании, Брент неловкими пальцами вертел кружку
с кофе. Ум его оцепенел точно так же, как руки. В ушах все  еще  грохотала
стрельба, а шея отзывалась тупой болью. Он медленно растер стальные  мышцы
предплечий.  Только  что   они   похоронили   старшину-артиллериста   Фила
Робинсона, а по окончании обряда  капитан  произнес  короткую  поминальную
речь по двум впередсмотрящим - Максу Орлину и Бобу Такеру. Все трое теперь
прокладывают путь в вечность на шести тысячах морских саженей  Марианского
желоба. Брента передернуло. Там так темно и холодно. Он  поднял  глаза  от
кофе, словно знакомые переборки могли отвлечь  его  от  невеселых  мыслей,
вытравить из памяти лица покойников, кровь, заливающую  мостик,  желчь  на
каске, спасательном жилете, бинокле,  которые  он  смывал  с  ожесточением
человека,  пытающегося  отрешиться  от  бренности   существования.   Самое
грустное в похоронах - напоминание о том, что твои еще впереди.
   Скудная обстановка маленькой кают-компании не принесла ему утешения. Но
будь он в роскошной, переполненной народом зале, еще  острее  почувствовал
бы свое одиночество. Глаза беспокойно блуждали  по  встроенному  стальному
холодильнику,  буфетным  полкам,  принайтованному  к  палубе   столику   с
замусоленными журналами и романами в бумажных обложках - все это  втиснуто
в  микроскопическое  пространство,  шутливо  именуемое  офицерами   "зоной
отдыха".
   Брент брезгливо наморщил нос и пробормотал:
   - Ну и вонь!
   Несмотря на  ремонт  поврежденных  участков  аккумуляторной  батареи  и
запущенную на всю мощь вентиляционную систему, Брент ощущал резкий  запах.
И это не единственная рана лодки. Отсюда ему не слышно, как  работают  два
насоса - их заглушает рокот дизелей и гул вентиляторов, - но он знает  про
поврежденный клапан в балластной цистерне и не может не думать о нем.  Как
у всех, кто подолгу бывает в  плавании,  у  Брента  возникло  нечто  вроде
шестого чувства. Он не просто хорошо изучил судно, он стал  его  частицей,
одним из кровяных телец. Подлодка проникла ему в душу, и ни  одна  женщина
не сможет в этом с нею соперничать.
   Брент знал немало женщин со всеми тайнами души и тела, умел довести  их
до исступления самыми интимными ласками. Памела Уорд, Сара Арансон, Миюмэ,
Кэтрин Судзуки, Дэйл Макинтайр -  он  настраивал  их,  как  музыкант  свою
скрипку, выжимал из них до капли всю страсть. Но ни одной не удалось стать
частью его существа даже в самые кульминационные моменты плотской любви.
   Иное дело "Блэкфин". Старая лодка оказалась опытной  соблазнительницей,
властной тираншей. Ни с кем он не ощущал такой тесной связи,  и  машина  в
его сознании превратилась в  одушевленное  существо.  Он  улыбнулся  своим
странным мыслям, однако же это правда. Недаром "подлодка"  женского  рода.
По  малейшим  изменениям  в  пульсации  четырех  главных  дизелей  он  мог
безошибочно определить  скорость.  Причем  изменения  в  ритме  движущихся
механизмов тревожили, настораживали его, как никогда  не  тревожила  смена
женских  настроений.  Он  цепенел  и  напряженно  вслушивался,   пока   не
убеждался, что опасности нет. Да, он неотделим от "старушки" - и с этим не
поспоришь.
   Все подводники  таят  в  душе  атавистический  ужас  погрузиться  и  не
всплыть. Даже над водой лодка  неизменно  подвергается  риску  остаться  с
отрицательной плавучестью. При погружении она остается наедине с жестоким,
неумолимым морем. Глубинная бомба,  разорвавшаяся  в  четырнадцати  футах,
может расколоть корпус, как яичную скорлупу. И тогда тебя настигает особая
смерть - утонуть по сравнению с  которой  даже  приятно.  Давление  внутри
лодки мгновенно вырастает до невероятного количества  атмосфер,  а  воздух
накаляется до сотен градусов. Переборки трещат и лопаются под  многотонным
напором морской воды. Стальные обломки свистят подобно пулям или шрапнели.
Летящая сталь кромсает тела, легкие поджариваются заживо - спасения нет.
   Усилием воли лейтенант заставил себя отрешиться от мыслей о смерти.  Он
хорошо показал себя в бою, сбил все "Юнкерсы" в своем створе. Зенитчики на
"Эрликонах" тоже не оплошали. Лучшие из лучших, отборные снайперы.  И  все
же настроение вновь упало. Йоси Мацухара опять встретился с  Розенкранцем.
Издали он видел отблески их упорной схватки. Как теперь узнаешь,  жив  его
лучший друг или нет? Может, через  врата  Нептуна  он  уже  вошел  в  храм
Ясукуни? Метафора, заимствованная из  двух  разных  мифологий,  ничуть  не
смутила его усталый ум. Он сам принадлежит двум мирам, к тому  же  его  не
оставляет мысль о смерти.
   Нынче он видел смерть многих летчиков. К Максу  Орлину  и  Бобу  Такеру
присоединились десятки сыновей неба. И все они упали в волны, чтобы  стать
добычей подводных стервятников. Все, кроме Фила  Робинсона.  Завернутый  в
брезент, утяжеленный двумя пятидюймовыми гильзами,  старшина  благополучно
лежит на дне. Там любители мертвечины его не достанут  -  или,  во  всяком
случае, не сразу, а лишь тогда, когда им  нечем  будет  поживиться,  кроме
костей. Великое утешение! - с горечью подумал Брент.
   Черт бы побрал этого Уильямса. Пленников надо было расстрелять. И араб,
и немец кровожадны не хуже дерущихся петухов.  Как  ни  странно,  в  своей
неудаче они винят друг  друга.  Немец  -  единственный  бомбардировщик  не
арабского происхождения - высок, грузен и слишком стар для авиатора.
   - Hauptmann Conrad Schachter, Sechste Bombardement Geschwader! [капитан
Конрад Шахтер, Шестая бомбардировочная эскадрилья (нем.)]  -  с  гордостью
объявил он, когда его, промокшего насквозь, вытащили на мостик.  А  потом,
испепелив взглядом араба, выплюнул на довольно приличном английском:  -  А
этот Dummcopf [дубина  (нем.)],  козопас  -  мой  бортстрелок.  Пригоршней
козьего говна в мечеть не попадет, иначе не был бы здесь.
   Араб смугл, мал ростом. Узкие глазки так и бегают над ястребиным носом,
а самая выдающаяся деталь его внешности - висячие усы,  очевидно  служащие
гарантией мужественности.
   - Feldwebel  [сержант  (нем.)]  Хай  Абу  эль  Сахди,  -  произнес  он,
перебирая четки. И, обдав Шахтера столь же злобным взглядом,  презрительно
бросил: - А ты, сын ослицы, сбросил в море  тонну  дерьма  и  сам  за  ней
прыгнул. Ты бы и при  хамсине  змея  не  смог  запустить.  -  Потом  глаза
коротышки сузились, и он  добавил:  -  Видно,  передок  твоей  матери  был
оазисом для верблюдов, беззубая собака!
   Взревев, как разъяренный бык, немец кинулся к арабу с явным  намерением
вцепиться ему в глотку. Их растащили и  с  помощью  четверых  матросов  из
рулевой рубки препроводили вниз. А там, по приказу  капитана  приковали  к
пиллерсам в носовом торпедном отсеке, на  безопасном  расстоянии  друг  от
друга. Немец рассвирепел, оттого что его содержат в помещении для рядовых.
   - Я капитан, слышите, вы, сволочи! - разорялся он. - Требую, чтобы меня
поместили в офицерскую кают-компанию.
   На его крики никто и внимания не обратил. За спиной послышался шорох, и
Брент, обернувшись, увидел молодого, высокого  как  жердь  штурмана  Чарли
Каденбаха. Узкое лицо с заостренным носом, впалые щеки, немного сутулится,
что характерно для многих высоких мужчин.  К  тому  же  младший  лейтенант
Каденбах безумно застенчив, что как-то не сочетается со стальной  волей  и
бьющей через край энергией. Со вздохом он  опустился  на  скамью  напротив
Брента.
   - Душу бы заложил за автоматику. Хорошо хоть, полуденные замеры удалось
сделать. - Он усмехнулся. -  Ориентируемся  не  хуже  Христофора  Колумба.
Всего на четыре мили к востоку от счисления  пути.  -  Парень  забарабанил
пальцами по столу и уставился в окаменевшее,  ничего  не  выражающее  лицо
Брента. Потом снова попробовал завязать разговор: - Отлично  вы  стреляли,
лейтенант. Как говорится, задницу нашу спасли. Неужто три  "Штуки"  сбили?
Невероятно! Так, наверно, никто еще не стрелял.
   Брент кивнул, пробормотав что-то в знак благодарности. Дверь  в  задней
переборке раздвинулась,  и  с  камбуза  вошел  буфетчик  Пабло  Фортуно  с
кофейником  и  подносом,  на  котором   лежали   два   толстых   сандвича.
Низкорослый, с вывороченными губами и широким сплющенным  носом,  типичным
для племени канака с островов южной части Тихого  океана,  угольно-черными
волосами  и  рябоватым  лицом  -  свидетельством  множества   инфекционных
заболеваний, перенесенных его народом до пришествия белых людей.
   Брент не чувствовал голода и есть не просил. Но услужливый  Пабло  знал
больше о своих офицерах, чем они сами. Он подал Каденбаху дымящийся кофе и
вновь наполнил кружку Брента. Затем поставил на столик поднос и  удалился.
У Брента вдруг потекли слюнки. Он взял сандвич, и в ноздри  шибанул  запах
ветчины и майонеза. Латук, помидоры, другие  свежие  овощи  уже  несколько
недель,  как  исчезли  из  рациона.  Теперь  они  питаются   исключительно
консервами. После первого же укуса  он  почувствовал  прилив  бодрости,  и
настроение сразу поднялось.
   - Что-то английского пилота нигде не видно.
   Каденбах кивнул, довольный, что старший  по  званию  соизволил  наконец
подать голос.
   - Командир предоставил ему каюту адмирала Аллена.  Проглотил  бифштекс,
хлобыстнул стакан из личных запасов командира - и на боковую.
   Впервые за все время губы Брента тронула улыбка.
   - Вот кто спас всю команду. Немецкий боров приложил бы  нас,  как  пить
дать, если б Уиллард-Смит не повис у него на Arschloch [заднице (нем.)].
   Чарли хохотнул.
   - Что да, то да. - Он отхлебнул кофе  и  вдруг  посерьезнел.  -  Мистер
Росс, мы проходили инструктаж насчет противника, но никто  не  упоминал  о
том, что они пользуются немецкими названиями подразделений и чинами.  Ведь
своим судам они присваивают арабские имена, не так ли? Зачем же эскадрильи
называть   по-немецки?   Даже   арабский   бортстрелок    отрекомендовался
"Feldwebel", а не "сержант". Не так уж  много  немцев  служат  у  Каддафи.
Шахтер утверждает, что он единственный немец в эскадрильи "Юнкерсов".
   Брент прожевал кусок, запил его кофе, только потом ответил:
   - Поначалу в  наемники  шли  только  немцы.  Вот  и  ввели  собственную
номенклатуру. К тому же и боевые машины у них в основном немецкие.
   -  Да,  но  теперь  Каддафи  создал  настоящие  "интербригады".   Берет
наемников со всего мира.
   - Верно, Чарли.
   Штурман  погладил  пальцами  короткую  щетину  на  подбородке,  радуясь
возможности перемолвиться словом с молчаливым американцем. Человеку  редко
на подводной лодке выпадает такой случай. Здесь каждый держится  замкнуто,
кроме, пожалуй, Пабло Фортуно, которому только бы языком почесать. А Брент
ветеран этой войны, он уже шесть лет воюет с арабами и знает их лучше, чем
кто бы то ни было из команды.
   - Что у них, своих пилотов нет? - расспрашивал Каденбах, боясь оборвать
нить разговора.
   Глаза Брента заблестели, он почуял возможность сесть на своего  конька.
К тому же  беседа  со  штурманом  хоть  немного  разогнала  черную  тоску,
рассеяла череду горьких мыслей, теснящихся в  голове,  будто  у  турникета
метро в час пик. Слова так  и  посыпались  изо  рта,  каждое  -  маленький
кирпичик, воздвигающий преграду его депрессии.
   - А ты как думаешь, почему столько лет двести миллионов арабов не могут
справиться с четырьмя миллионами  израильтян?  -  Он  не  стал  дожидаться
ответа. - Пойми, этот народ органически не  приемлет  никакой  дисциплины,
никаких  доводов  здравого  смысла.  Взять  хотя   бы   последнюю   атаку.
Чрезвычайно медлительна, организована из рук вон плохо. Спустились  низко,
дали нам в руки козырь, которого не должны были давать. Вполне типично для
них. В арабской  армии  полностью  отсутствует  согласованность  действий.
Иначе Израиль давно бы уже перестал существовать.
   Штурман  несколько  секунд  подумал  и  вдруг  поразил   Брента   своей
проницательностью.
   - Вы знаете об арабах больше, чем человек, просто воюющий с ними. Вы  и
раньше бывали на Ближнем Востоке, да?
   Выпрямившись, Брент крепко сцепил пальцы.
   - Догадливый! - удивился он. - Когда мне было четырнадцать, отец служил
военным атташе нашего посольства в Каире. Два года мы за ним  мотались  по
всему Ближнему Востоку, от Ирана до Марокко. - Он вздохнул