ижу в звании. После того как мы  расправимся  с
арабами, убивайте друг друга на здоровье, я  даже  рад  буду  стать  вашим
секундантом.
   Брент облизнул распухшие губы.
   - Я все понял, адмирал.
   - Помните, сегодня утром мы говорили о законах Ману?
   - "Человек, умеющий обуздывать  свой  гнев  и  свою  похоть,  достигнет
высшего духовного освобождения".
   Старик улыбнулся и закивал, как учитель, но довольный ответом ученика.
   - Верно, Брент-сан. У вас не память, а одно из этих новых  записывающих
устройств.
   Брент тоже впервые улыбнулся.
   - Благодарю, адмирал. Я просто сошел с рельс.
   - Что-что?
   - Я имею в виду, сбился с курса.
   Фудзита пожал плечами.
   - Но процитировали точно. Ману  также  учит:  "То,  что  идет  от  души
человека, должно совершенствовать его душу, что  сходит  с  языка,  должно
облагораживать речь, а то,  что  порождено  телом,  должно  украшать  само
тело".
   - Тогда для Брента Росса надежды нет.
   - Напротив, Брент-сан. Вы очень хорошо вписываетесь в эти установления.
   - Кроме последнего?
   - Кроме последнего.
   Брент уставился на суровое, изрезанное морщинами лицо.
   - Я постараюсь управлять тем, что порождено моим телом, адмирал.
   Старик кивнул; взгляд его проникал в душу, как солнечные лучи.
   - Верю вам, Брент-сан.



        "11"

   День за днем в гавани Йокосуки разворачивалась бурная  деятельность.  В
конце первой недели, к великой радости Джона Файта, прибыли два "Флетчера"
с Филиппин. Теперь под его командованием восемь  первоклассных,  полностью
укомплектованных   эсминцев.   Новые   члены   команд   были    немедленно
освидетельствованы  и  задействованы  в  интенсивных  тренировках.  Фрегат
"Аясе" и эсминец "Ямагири" вышли из Токийского  залива  и  заняли  позицию
радиолокационного слежения: "Аясе" - в трехстах  милях  к  юго-востоку  от
Иводзимы, "Ямагири" -  в  четырехстах  милях  восточнее.  Их  донесения  и
сведения,  поступавшие  со  станций  наземного  базирования,  вводились  в
компьютеры "Йонаги". Только "Аясе" засек самолеты противника,  то  и  дело
взлетающие с Тиниана и Сайпана. Судя по всему, они выполняли облет  строго
определенных районов. Лишь одна цель четко появилась за экране: летящий на
большой высоте  DC-6  далеко  на  западе.  Патрульные  самолеты  Береговой
самообороны также вели постоянное наблюдение, не  приближаясь,  однако,  к
Марианским островам, где могли стать легкой добычей для истребителей.
   Весть о  стычке  с  подполковником  Иватой  вмиг  разнеслась  по  всему
кораблю. Теперь, завидя Брента, матросы кланялись ниже, салютовали  четче,
улыбались шире. Несмотря на серьезные ушибы и три сломанных  ребра,  Ивата
через два дня с боем вырвался из лазарета и тут же отправился на аэродром.
Брент по нему не очень скучал.
   Подполковник Йоси  Мацухара  принял  в  отряд  двенадцать  американских
"Грумманов"  и  два  "Сифайра".  Из-за  напряженного   режима   тренировок
американских летчиков расквартировали прямо в аэропорту. Но их  командира,
подполковника Конрада Креллина Брент видел  в  штабе  Фудзиты,  когда  тот
явился на борт с докладом. Слишком молодой  для  своего  чина,  худощавый,
светловолосый, с негромким  голосом  и  деликатными  манерами,  он  скорее
напоминал ученого, чем лидера летной эскадрильи.  Два  француза,  немец  и
грек тоже прибыли в Японию, а турка убили в Нью-Йорке наемники-саббах.
   В  середине  второй  недели  американская  подводная   лодка   "Даллас"
сообщила:  оперативное  соединение  арабов  в  полном  составе  (авианосцы
"Эль-Куфра" и "Рамли эль-Кабир", крейсеры "Бабур" и "Умар Фаруз"  и  шесть
кораблей сопровождения) стало  на  якорь  у  атолла  Томонуто.  Но  вскоре
командование ВМС США направило "Даллас" в  Средиземное  море.  В  приступе
ярости Фудзита призывал  всех  демонов  на  "чугунные  головы"  чиновников
Пентагона.
   Согласно донесениям, ремонт двух "Джирингов" в Сурабае закончен; третий
пока в сухом  доке:  ему  приваривают  новые  броневые  плиты.  Еще  более
зловещее сообщение: танкер "Нафуза" водоизмещением в сто тысяч тонн  вышел
из Бушира в сопровождении двух эсминцев и уже находится в Оманском заливе,
двигаясь юго-восточным курсом. Ремонт "Блэкфина" шел полным ходом, и Брент
почти не видел лейтенанта Уильямса. Для успешной  атаки  на  танкер  лодка
должна выйти в море не позже, чем через неделю.
   На борт доставили новые двадцатимиллиметровые  и  пятидюймовые  орудия;
командир артчасти Нобомицу Ацуми лично  руководил  установкой,  следил  за
отладкой  радара,  проверял  и  перепроверял  наводку,   ориентируясь   на
собственные самолеты, кружившие над "Йонагой".
   Каждый день над Токийским заливом барражировали  стройные  формирования
"Айти D3A", "Накадзим B5N" и "Мицубиси Зеро". Число  их  изо  дня  в  день
росло:  предприятия-изготовители  старались  вовсю.  Когда  над  "Йонагой"
впервые  промчались  двенадцать  великолепных  "Грумманов",  им  вслед  со
шлюпочных палуб полетел  приветственный  рев.  Вся  команда  сгрудилась  у
борта,  чтобы  хоть  мельком  взглянуть  на  красивых  американских  птиц,
совершающих низкий облет залива. Брент стоял и смотрел  вместе  со  всеми;
душа его полнилась гордостью.
   Еще  большее  волнение  он  испытывал,  видя   "Мицубиси"   с   красным
обтекателем и зеленым фонарем в сопровождении  двух  "Сифайров",  намертво
"приклеенных" к  его  рулям  высоты.  Машина  Йоси  приобрела  новый  вид.
Обтекатель стал длиннее и шире, чтобы вместить новый мотор  в  три  тысячи
двести лошадиных сил. Ничего из ряда вон выходящего в  пилотаже  Брент  не
заметил,  пока  "Зеро"  не  навис  низко-низко  над  "Йонагой"   и   вдруг
стремительно взмыл вверх. Точно гром прокатился  по  ущелью;  давным-давно
Брент видел, как с таким же ревом взлетал  с  мыса  Канаверал  космический
корабль. Йоси в долю секунды оголил "Сифайры", лишив их ведущих. Это  была
захватывающая, но опасная демонстрация мощности; пилот как бы  осуществлял
насилие над ограничениями проекта. Но "Зеро", целый и невредимый,  стрелой
унесся в облака.
   Дружба Брента с контр-адмиралом Байроном Уайтхедом крепла день ото дня.
Молодому лейтенанту нравилось бывать в  обществе  старинного  друга  отца.
Острый и проницательный ум Уайтхеда быстро вбирал и  новую  информацию,  и
незнакомые обычаи.  Прослышав  о  поединке,  он  тоже  предостерег  Брента
относительно его буйного нрава.  В  сущности,  повторил  слова,  сказанные
Фудзитой:
   - Ты вылитый отец, Брент. Научись держать себя в руках.
   Сотрудник ЦРУ Хорейс Мэйфилд большую часть времени проводил на  суше  -
то в американском посольстве, то с Бернштейном в израильском,  а  то,  как
подозревал Брент, в барах. Бернштейн был Бренту симпатичен, а  Мэйфилд  не
очень. После драки  на  ангарной  палубе  он  стал  недоверчиво,  а  порой
испуганно, коситься на  лейтенанта.  Наверняка  считает  его  вертопрахом,
способным учинить дебош по любому поводу.
   В конце третьей недели Фудзита созвал офицеров на  "особую  церемонию".
Все свободные от дежурства должны были явиться к храму Вечного Спасения  в
белых перчатках и при мечах. Брент  ожидал,  что  это  произойдет  гораздо
раньше и размышлял о причинах задержки.
   В 10:00 он уже стоял вместе с другими офицерами в усыпальнице.  Большие
руки обтянуты белыми перчатками, у пояса легендарный меч  Коноэ.  В  храме
нет ни стульев, ни скамеек, потому все расположились вдоль  стен.  Адмирал
Фудзита и старшие офицеры заняли места в центре, близ  помоста,  накрытого
белым атласом.
   У дальней переборки, с правого  борта  корабля  располагался  алтарь  с
большим  Буддой  из  Трех  Тысяч  Миров  (дар  храма  Канагавы),   резными
талисманами красного дерева и золотым тигром. Тигр (тора) - священное  для
самураев  животное,  поскольку  уходит  далеко,  выслеживая   добычу,   но
неизменно  возвращается  в  свои  пределы.  Алтарь  ломился  и  от  других
реликвий, не столь значительных, но тоже почитаемых японцами.
   По обе  стороны  алтаря  выстроились  на  стеллажах  белые  шкатулки  с
иероглифической росписью. Основное  назначение  храма  -  хранить  бренные
останки героев "Йонаги".
   Реджинальд  Уильямс,  Байрон  Уайтхед  и   Хорейс   Мэйфилд   несколько
припоздали. Уильямс нервничает, потому что завтра его лодка отправляется в
поход. Уайтхед и Мэйфилд с  утра  побывали  в  американском  посольстве  и
вернулись запыхавшиеся, боясь не поспеть к церемонии. Кроме Фудзиты и  его
старшего  помощника  Митаке  Араи  никто  не  знает,   что   будет   здесь
происходить. По форме одежды Брент кое о чем догадывался и ожидал  худшего
или - по самурайским понятиям - лучшего, но свои догадки держал при себе.
   Байрон Уайтхед встал с одного боку от  Брента,  Мэйфилд  -  с  другого,
рядом с Уильямсом. Капитан  Колин  Уиллард-Смит  и  лейтенант  Элвин  Йорк
прислонились к  стене  позади  Уильямса.  Уиллард-Смит  почитал  командира
подлодки своим спасителем и старался держаться к нему поближе.
   Последним вошел полковник Ирвинг Бернштейн в  очень  странном  одеянии.
Голову прикрывает полотняная ермолка, руки обвязаны непонятными ремнями, а
вокруг пояса  шаль  с  кистями.  Американцы  и  англичане  с  любопытством
оглядывали его. А он их, казалось, не замечал, погруженный в молитвы.
   - Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его... Делайте  и  воздавайте
обеты Господу, Богу вашему... [Библия. Пс. 75, 2, 12]
   Он осекся, словно лишь теперь осознав  обращенные  к  нему  взгляды,  и
закрыл псалтирь.
   -  Эти  бечевы  я   скрутил   в   виде   первой   буквы   слова   "Бог"
по-древнееврейски.
   - А шаль, шапочка? - не утерпел Уильямс.
   Карие глаза немигающе уставились на чернокожего.
   - Я здесь, чтобы помолиться об усопших.
   - Почтить их? - Уильямс указал на белые шкатулки.
   Бернштейн покачал головой, но прежде чем успел  что-либо  объяснить,  в
помещении эхом разнесся голос Фудзиты:
   - Мы собрались здесь, чтобы отдать последний долг поверженным врагам.
   Брент кивнул, утвердившись в своих  догадках,  а  Бернштейн  возобновил
молитвы.
   Адмирал вытянул руку к входу, и один из младших офицеров отворил дверь.
Двое здоровых охранников втолкнули в храм гауптмана Конрада Шахтера.  Одет
в белое, руки связаны за спиной. Глазки-бусинки быстро обежали помещение и
сосредоточились на  помосте.  Он  резко  остановился,  удержав  конвоиров;
обычную браваду как ветром сдуло.
   - Nein! Nein!
   - Какого черта? - процедил Уильямс.
   - А правда, что это? - шепотом спросил Уиллард-Смит.
   Красноречивый жест Фудзиты все им разъяснил. Два матроса установили  на
помосте большую плиту, еще  один  поставил  на  палубный  настил  корзину.
Подполковник Такуя Ивата выступил из  рядов,  взобрался  на  помост  и  со
звоном выхватил из ножен меч.
   - Nein, Gott! Nein!
   Немца подтащили, невзирая на сопротивление.
   - Чтоб я сдох! - в полный голос проговорил Йорк.  -  Никак,  башку  ему
хотят снесть. - Он повернулся к адмиралу. - Ну, молоток, командир!
   Мэйфилд и Уайтхед в один голос загомонили:
   - Это варварство! Вы не имеете права! Существуют международные законы!
   Фудзита поднял руку.
   - Прошу не навязывать мне и  моей  команде  вашу  христианско-иудейскую
мораль! Она годится для баб и детишек, а не для самураев.
   - Банзай! - эхом прокатилось по ангарной палубе.
   Фудзита обвел взглядом группку иностранцев.
   - Если у вас не хватает выдержки присутствовать при свершении  военного
правосудия, лучше уходите!
   Мэйфилд двинулся было к двери, но на полпути передумал  и  вернулся  на
место.
   - Я буду свидетелем этой дикости, только  чтобы  потом  доложить  моему
начальству!
   Фудзита отмахнулся от него, как от докучной мошки.
   - Как вам будет угодно, мистер Мэйфилд. Докладывайте  хоть  президенту,
вашему высшему властителю.
   Рыдающего Шахтера выволокли на помост. Чтобы втащить его вверх по  трем
ступенькам, понадобились еще трое матросов.
   - Желаете что-нибудь сказать, прежде чем покинете этот мир? - обратился
к нему Фудзита.
   Немецкий летчик остановил взгляд на  Ирвинге  Бернштейне,  который  все
читал молитвы, уставясь в потолок.
   - Yyde! - закричал Шахтер. - Ты за меня молишься?!
   Бернштейн перевел глаза на помост.
   - Я молюсь за душу человека.
   - Доволен своей местью!
   Израильтянин стиснул обеими руками книгу.
   - Ты служил Баалу и Молоху. По законам Моисея, ты  должен  расплатиться
своей бессмертной душой. А я помолюсь за тебя Богу.
   Немец вдруг подтянулся, словно ненависть к еврею открыла  в  нем  новый
источник смелости.
   - Богу? Твоего Бога не существует! Где он был,  когда  евреи  в  Польше
сами себе рыли могилы? Где он был, когда мы играли в футбол черепами ваших
детей? В Освенциме? В Бухенвальде?  В  Треблинке?  Если  он  есть,  отчего
молчал?! Он такой же убийца, как все мы, как Адольф Гитлер! - Губы Шахтера
скривились  в  злорадной  усмешке.  -  А  ты,  стало  быть,   мнишь   себя
избранником!
   Бернштейн засунул псалтырь в карман. Благочестие слетело  с  него,  как
растаявшая восковая маска.
   - Я и есть избранник. Мне суждено пережить тебя, нацистская свинья!
   - Nein! Gott! Nein! - снова завопил Шахтер.
   Ему накинули на шею петлю, другой опутали  плечи,  привязали  к  плите;
ноги заковали в кандалы. Адмирал наклонил  голову.  Ивата  поднял  большой
двуручный меч и застыл  в  классической  позе  разящего  самурая.  Мертвая
тишина повисла в  храме.  Казалось,  даже  вентиляторы  и  вспомогательные
моторы затаили дыхание.
   Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю  мощь
легких;  звериный,  леденящий  душу  вопль  отражался  от  переборок.  Меч
просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую  плоть,
и голова Шахтера скатилась точно в корзину. По телу прошла судорога, и оно
омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро  убрали;  четыре  матроса  со
швабрами отмыли настил. Ивата  дочиста  вытер  лезвие  и  отошел  на  край
помоста, держась за бок.
   - Господи! - ужасался Мэйфилд. - Где мы находимся?!
   - Не на футбольном матче, но похоже, - заметил Уиллард-Смит.
   - Так и надо скоту! - ухмыльнулся Йорк.
   Уайтхед повернулся к Бренту.
   - Ты знал?
   - Да.
   - Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить.
   Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом.
   - Зачем? Он получил по заслугам.
   Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом.
   - В голове не укладывается!
   Агент ЦРУ согласно закивал.
   - Вскоре матросы ввели сержанта Абу  эль  Сахди,  тоже  в  белом  и  со
связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и
начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост.
   - Твое последнее слово, перед тем  как  увидишь  Аллаха,  -  проговорил
Фудзита.
   - Коврик.
   Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку - татами.
   - Это не коврик, - сказал араб с удивившим всех спокойствием.
   - Ничего, сойдет.
   - В какой стороне Мекка, эфенди?
   Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на
циновке и начал громко молиться:
   - Аллах Акбар! Слава Аллаху,  великому  и  милосердному,  творцу  всего
живого на Земле, включая  человека.  Он  оказал  великую  честь  человеку,
поместив его в центр творения...
   - Хватит! - отрезал Фудзита. - У нас нет времени  выслушивать  все  сто
четырнадцать сур Корана. Одной молитвы  вполне  достаточно.  -  Он  махнул
охранникам. - Приступайте!
   - Чтоб  всем  вам  издохнуть  в  навозной  куче!  -  послал  обреченный
проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна  и  разразился
новыми воплями: - Японцы и евреи - враги Аллаха и людей. Да  сгорят  дотла
Израиль и Япония!
   Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными.
   Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и  поддерживая
одной рукой сломанные ребра. Брент наконец  понял,  почему  церемонию  так
долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача,  а
старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести.
   С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему:
   - Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит.
   - Вас заменить?
   Десятки глаз уставились на летчика.
   - Да, - задыхаясь, ответил он. - Я знаю, мне нет прощенья.
   - Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей.
   Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица.
   - Можно я сам назначу себе замену? - спросил Ивата.
   Адмирал вопросительно приподнял бровь. Ивата скосил глаза на Брента.  У
американца похолодела спина.
   - Пусть меня заменит тот, кто переломал мне ребра.
   Вой распростертого на помосте  араба  отдавал  безумием.  Приговоренные
часто сходят с ума в момент казни.  Крики,  должно  быть,  действовали  на
нервы Фудзите; он, поморщась, распорядился:
   - Заткните ему рот!
   Охранник затолкал угол татами в рот сержанту и обвязал сверху веревкой.
   - Пусть американский самурай разделается с  этой  падалью,  -  повторил
свою просьбу Ивата.
   - Ну и ну! - выдохнул Уиллард-Смит.
   - Нет! - хором вскричали Мэйфилд и Уайтхед.
   - Я отказываюсь, - заявил Брент.
   - Американскому самураю изменила храбрость?
   - Я не обязан доказывать подполковнику ни  свою  храбрость,  ни  другие
свои качества, - отпарировал Брент. -  Это  уже  было  сделано  здесь,  на
ангарной палубе.
   - Лейтенант Росс, - промолвил Фудзита, - вам оказали честь.
   - Знаю, адмирал. Но я однажды уже исполнил почетный долг вот этим самым
мечом.
   - Вы были достойным кайсяку при сеппуку лейтенанта  Коноэ  и  заслужили
его меч. При вашей силе ничего не стоит свершить правосудие еще раз.
   - Боже! - воскликнул Уайтхед.
   - Это приказ? - спросил Брент адмирала.
   - Нет. Просьба.
   Брент со вздохом положил руку на эфес меча. Вообще-то в своей жизни  он
уже обезглавил не одного,  а  двоих.  В  восемьдесят  пятом  -  лейтенанта
Нобутаке Коноэ, сделавшего себе харакири на этом же помосте,  а  три  года
спустя - пилота Йосиро Такии, с которым вместе летал. Такии в бою  получил
страшные ожоги и, лежа в лазарете  "Йонаги",  упросил  Брента  обезглавить
его. По праву секунданта - кайсяку - он принял меч Коноэ, но отказался  от
подобной чести в  случае  с  Такии.  Японцы  признали,  что  оба  раза  он
справился отлично: не у всякого самурая такой сильный и точный удар. Мечом
Такии он не только снес пилоту голову, но и рассек  матрас,  врубившись  в
дерево больничной койки.
   - Не надо, Брент! Ради Бога! - взмолился Уайтхед.
   - Валяй, командир, разделай его на мясо! - подзадорил Йорк. - А хошь, я
с ублюдком разберусь? Истинный Бог, не оплошаю!
   - Какая низость! - сморщился Мэйфилд.
   - Ты б дырку в заду на всяк случай заткнул, а то как  бы  в  портки  не
накласть! - фыркнул кокни.
   Брент поднял голову. Фудзита, Араи, Кацубе, Ивата, Йосида, Ацуми,  Каи,
Мацухара, все другие офицеры не сводили с него взглядов. Приятно все-таки,
когда тебя уважают,  а  иной  раз  даже  восхищаются.  Он  стал  своим  на
"Йонаге",  раз  и  навсегда  проникся  духом  бусидо.  Так  может  ли   он
разочаровать своих самурайских братьев, может  ли  покрыть  себя  позором,
отказавшись от чести, которая несмотря ни на что ему поперек горла?.. И он
шагнул к помосту.
   - Банзай! Тенно хейко банзай! - грянул неистовый хор.
   Как в трансе, Брент взошел по ступенькам и остановился. Абу  эль  Сахди
захлебывался блевотиной. Лицо посинело, жилы на лбу и на шее так  набухли,
что вот-вот лопнут.
   - Вытащите кляп! - приказал Фудзита. - А то этот пес  подохнет  прежде,
чем мы его казним.
   Матрос убрал затычку изо рта араба. Подполковник Такуя Ивата не покинул
помоста. Просто вложил в ножны меч и отошел подальше.
   Брент  встал  слева  от  приговоренного.   Из   глотки   араба   лились
перемешанные рыдания, проклятия, молитвы; в этом потоке Брент  то  и  дело
различал: "Аллах Акбар!"
   Сжимая инкрустированный серебром эфес, он без малейшего усилия  вытащил
трехфутовы