к  своему  самолету.  Около  него  группа  молодых
летчиков слушала какие-то пояснения Вахненко. Я уже знал, что это прибыло  к
нам из авиаучилища  пополнение.  Молодые  пилоты  напомнили  об  авиационной
юности.
 - О чем идет разговор? - спросил я, подойдя к группе.
 - Сержант Никитин! - представился один из летчиков. -  Разговариваем  о
всяких случаях, товарищ старший лейтенант.
 Атлетически сложенный рослый летчик с  худощавым  лицом  сразу  вызывал
симпатию.
 - Нам техник рассказал о том, что с вами произошло в последнем вылете.
 - Ну что же, будем знакомы. - Я подал руку и внимательно  посмотрел  на
него. "Надо  же,  так  поработала  природа",  -  подумал  невольно.  Никитин
напомнил мне скульптуру летчика, виденную в молодости  на  столе  начальника
авиашколы. Она олицетворяла покорителя неба: стройный, сухощавый, в шлеме  и
летных очках, сдвинутых на лоб. В Никитине я как бы снова увидел его, теперь
уже наяву. У меня сразу же зародилась симпатия к этому молодому пилоту.
 - Труд, - представился сосед Никитина, улыбаясь во все лицо.
 "Веселый паренек, - подумал я, - такой сам не  заскучает  и  другим  не
даст".
 - Сержант Супрун, - доложил следующий.
 - Вы случайно не родня Степану Супруну, известному летчику-испытателю?
 - Однофамилец и даже тезка.
 - Будем надеяться, что вы будете летать и воевать, как  ваш  знаменитый
земляк.
 - Постараюсь, товарищ старший лейтенант. Вот только на "мигах"  нас  не
учили летать. Мы закончили Качинскую школу на И-16.
 - Придется не только переучиваться. Надо будет научиться вести  сначала
учебный бой. А потом покажете, на что  вы  способны,  в  бою  с  фашистскими
летчиками.
 - Опять школа. Уже невтерпеж утюжить небо, когда  другие  воюют,  -  не
выдержал Труд.
 - А вы что, считаете себя настоящими воздушными бойцами? Пока  вы  еще,
как молодой выводок, едва встали на крыло. К настоящему воздушному  бою  еще
не готовы. Вас, как  молодых  куропаток,  срежут  в  первых  же  вылетах,  -
постарался урезонить самоуверенность летчиков.
 Вижу, пошли они от самолета чуточку грустные. Даже жалко стало,  уж  не
обидел ли? Но надо было сказать правду. Эти ребята еще не испытали  трагедии
боевой действительности.  И  все  же  молодое  пополнение  понравилось  мне.
Опрятный внешний вид, целеустремленность. Из них можно  воспитать  настоящих
воздушных бойцов. Я понимал, что сейчас, несмотря  на  трудное  положение  в
полку,  пускать  их  в  бой  нельзя.   Нужна   специальная   предварительная
подготовка. Иначе это равносильно тому, чтобы бросить  в  воду  не  умеющего
плавать. Надо научить каждого молодого летчика пилотировать  так,  чтобы  он
психологически сжился со своим самолетом, уверенно чувствовал  себя  в  бою.
Важно также освоить тактику ведения боя с наземным и воздушным  противником,
передать им приобретенный нами боевой опыт.
 Уже давно ушли от самолета молодые пилоты, а я все думал  о  них,  даже
набросал мысленно, как бы их начал обучать. От  этих  раздумий  меня  отвлек
техник самолета.
 - Товарищ командир, хочу просить вас помочь мне  в  личном  вопросе,  -
обратился Вахненко.
 - Слушаю!
 - Я узнал, что есть приказ о наборе техников в летную школу. Очень хочу
стать летчиком. Попросите командира полка направить меня на переучивание!
 Признаться, не ожидал такой  постановки.  Я  не  просто  подружился,  а
по-настоящему  полюбил  этого  старательного,  исполнительного  специалиста.
Другого у своего самолета и не мыслил. Когда-то я сам рвался стать летчиком.
Поэтому понимал сейчас стремление боевого  товарища.  Мой  авиатехник  хотел
осуществить свою мечту, несмотря на то, что видел опасность нашей профессии,
знал, как часто не приходят из боевого полета однополчане. Просьба  Вахненко
тронула меня.
 - Если это продуманное решение, то одобряю. Постараюсь убедить  Виктора
Петровича отпустить тебя учиться, - пообещал я.
 В тот  же  день  поговорил  с  Ивановым.  Мою  просьбу  командир  полка
поддержал.
 Все реже летаем в Молдавию. Севернее  нас,  от  Могилев-Подольского  на
Умань и юго-восток наступают прорвавшие фронт войска противника. На полетных
картах линия обороны проходит южнее  городов  Сороки  и  Гайворон.  Севернее
Кодыма обнаружена большая колонна вражеских  войск.  Группа  "чаек"  и  И-16
соседнего полка должна нанести по ней удар. Нашему звену приказано  прикрыть
штурмующих от вражеских истребителей. Ставя задачу, Иванов подчеркнул:
 - Покрышкин, вылетишь в составе звена  с  ведомым  Лукашевичем  и  моим
адъютантом Карповичем.
 - Товарищ командир полка, разрешите мне  лететь  парой  с  Лукашевичем.
Карпович еще неопытный летчик и мне придется охранять не  только  штурмующую
группу, но и его, - попросил я.
 - Надо его натаскивать. На одних опытных летчиках нельзя  строить  нашу
боевую работу. Ясно?
 Конечно, все понятно. Командир полка по-своему прав.
 Приходим в район севернее Кодыма. Вот и дорога. Вдоль нее стелется пыль
от двигающихся автомашин и артиллерии.  "Чайки"  и  И-16  с  ходу  бомбят  и
расстреливают  из  пулеметов  вражескую  колонну.  Наша  группа   выше   их,
внимательно ведет наблюдение, особенно в сторону солнца, чтобы не  прозевать
появления "мессершмиттов".  Слева  от  меня  летит  Лукашевич,  а  справа  -
Карпович. Я иду в середине, словно  под  конвоем.  Как  сейчас  мешает  этот
боевой порядок - тройка. Он лишает нас маневра.
 Как  и  предполагали,  четверка  вражеских  истребителей  появилась  со
стороны солнца и тут же пошла в атаку.  Покачиванием  самолета  с  крыла  на
крыло предупреждаю ведомых о противнике. Энергичным боевым разворотом  влево
иду навстречу "мессершмиттам". Они, не принимая лобовой атаки,  обходят  нас
левее. Доворачиваю круто влево и ловлю в прицел заднего Ме-109. В это  время
вижу правее меня самолет Карповича, а в хвосте  у  него  -  "мессер".  Резко
бросаю своего "мига" в правый разворот, подхожу к самолету  врага.  Вот  он,
рядом. С короткой дистанции в упор прошиваю очередью мотор и кабину.
 "Мессершмитт" задымил, завалился в  пикирование  и  врезался  в  землю.
Карпович же почему-то уходит в  направлении  Котовска,  хотя  его  никто  не
преследует. Все это попало в поле зрения, когда я после атаки уходил  вверх,
боевым разворотом. Три Ме-109 с набором высоты пошли за мной. Иду в лобовую.
Они разворотом обходят, стремясь выйти в хвост моему самолету. Снова  выхожу
на них в лобовую. Но летчики противника, опасаясь моего огня, опять  идут  в
обход. По-видимому, решаю я, сбит их командир. Это снизило боевую активность
врага. Однако и уходить они не хотят. Чувствуют преимущество. Долго пришлось
мне отбиваться.
 Пока я крутился  с  тройкой  "мессершмиттов",  наша  штурмующая  группа
выполнила свою задачу. "Чайки" и И-16 набрали высоту и пристроились ко  мне.
Вражеским истребителям ничего не оставалось, как выйти из боя и  направиться
в северном направлении.
 Взяли курс на восток и  мы.  Всю  дорогу  мне  пришлось  маневрировать.
Переходя на большой скорости с фланга  на  фланг  группы,  прикрывал  их  от
возможных  атак  вражеских  истребителей.  А  самого  не  покидали  мысли  о
сложившейся ситуации в воздушном бою.  Пытался  понять,  почему  мой  правый
ведомый Карпович оторвался и его чуть не расстрелял Ме-109. Пришел к выводу,
что Карпович развернулся вправо, когда я с Лукашевичем делал разворот  влево
навстречу "мессершмиттам". Если бы не пришел к нему  на  помощь,  то  и  его
могли  бы  сбить.  Поражение  в  первом  боевом   вылете   наносит   тяжелую
психологическую травму... Плохо сделал он, что ушел один  домой.  Его  могли
преследовать. Я же не имел права бросить штурмующую группу.
 А вот что же произошло с Лукашевичем, я не знал. Почему не видел его  в
воздушном бою, где он сейчас? Стал восстанавливать  в  памяти  завязку  боя.
Перед  предупреждением  о  нападении  "мессершмиттов"  и  в  начале  боевого
разворота на противника Лукашевич был слева от меня. Больше я его не  видел.
Куда и когда  он  исчез?  Может,  его  сбили,  когда  он  пошел  на  выручку
Карповичу? Или он, будучи внутренним на развороте, перетянул ручку на вираже
и сорвал свой самолет в штопор? И то и другое плохо.
 Вот и аэродром. Захожу на посадку, а мысли о напарниках не дают  покоя.
Вылетел тройкой, а сажусь один...
 Еще на заруливании  увидел  Карповича.  Он  разговаривал  с  командиром
полка. Стало легче - один ведомый здесь. Быстро вылез из кабины,  направился
к В. П. Иванову. Поприветствовал командира и не  стал  прерывать  Карповича.
Пусть доложит. Слушаю о событиях в боевом вылете и о причинах его  ухода  на
аэродром. Понимаю, что летчик первый раз в бою. Он  еще  не  может  точно  и
логично рассказать о происшедших событиях и ругать  его  за  это  не  стоит.
По-видимому, надо разъяснить  ошибки,  чтобы  он  сам  их  понял.  Спрашиваю
Карповича:
 - Почему ты развернулся вправо, когда мы с  Лукашевичем  делали  боевой
разворот влево, навстречу "мессершмиттам"?
 - Побоялся на развороте отстать от вас.
 - Вот первая и главная ошибка. Выполнив правый разворот, ты оказался  в
отрыве от меня и не стал добычей "мессеров" лишь потому, что тебя  выручили.
Пробоины в самолете есть?
 - В правом крыле несколько пулевых.
 - Это мелочь! Вот уходить из боя одному нельзя. Этим ты ослабил  звено.
Я же не имел права бросать штурмовиков, а  тебя  одного  "мессера"  запросто
могли добить.
 Иванов прервал наш разговор.
 - Покрышкин, что с Лукашевичем? Сбили?
 - После разворота в сторону противника я его не видел.
 - Эх!.. Теряем летчиков! Да так,  что  и  причину  потери  зачастую  не
знаем.
 - Были бы рации на самолетах, возможно, Лукашевич успел бы сообщить.  А
так, если он не  вернется,  то  останутся  неизвестными  обстоятельства  его
гибели, как и пары Соколова.
 - О Соколове и Овсянкине кое-что известно, - сказал Иванов. - За ужином
расскажу об этом всему личному составу.
 Вечером все  собрались  в  столовой.  С  душевной  болью  выслушали  мы
сообщение командира полка о трагической судьбе наших боевых товарищей.
 По предположениям, во  время  штурмовки  аэродрома  в  Бельцах  самолет
Соколова получил серьезное повреждение от  зенитного  огня.  Спасение  могло
быть в одном: долететь до Днестра и приземлиться на  левобережье,  на  нашей
стороне. Самый близкий путь к Днестру лежал на северо-восток, в  направлении
Ямполя. Соколов принял решение идти туда. Его прикрывал Овсянкин.  Перелетев
Днестр, они сели недалеко от Ямполя, уверенные в том, что здесь наши войска.
Но район уже был захвачен врагом. Устаревшие данные, переданные нам  в  полк
из дивизии, ввели в заблуждение Соколова.  Окруженные  фашистами  Соколов  и
Овсянкин мужественно приняли бой. Последние патроны они оставили  для  себя.
Героическую смерть предпочли плену. Об этих минутах их жизни стало  известно
на допросе сбитого гитлеровского летчика.
 Виктор Петрович этим сообщением как бы снова поднял  притупившуюся  уже
со временем боль. Как тяжела утрата однополчан...
 -  Боевые  друзья!  Я  сообщил  вам  подробности  героического  подвига
настоящих патриотов Отечества Анатолия Соколова и Алексея Овсянкина.  Вечная
им слава!
 Мы стояли молча, отдавая  дань  героям.  А  в  конце  ужина  неожиданно
появился в столовой Лукашевич. Летчики окружили его, начали расспрашивать.
 Случай, происшедший с молодым пилотом, был и волнующим, и смешным.  При
резком  развороте  на  четверку  вражеских  истребителей  Лукашевич,   боясь
столкнуться с Карповичем, попытался удержаться левее моего самолета, потерял
скорость и сорвался в штопор. А для  вывода  не  хватало  высоты.  Лукашевич
выбросился из "мига". Приземлился  он  на  парашюте  рядом  со  сбитым  мною
"мессершмиттом". Увидел, что  вражеский  летчик  был  убит  еще  в  воздухе.
Лукашевич считал, что он находится на захваченной врагом  местности.  А  тут
видит, приближается группа солдат.  За  фашистов  он  принял  своих  солдат,
которых плохо видел из-за  кустов.  Те  окружили  его  в  зарослях.  Он  уже
собирался застрелиться, как вдруг услышал возгласы:
 - Здесь он!.. В кустарнике! Окружайте его!..
 - Братцы, я  свой!  Не  стреляйте!  -  закричал  Лукашевич  и  вышел  к
солдатам.
 Командир  стрелковой  части,  немало  удивленный  случившимся,  отменно
накормил Лукашевича, выделил автомашину. На ней летчик и прибыл в Маяки.
 Все с интересом выслушали Лукашевича, поздравили его с возвращением. Но
больше всех, конечно, доволен был я. Сразу ушла с души тяжесть, беспокойство
за ведомого. А среди нас были и такие, кто с недоверием относился к докладам
летчиков, если они  побывали  на  оккупированной  территории.  Когда  прошли
первые мгновения радости от возвращения боевого товарища,  я  высказал  все,
что наболело:
 - Лукашевичу повезло. Но если и дальше будем боевой порядок строить  из
троек,  то  потеряем  не  одного  летчика.  Надо  переходить  на   пару.   В
трехсамолетном звене нет свободы маневра. Летишь, скованный по  флангам,  не
можешь полностью использовать маневренные возможности своего самолета.
 - Покрышкин, не нервничай, - прервал меня Иванов. - Вопрос  этот  ясен.
Будем строить группы из пар.
 Хотелось верить, что так и будет.
 Перед сном мне вручили первое с начала  войны  письмо  от  сестры.  Оно
принесло тяжелое известие.  Мария  сообщила,  что  севернее  Ленинграда,  на
Карельском перешейке, пропал без вести мой брат Петр.
 Утром авиаразведка обнаружила  выдвижение  к  Гай-ворону  кавалерийской
дивизии противника. Судя по артиллерии на конной тяге, это  были  венгерские
или румынские части. Авиационное командование проявило высокую мобильность и
организованность. Немедленно на уничтожение противника были  последовательно
направлены все полки истребителей, базирующихся вблизи Котовска и  восточнее
его. Это был удачный удар по вражеской кавалерии, которая оказалась днем  на
открытой местности.
 Группы  "чаек",  "мигов",   И-16,   сменяя   друг   друга,   штурмовали
кавалеристов. Бомбы и "эрэсы", пулеметно-пушечный  огонь  ложились  точно  в
цель. А когда  нечем  было  стрелять,  самолеты  снижались  к  самой  земле,
проносились  с  ревущими  моторами,  едва  не  цепляя  винтом  кавалеристов.
Перепуганные  лошади  сбрасывали  седоков,  обрывали  постромки  у  пушек  и
разбегались по полям. Особенно отчаянно  действовал  Вадим  Фадеев.  Он  так
прижимал  свой  И-16  к  земле,  что,  казалось,  собирался  винтом   рубить
противника. К середине дня кавалерийская дивизия была истреблена, и  летчики
гонялись за отдельными мелкими группами, добивали их.
 Вернулись на аэродром, удовлетворенные итогами боевой работы. А вечером
началось перебазирование батальона аэродромного  обслуживания  и  переброска
технического имущества к новому месту.  Полк  должен  был  утром  перелететь
севернее в Котовск, поближе к обороняющимся войскам.
 С наземным эшелоном уезжал  в  летную  школу  и  техник  самолета  Иван
Вахненко.  Его  заменил  Григорий  Чувашкин,  молодой  расторопный   младший
лейтенант. По отзывам инженера полка  Копылова,  Чувашкин  считался  хорошим
специалистом. Я надеялся, что мы сработаемся. Очень важно,  когда  летчик  и
техник хорошо понимают друг друга, едины в стремлении,  подчиняют  все  свои
действия успешному выполнению боевых  задач.  При  хорошем  технике  самолет
всегда находится в исправном состоянии. Летчик надеется, что машина  его  не
подведет, уверенно действует в бою.  Это  приводит  к  настоящей  дружбе,  к
близким, братским отношениям в экипаже. Радости и горести  летчик  и  техник
делят пополам. А на войне того и другого всегда хватает. Так у меня  было  с
Вахненко.
 Перед отъездом Иван пришел к  самолету  попрощаться.  Они  с  Григорием
Чувашкиным о чем-то своем поговорили обстоятельно. Потом Вахненко  обратился
ко мне
 - Вы не обижаетесь на меня, что в такое трудное  время  покидаю  вас  и
уезжаю учиться?
 - Конечно, нет! Спасибо тебе за старательную работу, за самолет. Он  ни
разу меня не подвел. Будем надеяться, что после окончания летной  школы  нам
удастся вместе повоевать, если доживу до той поры.
 - Доживете! Я верю в нашу  встречу  уже  в  небе.  Желаю  вам,  товарищ
командир, больших успехов в боях, - бодро произнес Вахненко.
 - Будем надеяться на лучшее, - я обнял его, потом повернул  и  легонько
подтолкнул в спину. - Иди, летай! Счастливых тебе посадок!
 Забегая далеко вперед, скажу,  Иван  Вахненко  успешно  окончил  летное
училище. Он мужественно воевал.  Сбил  несколько  самолетов  противника.  Не
прервалась и фронтовая дружба. Он не раз вылетал на боевые  задания  в  моей
группе.
 Рано утром полк расстался с аэродромом в Маяках. Памятное место.  Здесь
весной мы переучивались  на  "миги".  Здесь  встретили  войну,  вылетали  на
выполнение первых боевых  задач.  Отсюда  мои  боевые  друзья  ушли  в  свой
последний полет и не вернулись с боевого задания. Маяки  стали  памятны  для
многих летчиков части, важным этапом на дорогах войны.
 В Котовске с первой же минуты началась интенсивная боевая жизнь. С утра
до вечера действовали группами, наносили штурмовые удары  по  наступающим  с
севера войскам противника в районах Кодыма  и  Гайворона.  А  в  направлении
Днестра вели разведку, следили, не появятся ли переправы.
 Рано утром  пришел  на  аэродром.  Предстояла  разведка  в  направлении
Днестра. Увидел, что на мой самолет  оружейники  подвешивают  бомбы.  В  чем
дело? В разведывательном полете бомбы не потребуются, нужны  пулеметы,  и  в
первую очередь - крупнокалиберные. Оружейники мне ответили, что крыльевых БС
уже нет. Еще  вчера  вечером  приказали  их  снять,  запаковать  в  ящики  и
отправить.
 - Почему снять? Куда отправить?
 К моему самолету подошли летчики эскадрильи. Слышу  такие  же  вопросы.
Узнали, что это приказание поступило от инженера полка.  Все  направились  к
нему.
 - Что вы расшумелись? - оборвал нас Копылов.-  Без  БС  самолеты  будут
легче. С "мессерами" удобнее будет вести бой. На штурмовку вы же  летаете  с
бомбами.
 - А стрелять по самолетам чем будем? Мы же не авиаспортом занимаемся! -
наседали летчики.
 - Стрелять будете из основного пулемета БС и из "шкасов".
 - Вы  же  знаете,  "шкасы"  дают  короткую  очередь.  А  разве  собьешь
"юнкерса" из одного БС?
 - Товарищи,  мы  выполнили  приказ  командования.  Наши  БС  пойдут  на
вооружение новых самолетов. Для них промышленность не  успевает  изготовлять
пулеметы. Ясно?
 Все сразу разошлись. Жаль, что оружия не хватает.  Это  снижает  боевую
эффективность, влияет и на настроение. Но  мы  понимали,  что  лишь  крайние
обстоятельства  заставили  пойти  на  эту  меру.  Значит,  летчикам  следует
предпринять  все,  чтобы  маневренностью,  дерзостью  восполнить  недостаток
вооружения.
 В  последнее  время  из-за  большого  количества  заданий  и   нехватки
самолетов на разведку летали одиночно. Это не просто. Вот таким был  и  этот
вылет. Пройдя с севера вдоль Днестра, я сбросил бомбы по скоплению автомашин
в районе Бендер и взял курс вдоль  реки  в  обратную  сторону.  Недалеко  от
Дубоссар увидел выше почти на две  тысячи  метров  Ю-88.  Дальний  разведчик
противника, набирая высоту, направлялся в глубь нашей территории.
 Надо сказать, что в этом полете я чувствовал себя  неважно.  Настроение
паршивое. Думаю, что  тогда  сказалось  снятие  с  самолетов  пулеметов  БС.
Неглубоко оценив обстановку, я необдуманно развернулся на "юнкерса" и  пошел
с набором высоты. Экипаж "юнкерса", видимо, заметил меня и стал со снижением
удирать на запад. Только тут я  понял  свою  ошибку.  Мне  надо  было  после
обнаружения "юнкерса" развернуться на  восток  и,  набирая  высоту,  как  бы
заманивать его на нашу территорию. Там я мог с  ним  разделаться.  А  сейчас
получилось  все  наоборот.  Он  меня  заманил   на   оккупированную   врагом
территорию. Да!.. Плохое настроение приводит в полете и к  плохим  решениям.
Нужна собранность, ясность мысли.
 Положение исправить уже было нельзя. Надо  действовать,  и  действовать
решительно. Собрал, как говорят, всю