покачиванием "мига" я  предупредил  командира
группы  о  появлении   противника.   Боевым   разворотом   пошел   навстречу
"мессершмиттам".
 Лобовой атаки моего "мига" восьмерка Ме-109 не приняла. Проскочив мимо,
они устремились к бомбардировщикам.  Энергично  развернувшись  с  включенным
форсажем мотора, я ринулся за "мессерами". Одна пара Ме-109, отделившись  от
своей группы, нацелилась на отставшего СБ, который,  видимо,  был  поврежден
зениткой над Бельцами. Я бросился ему на помощь. Ведущий пары Ме-109  открыл
огонь. С опозданием на несколько секунд я прошил его своей очередью.  Сбитый
"мессершмитт" завалился на крыло, вошел в пикирование и на земле  взорвался.
Наш бомбардировщик пошел с крутым снижением, оставляя позади  струю  черного
дыма.
 "Сбит! Не успел выручить!" - подумал я и решил сопровождать  идущий  на
вынужденную посадку подбитый СБ. На высоте метров триста из  бомбардировщика
вырвался огонь  и  сразу  же  около  самолета  раскрылись  три  парашюта.  Я
обрадовался, что весь экипаж жив.
 Наша группа "мигов", отбивая атаки шестерки  Ме-109  на  горизонтальных
маневрах, бой провела неудачно. "Мессершмитты" сбили бомбардировщик, подбили
самолет нашего летчика Степана Комлева. Раненный, он выбросился с парашютом.
 Рано утром из дивизии получено задание разведать переправы через  Прут.
Это было  не  просто:  переправы  ведь  были  расположены  в  глубоком  тылу
наступающего противника.
 Для выполнения разведки назначили Фигичева с ведомым Лукашевичем. Мы  с
Дьяченко должны были прикрыть его пару  от  возможного  нападения  вражеских
истребителей. Но получилось так, что мой ведомый не смог запустить мотор. Мы
вылетели втроем. Таким образом, при нападении "мессершмиттов" я один  должен
был сковать их боем и обезопасить пару Фигичева.
 С  самого  начала  войны  я,  как  и  некоторые  другие  летчики,   был
сторонником не тройки, а пары. Она лучше  обеспечивает  маневр  в  воздушном
бою. Сейчас я летел одиночно, прикрывая пару. Маневром, конечно,  обеспечен,
но помощи в трудной обстановке ждать было не от кого.
 Полет на разведку переправы в Унгены, в пекло зенитного огня, был не из
легких. Мы знали также, что истребители противника базируются  на  аэродроме
Яссы. А это рядом с переправами. Однако боевое задание и а  этой  обстановке
надо было выполнить точно. Мы понимали его важность.
 Пересекли Днестр и вышли  севернее  Оргеева.  По  шоссе  в  направлении
Кишинева двигались  небольшие  вражеские  колонны  автомашин  и  артиллерии.
Фигичев, за ним и Лукашевич начали обстреливать их. "Зря штурмуют, - подумал
я, - могут остаться без боеприпасов, если придется принять бой".
 Вскоре наша группа вышла на Прут километров семьдесят севернее  Унгены.
Над рекой пара Фигичева развернулась на юг и  полетела  по  долине  реки  на
малой высоте. Я  был  удивлен  этому  решению.  Мы  же  не  сможем  внезапно
появиться в районе переправ... В долине реки зенитчики без  труда  обнаружат
нас и встретят организованным огнем. Так оно  и  случилось.  При  подлете  к
переправам впереди нас и с обеих сторон  потянулись  трассы.  Пара  Фигичева
сразу же спустилась к самой  воде.  Я  понимал,  чтобы  выйти  из-под  этого
мощного и плотного обстрела, надо перейти с малой высоты полета на предельно
малую. Нырнул вниз под трассы, прижался к воде, чуть не цепляя ее винтом. За
счет снижения нагнал пару Фигичева и оказался левее ее.
 В это время Лукашевич увидел  впереди  себя  высокий  выступ  берега  с
деревьями. Неожиданно он перешел в левый пеленг, оказался от  меня  всего  в
нескольких метрах. Чтобы не столкнуться, я поддернул самолет вверх метров на
тридцать и пропустил его  под  собой,  В  эти  секунды  услышал  три  взрыва
зенитных снарядов. Они попали в мотор. Даю ручку управления от  себя  и  еле
успеваю выровнять самолет у самой воды. Тут же  начались  перебои  в  работе
мотора, тряска самолета. На козырьке фонаря появились брызги воды  и  масла.
Все!.. Подбили!.. Сейчас самолет свалится в Прут. Однако  мотор,  хоть  и  с
перебоями, но тянул над руслом реки.
 Вскоре переправы и зенитные трассы остались  позади.  Впереди  меня  на
малой высоте удалялась пара  Фигичева.  С  трудом  набрав  метров  семьдесят
высоты, я пошел за ними. Был уверен, что  Фигичев,  увидев,  что  я  отстаю,
развернется. Так должен по неписаным законам поступать командир  группы.  Но
пара продолжала полет, все больше удаляясь.
 Сейчас даже самый паршивый "мессер" мог короткой  очередью  добить  мой
самолет. Чувство одиночества, опасности на какой-то  миг  сковало  меня.  Но
быстро справился с этим и стал думать, как действовать  дальше.  Я  понимал,
что мотор долго не протянет и придется где-нибудь садиться с убранным шасси.
Надо тянуть как можно ближе к линии фронта, чтобы успеть выйти к  своим,  по
крайней мере пройти Днестр. Если не успею, то переправиться через эту мощную
реку среди скопления вражеских войск не смогу.
 Самый короткий путь к нашим войскам -  прямо  на  восток.  С  небольшим
креном разворачиваю самолет. Но впереди меня и левее столбы дыма. Это  горит
Кишинев. Туда нельзя - за город еще идут бои. Там, наверняка, много зениток,
а в воздухе - "мессершмитты". Они добьют. Устанавливаю курс на юго-восток, в
обход Кишинева. Здесь наступают, как мне известно, румынские войска. Самолет
летит на малой скорости, мотор работает с  перебоями  и  по  фюзеляжу  слева
тянутся  к  хвосту  струйки  масла  и  воды.  Стрелки  приборов   показывают
максимальную температуру. Скоро мотор  остановится,  а  подо  мною  заросшие
лесом холмы и  ни  одной  поляны.  Внимательно  всматриваюсь,  ищу,  где  бы
приземлиться с  убранным  шасси.  Вот  вдали  показалась  большая  долина  с
речкой... Решаю садиться там. Надо обезопасить себя. Очки  сдвинул  на  лоб,
чтобы стеклами не повредить глаза. Подтянул плотнее привязные ремни.
 Стрелки указателя температуры масла и  воды  с  максимальных  показаний
упали на ноль. Все! Сейчас мотор заклинится. С трудом переваливаю через холм
в долину и осторожно доворачиваю самолет вдоль нее. И вижу:
 по дороге движется длинная колонна автомашин и пушек противника.  Сразу
же понял, что это шоссе от Хуши на Кишинев.
 Говорят, что при смертельной опасности, если  не  терять  хладнокровия,
рождается единственно правильное решение. Так произошло и в данном случае. Я
понял, что надо перетянуть через колонну и речку, через заросший лесом  холм
- только там мое спасение.
 Больше рулем поворота,  чем  креном  самолета,  разворачиваюсь  поперек
дороги  и  речки.  К  моему  счастью,  мотор  уже  "на   последнем   вздохе"
перетягивает самолет через долину. Над холмом услышал резкий скрежет и удары
- в моторе что-то лопнуло.
 Но и в эти мгновения мозг работал  четко,  руки  действовали  уверенно.
Выключил зажигание, чтобы предотвратить пожар  при  ударе  о  землю.  Бросив
ручку управления, упираюсь руками в приборную доску. Весь напрягся.
 Истребитель плашмя падает в лес. Удар... И я потерял сознание.
 Очнулся. Чувствую,  что  жив.  Первая  мысль  -  где  немцы?  Мгновенно
освобождаюсь от привязных ремней и лямок парашюта. Пересиливая жгучую боль в
ноге, с трудом выбираюсь из кабины  и  заряжаю  пистолет.  Здесь  выбора  не
будет: лучше застрелиться, чем попасть в плен. Осматриваю  пистолет,  а  сам
прислушиваюсь. Утренняя тишина нарушалась только разноголосым пением птиц  и
отдаленным урчанием автомашин под холмом. У меня две обоймы патронов.  Жизнь
надо отдать подороже. А сейчас - срочно уходить отсюда!
 С сожалением и благодарностью я  глянул  на  разбитый  боевой  самолет.
Валялись по сторонам крылья и задняя половина фюзеляжа. "Миг"  верно  служил
мне с самого начала войны. Да и сейчас он принял  удар  на  себя,  спас  мне
жизнь. Прощай, мой боевой друг!..
 По солнцу и часам определяя направление,  я  весь  день  пробирался  на
восток по лесу, по полям кукурузы  и  виноградникам  к  Днестру.  Надо  было
успеть выйти туда до создания противником сплошной линии  фронта.  Наступила
ночь.
 Нога болела, но двигаться было можно. Сделал короткую передышку.  Потом
оглядел небо, нашел Полярную звезду. Сориентировался и двинулся в путь.  Уже
за полночь вышел на тропу. Она вела меня по высокому берегу  речушки.  Вдруг
увидел впереди себя силуэт человека. В ту же секунду  оступился  и  сорвался
под обрыв на поврежденную ногу. В ярости от  боли,  забыв  об  осторожности,
направился с пистолетом в руке к  силуэту.  Оказалось,  принял  за  человека
распятие Христа. В тех местах - это не редкость. А идти стало  еще  труднее.
Каждый шаг отдавался резкой болью. Надо было искать  какой-то  транспорт.  С
таким повреждением я далеко не уйду.
 А  утро  уже  вступило  в  свои  права.  Медленно  шагая,   внимательно
осматриваю  местность.  Впереди  вижу  человека.   По   заплатанной   одежде
определил, что передо мною  бедняк.  Этот  не  выдаст.  Направился  к  нему.
Недалеко видно село. Подошел к крестьянину.
 - Здравствуйте!
 - Здравствуйте! - И смотрит на меня с испугом.
 - Не бойтесь. Я советский летчик. В селе немцы есть?
 - Нет.
 - А из руководителей сельсовета кто-нибудь есть?
 - Никого. Уже с неделю, как все уехали.
 - Можете показать, где располагался сельсовет?
 Молдаванин показал мне дом под красной железной крышей, хорошо  видимый
с возвышенности, где мы находились. Тут я увидел,  что  недалеко,  в  траве,
сидит девочка, дочурка крестьянина. Она смело поднялась,  принесла  сумку  с
едой. А я ведь сутки ничего не ел. Кукурузный хлеб, дикие  груши  показались
мне необыкновенно вкусными.
 С трудом дошел до бывшего  сельсовета.  На  колоде  около  дома  сидело
несколько  мужчин.  Беседовали.  Увидев  меня,   замолкли.   Поздоровавшись,
попросил отвезти меня  к  железнодорожной  станции.  Они  заговорили  разом,
ссылались, что это опасно, да и лошадей нет. Пришлось напомнить,  что  время
военное, что я еду не по личным делам. Нашлась пара лошадей, таратайка.
 Лишь под вечер мы  с  молдаванином  подъехали  к  станции  Кайнары.  Но
обслуживающие ее железнодорожники убыли в тыл  еще  пять  дней  тому  назад.
Безлюдье. Что  делать?  Куда  дальше  двигаться?  С  горечью  смотрел  я  на
обгоревшие развалины вокзала. Ко мне подошел бедно одетый старичок.
 - Откуда же здесь летчик взялся? - спрашивает. Мы разговорились.
 - Я сегодня утром слышал гудок паровоза вон за той горкой. Там проходит
железная дорога. Поезжайте туда, - посоветовал он мне.
 Уже затемно подъехали к станции Каушаны. На путях  стояли  платформы  и
паровоз. Кто там? Наши или противник? В сумерках  было  трудно  рассмотреть.
Решил рискнуть, подъехать к вокзалу. Оказалось, что на станции  наши  бойцы.
Командир части с удивлением посмотрел на меня,  когда  я  ему  представился.
Кратко рассказал о своем путешествии.
 - Как вы проскочили? Вон у дороги лесок, где только что мы вели  бой  с
румынами, - покачал он головой.
 А у меня все тревоги как рукой сняло. Я среди своих! И совсем не важно,
что был бой и завтра утром уходит последний  эшелон  по  этой  дороге.  Меня
теперь это совсем не интересовало. Я с аппетитом поел кашу, запил ее  водой.
Потом, забыв обо всем, крепко уснул.
 Лишь на четвертый день после вылета на переправу в Унгены я вернулся  в
свой полк. Там уже считали меня погибшим. Даже в  журнале  записали:  пропал
без вести. Летчики и техники взяли на память кое-что из  моих  вещей.  Такой
порядок возник стихийно, и не только в нашей летной части...
 А я сразу же прибыл на командный пункт. Рассказал Иванову  о  пережитых
событиях. Чувствовалось, что командир полка искренне  и  глубоко  рад  моему
возвращению.
 - Сейчас, Покрышкин, ни о  чем  не  беспокойся.  Лечись  и  отдыхай,  -
посоветовал он.
 В эскадрилье мое появление  обрадовало  всех  летчиков  и  техников.  А
Фигичев даже стал оправдываться:
 - Я и Лукашевич вылетали снова в район Унгены, искали тебя,  -  сообщил
он.
 - Валя! Если бы ты своевременно проявил беспокойство и оглянулся, то не
надо было вылетать на поиски, - в сердцах сказал ему и, не  желая  обострять
наши взаимоотношения, направился к самолету Соколова.
 А потом  пришлось  все-таки  направиться  в  санчасть.  Нога  распухла,
натруженная в мытарствах, отдавала глухой болью. Фактически ходить к  вечеру
уже не смог.
 Лежал в палате, вновь и вновь возвращаясь мысленно  к  прошедшим  дням.
Слушал гул самолетов, сдерживая нетерпение. Так хотелось встать и  поспешить
на стоянку...
 На второй день к  обеду  дверь  в  палату  распахнулась.  Вижу,  входит
комиссар полка Г. Е. Чупаков,
 - Ну что, отлеживаешься,  сталинский  сокол?  -  говорит  с  порога.  -
Рассказывай, как слетал.
 Кратко поведал Григорию Ефимовичу историю полета, все, как было.
 - Надо было дать газ, тянуть подальше к своим,- говорит Чупаков.
 - Не смог, мотор не тянул. А как на фронте? Я же газет не  видел,  пока
пробирался в полк.
 - Есть  много  нового.  Материал  тебе  принес  с  выступлением  Иосифа
Виссарионовича Сталина. Он по радио обратился к народу как раз в день, когда
тебя сбили.
 Комиссар, передав мне материалы, не спешил уходить. Сидел молча, пока я
нетерпеливо просматривал выступление Генерального секретаря ЦК ВКП(б).
 - Вы оставьте, я внимательно прочитаю.
 - Конечно. Здесь ответы на многие вопросы, которые та** беспокоят всех.
 Комиссар вышел в другие палаты. А я еще раз,  теперь  уже  внимательно,
прочитал выступление И. В. Сталина. Тон обращения к народу, задачи, оценки -
все для меня было важно. И когда отложил материал, первая и  главная  мысль,
которая возникла в сознании, была обращена к себе: "Что должен сделать лично
я, чтобы выполнить указания партии об усилении отпора врагу?"
 Чупаков вошел через час. Я прочитал вопрос в его взгляде.
 - Все понял, товарищ  комиссар.  Лежать  мне  не  время.  Надо  идти  в
эскадрилью.
 Комиссар усмехнулся. Он, наверное, заметил у изголовья койки палку,  на
которую я опирался, когда шел в санчасть.
 - Лежи, у тебя задача одна - быстрее поправиться. А вот осмыслить итоги
боев надо. Воевать,  чувствую,  будем  долго.  Победу  завоевать  над  таким
опасным врагом не просто. Драться надо смело, умно, грамотно.
 В моей боевой деятельности наступил временный перерыв. Летать сейчас не
мог. Требовалось подлечиться и отдохнуть. Я очень ослабел за эти дни  и  мог
не выдержать летных перегрузок. Однако бесцельно смотреть в потолок было  не
в моем характере. Свободное время решил использовать для анализа  прошедшего
периода боевой деятельности. Необходимость в этом  возникала  и  раньше,  но
боевая  работа  с  раннего  утра  и  до  позднего  вечера  не  давала  такой
возможности. Сейчас ничто не мешало провести такой анализ.
 Привычка размышлять и обдумывать свои действия выработалась еще в годы,
когда  работал  слесарем-инструментальщиком  на  заводе  "Сибкомбайн".   Это
качество воспитал у меня начальник инструментального цеха, отличный  мастер,
чародей своего дела. Бывало, принесешь к нему на  сдачу  сложный  инструмент
или лекало и ждешь  решения.  Помню,  как-то  он  внимательно  осмотрел  мое
изделие, измерил. А потом по-отечески говорит:
 - Точность ты выдержал. Но души не видно в лекале.
 - Какая же душа может быть в металле?
 - Верно. В металле души нет. А вот у тебя душа должна лежать к  работе.
Надо сделать инструмент так, чтобы была радость тебе и тем, кто будет  твоим
инструментом пользоваться, чтобы  боялись  прикоснуться  к  лекалу  грязными
руками и не бросали его на верстак, а нежно клали в бархатный футляр.
 - Но тогда не хватит  и  двух  недель  на  изготовление,  -  пытался  я
оправдаться.
 - Хватит и недели, если продумаешь разумный порядок работы.
 Его  требовательность  привила  мне  точность  в   работе,   стремление
осмысливать свои действия. Эта привычка сказалась  и  при  освоении  летного
дела. Думаю, что  именно  это  качество  позволило  мне  ускоренно  окончить
Краснодарский аэроклуб, освоить за короткое  время  полеты  на  истребителе,
научиться пилотировать его.
 И вот теперь, вынужденно отстраненный  от  полетов,  я  обдумывал  свой
небольшой боевой опыт, делал  выводы  на  будущее.  Что  меня  прежде  всего
беспокоило? Почему, наряду с  победами,  я  часто  прилетаю  на  аэродром  с
пробоинами в самолете, а из последнего вылета пришел пешком?  Ведь  техникой
пилотирования, оружием я владею нормально, в робости меня никто не  упрекал,
боевой истребитель тоже  неплохой.  В  чем  же  причина  неудач?  И  я  стал
самокритично, без скидок думать  об  этом.  К  сожалению,  ошибок  оказалось
много. Главным образом, неудачные действия в бою произошли именно из-за моих
ошибок, а также из-за промахов других летчиков, которые шли в одной со  мной
группе на боевое задание.
 Вместе с тем было немало причин, которые возникали не по  вине  летного
состава.  Они  происходили  вследствие  недостатков  в  построении   боевого
порядка, из-за того, что не сделаны  правильные  выводы  из  первых  боев  с
противником.  А  схватки  в  воздухе  показали,  что  многие  приемы  боевых
действий, которые  мы  осваивали  в  предвоенный  период,  формы  построения
боевого порядка устарели, не соответствуют практике  сегодняшнего  дня,  "не
работают" на победу.
 Поражение зениткой моего самолета над переправой в  Унгенах  еще  более
убедило, что группа из трех  самолетов  не  годится  для  истребителей.  Она
сковывает маневр не только  ведущего,  но  и  ведомых,  не  обеспечивает  их
безопасность, может привести к столкновению. Когда я  оказался  в  положении
левого ведомого у Фигичева, то перестроение Лукашевича  с  правого  в  левый
пеленг чуть не закончилось столкновением самолетов.  Хорошо,  что  я  увидел
идущего  сбоку  Лукашевича.  Свобода  маневра   для   перестроения   ведомых
обеспечивается только при боевом порядке пары.
 Звено из трех самолетов свойственно бомбардировщикам. Оно  обеспечивает
им  оборону  заднего  сектора.  Истребителям  же,  как  нападающим,  оно  не
подходит. Боевой порядок группы истребителей в  составе  четырех  или  более
самолетов должен строиться с рассредоточением пар по фронту и по  высоте.  В
этом построении достигается высокая  маневренность  группы.  Летчики  меньше
отвлекаются на  осмотрительность  для  предотвращения  столкновения  Друг  с
другом. Главное внимание они уделяют поиску противника.
 Была еще одна очень серьезная причина, которая отрицательно  влияла  на
нашу боевую активность, на эффективность  боевых  действий.  Это  отсутствие
радиосвязи на наших истребителях. Радиосвязь обеспечивает четкое  управление
в воздухе, позволяет предупредить летчиков об  опасности.  Из-за  отсутствия
радиостанции на наших истребителях мы были вынуждены управлять  примитивными
эволюциями самолетов.
 В первых же воздушных  боях  сказывались  и  недостатки  в  тактической
подготовке предвоенного периода. У летчиков вырабатывались навыки  летать  в
плотных боевых порядках, годных лишь для парадов. А ведь именно  так  летать
требовали наставления и  инструкции.  Для  перехода  на  разомкнутые  боевые
порядки требовалось переломить и психологические привычки у летного состава.
А это не просто.
 Анализ проведенных боев, своих и летчиков эскадрильи, подсказывал,  что
атаки  по  воздушным  и  наземным  целям  необходимо  проводить  на  большой
скорости, Это обеспечит внезапность удара, создаст большие угловые  скорости
перемещения   при   ведении   огня   вражескими   истребителями,   стрелками
бомбардировщиков и зенитчиками.
 Подтверждением этому был мой бой с пятью Ме-109. Скоростной  атакой  я,
проскочив ведомых тройки, сбил ведущего и спас Семенова. Повреждение  своего
самолета получил при этом из-за того, что потерял несколько секунд, наблюдая
за горящим "мессершмиттом". Если бы я после уничтожения самолета  противника
не задержался и энергично ушел вверх, то не попал бы под огонь.
 При атаке разведчика Ю-88 мой самолет был  серьезно  поврежден  потому,
что я атаковал на такой же скорости, которую имел "юнкере". Тогда от  гибели
меня спа