сто ведут бои с  численно
превосходящим  противником.  В  течение  всего  дня,  например,   из   полка
Речкалова, на барражирование уходили только отдельные звенья.
 - Требую от всех командиров, - закончил я свой разбор,  -  посылать  на
прикрытие войск усиленные патрули в составе одной-двух эскадрилий.  На  силу
надо отвечать силой. Смену производить в  районе  прикрытия  без  опоздания.
Пропуск "фоккеров" на штурмовку, неоправданные потери  своих  летчиков  буду
считать чрезвычайным происшествием, с немедленными и серьезными выводами...
 С Абрамовичем продумали меры  по  усилению  контроля  за  планированием
вылетов и организацией боевой работы.
 Утром, проверив точность выполнения указаний, я выехал на передовой  КП
дивизии, развернутый около Бунцлау. В городе  заехал  к  нашему  коменданту.
Уточнил ряд вопросов, спросил,  где  находится  музей  фельдмаршала  Михаила
Илларионовича Кутузова. Я знал, что гениальный русский полководец  во  главе
русских войск, преследующих армию Наполеона, дошел до Бунцлау. Он  скончался
в этом городе.
 - Фашисты надругались над памятью о Кутузове,  -  сказал  комендант,  -
музей они ликвидировали.
 Офицер проехал со мной к этому зданию. Мы вошли в дом. Ничто здесь  уже
не напоминало о  пребывании  М.  И.  Кутузова.  Хорошо,  что  осталась  хоть
комната, где прошли последние часы жизни полководца.
 Затем мы подъехали к памятнику на  окраине  Бунцлау.  Здесь  захоронено
сердце нашего великого предка. Отдали сыновью  честь  Михаилу  Илларионовичу
Кутузову.
 Прибыв  на  командный  пункт,  я  первым  делом  отправил  распоряжение
Абрамовичу о выделении группы солдат и офицеров в  распоряжение  комендатуры
города - комендант просил помочь в восстановлении музея  Кутузова.  А  затем
уже приступил к управлению боевыми действиями.
 В тот день боевая работа шла  более  успешно.  Усиленные  группы  наших
истребителей, встречая "фоккеров" на подходе к  району  прикрытия,  наносили
чувствительные удары по вражеской авиации. Были полностью исключены удары по
наземным частям. Армии генералов  Рыбалко  и  Коротеева  успешно  разгромили
контратакующую группировку противника  и  отбросили  ее  за  реку  Квейс.  В
воздушных боях в эти дни летчики действовали  умело.  Но,  к  сожалению,  не
избежали и потерь...
 Однажды   группа   командира   звена    Николая    Климова,    закончив
патрулирование, возвращалась на аэродром. С КП я  увидел,  что  ее  догоняет
шестерка "мессершмиттов". Они пытаются нанести внезапный  удар  по  шестерке
Климова. Немедленно проинформировал Климова по радио, дал команду:
 - Быстрый разворот на противника!
 Мне было хорошо видно, как наша группа энергично пошла в лобовую атаку.
Пять Ме-109 не приняли ее и отвалили в сторону с набором высоты. А шестой  -
ведущий, упорно шел навстречу. Климов бросил свой самолет на него. В воздухе
раздался сильный взрыв от столкновения истребителей. К земле  Ме-109  падал,
вращаясь листом,  с  оторванной  задней  частью  фюзеляжа.  А  рядом  с  ним
кружилась "кобра" с отбитым левым крылом...
 -  Климов,  прыгай!  Прыгай!  -  кричал  я  в  микрофон.   Но   Климов,
по-видимому, потерял сознание от удара при столкновении. Наш самолет упал на
окраине Бунцлау. Выполняя свой долг  советского  воина,  Н.  Климов  таранил
бросившего вызов фашистского аса, награжденного Железным крестом.
 Похоронили Климова, отважного  воздушного  бойца,  рядом  с  памятником
Кутузову.
 Гибель Климова была не единственной потерей. Как-то разгорелся  тяжелый
бой нашей эскадрильи с большой группой  "фоккеров"  и  "мессершмиттов".  Мне
пришлось вызвать по радио усиление. Срочно подняли готовую к вылету четверку
во главе с командиром эскадрильи Графиным. Через некоторое время  слышу  его
доклад:
 - Я - "граф", пришел на работу!
 Наши истребители, смело и решительно вступили в  бой,  сбили  несколько
вражеских самолетов. Остальные стали уходить  на  запад.  Графин,  преследуя
удирающего на малой высоте Ме-109, пристроился к нему в хвост и на развороте
открыл огонь. В это же время "мессершмитт" обстреляли зенитчики.  Пулеметная
очередь задела и машину Графина. Сбитые самолеты,  вражеский  и  наш,  упали
почти рядом.
 Когда я подъехал к месту падения, то увидел  спорящих  зенитчиков.  Они
доказывали  друг  другу,  кто   сбил   самолеты,   требовали   у   танкистов
подтверждения.
 - Что вы спорите?! Вы же обстреляли и свой самолет! Видите,  звезды  на
обломках крыльев, - со злостью оборвал я их спор. Узнал номера частей, чтобы
потом принять меры.
 Единственная пуля попала нашему летчику в висок. Тяжело было переживать
гибель незаурядного офицера. Графин нравился мне своей отчаянностью в  боях,
способностью  выполнить  самое  опасное  задание.  Он  пользовался   большим
уважением у летчиков.
 Боевая жизнь преподносила самые различные, порой непредвиденные случаи.
Выполняя по плану прикрытие наземных  частей,  заместитель  командира  полка
Андрей Труд со своей группой, не встретив противника в воздухе,  решил  ради
любопытства посмотреть на  вражеские  танки.  Снизился  на  малую  высоту  и
оказался  под  сильным  зенитным  огнем  противника.  Самолет  был  серьезно
поврежден. Труд все же сумел дотянуть до  своих  войск.  Приземлился  он  на
"живот". Узнав об этом, я немедленно выехал с КП в дивизию.
 Андрея Труда встретил уже на аэродроме, куда его  привез  на  мотоцикле
танкист. С забинтованной головой, но с видом победителя на лице, он предстал
передо мной.
 - Товарищ командир дивизии! Капитан Труд произвел  вынужденную  посадку
на подбитом зениткой самолете и прибыл в полк. Самолет  сильно  поврежден  и
ремонту не подлежит, - доложил он.
 Вижу, улыбается. Такая меня злость взяла.
 - Видимо, ждешь, что похвалю за лихое ухарство?! Это  не  геройство,  а
дурость! Чуть не погиб сам, потерял боевой самолет.  Зачем  тебе  надо  было
снижаться над противником, в зону зениток?
 - Захотелось лучше рассмотреть немецкие танки, так сказать,  в  натуре,
ну и снизился...
 - За твою глупость строго накажу! - пригрозил я капитану.
 Тут уж веселая улыбка исчезла. Лицо стало кислым...  "Пусть  думает,  -
решил я, - много в нем еще этой бесшабашной удали..."
 Все эти случаи наводили на грустные размышления. Требовалось выработать
меры, чтобы устранить  появившееся  у  летного  состава  этакое  легковесное
отношение к противнику на пороге нашей победы, в какой-то  сотне  километров
от Берлина.
 Этим проблемам  я  и  посвятил  очередное  совещание  с  командирами  и
политработниками. Провел ряд серьезных мер и наш политический отдел. Мы  все
понимали, что нельзя ни на секунду терять  бдительность,  настороженность  в
действиях. Старались, чтобы эти чувства испытывал каждый летчик,  действовал
решительно и осмотрительно, разумно и  дерзко.  Я  был  уверен,  что  только
сочетание таких качеств и рождает настоящего  воина,  с  горячим  сердцем  и
твердыми руками, трезвым умом.
 Вот ведь парадокс.  Летчики,  познав  себя  в  бою,  стали  действовать
смелее. Появилась разумная дерзость,  безграничная  уверенность  в  себе,  в
друзьях, в технике. Они смело шли в атаку  на  противника,  навязывали  свою
волю. Эта уверенность  сказалась  и  на  внешнем  облике  пилота.  Спокойное
достоинство воздушного бойца, способного выполнять  любое  задание,  придало
благородство внешним чертам, всему облику нашего летчика.
 И в то же время нет-нет да и промелькнет этакая бесшабашность, ненужная
лихость в бою, порой какая-то ребячливость. Каждый такой срыв - это  жертвы,
потеря техники.
 Вскоре наступило короткое затишье. В свободное от боевых вылетов  время
летно-технический  состав  полков  выехал  в   музей   Кутузова.   Работники
комендатуры уже много сделали, чтобы восстановить его. В комнате,  где  умер
полководец, стояла старинная железная кровать, простая  мебель  и  стенды  с
книгами, посвященными боевой деятельности Михаила Илларионовича. Все было до
предела скромно. Кутузов не любил  роскоши,  тем  более  в  условиях  боевой
обстановки.
 В один из мартовских дней состоялся митинг  у  памятника  Кутузову.  Во
время возложения венков над памятником на  малой  высоте  прошла  эскадрилья
наших истребителей под командованием Трофимова. Она салютовала стрельбой  из
пушек и пулеметов в честь наших великих предков. Мы отдавали  дань  уважения
патриотизму и отваге русских богатырей. С боями прошли они по  этой  дороге.
По ней идем и мы, их потомки, идем к Берлину.
 Понеся значительные потери в воздушных боях в конце февраля и в  начале
марта, фашистское командование авиационной группировки, действовавшей против
войск правого крыла фронта, не смирилось с поражением. Оно  предприняло  все
меры, чтобы обнаружить нашу дивизию и расплатиться  хотя  бы  на  земле.  Мы
понимали,  что  это  стремление  особенно  выросло  после  нашего  удара  по
вражескому аэродрому. А произошло это так...
 В одном из вылетов восьмерка под командованием Ивана Бабака зашла в тыл
обороны противника и нанесла удар  по  колонне  автомашин.  При  возвращении
домой летчики обнаружили среди лесного массива вражеский аэродром с  большим
количеством истребителей, транспортных самолетов Ю-52  и  "Фокке-Вульф-189".
Нанести удар  по  нему  было  нечем  -  боеприпасы  были  израсходованы  при
штурмовке.
 После возвращения Бабак сразу же доложил  об  аэродроме.  Тут  же  была
создана группа для удара по вражеским самолетам в составе  четырех  звеньев,
продумана тактика действий. Решали  все  оперативно,  но  тщательно.  И  это
обеспечило успех операции. Зайдя с  запада,  группа  внезапно  выскочила  на
аэродром. Вышедшее вперед звено Бондаренко стремительно  атаковало  и  сбило
двух патрулирующих Ме-109 и одного из взлетевшей пары. Другое звено обрушило
свой огонь по зениткам и подавило  их.  Восьмерка  под  командованием  Ивана
Бабака,  став  в  круг,  последовательно  заходила  в  атаку,  расстреливала
самолеты на стоянках. Прикрывающее сверху звено  обнаружило  подлетающего  к
аэродрому Ю-52 и короткой атакой сожгло его.  Расстреляв  весь  боекомплект,
группа Бабака без потерь возвратилась домой. На вражеском аэродроме  сгорело
более десяти машин, была повреждена полоса, строения.
 А вскоре мне доложили, что задержан диверсант  недалеко  от  аэродрома.
Было выброшено несколько парашютистов, а взяли одного. Он не скрывал, да это
было и так ясно, что ведется поиск  нашего  аэродрома.  Фашистские  летчики,
конечно, никак не ожидали, что мы летаем с автострады в районе Аслау.
 Учитывая все это, стали еще лучше  маскировать  самолеты  на  стоянках,
укрывали их в сосняке вдоль дороги, использовали  большой  ангар  на  летном
поле. Однако не всех коснулись эти заботы. Личный состав  зенитной  батареи,
приданной нам для прикрытия аэродрома, проявил беспечность.  Это  привело  к
обнаружению  нашего  места  базирования  и  последующим  налетам   вражеской
авиации.
 Однажды, подъезжая из штаба  дивизии  к  аэродрому,  увидел  идущего  с
запада  на  высоте   двухсот   метров   двухмоторного   разведчика   Ме-210.
Находившиеся в землянке зенитчики проворонили его. Они открыли огонь в хвост
уходящему на восток разведчику и, конечно,  не  сбили.  А  в  это  время  на
бетонной площадке, у  ангара  заправлялась  прилетевшая  с  боевого  задания
группа  самолетов.  Можно  было  предполагать,  что  Ме-210  обнаружил  наше
базирование.
 Пришлось серьезно поговорить с зенитчиками  и  приказать  им  посменно,
нарядами, сидеть за штурвалами пушек с раннего утра и до позднего вечера.  С
полками отработали график дежурства пар и звеньев в воздухе, над аэродромом.
 Дня через три над автострадой на малой высоте снова пролетал  разведчик
Ме-210. Но теперь он шел с востока. На этот раз  зенитчики  бдительно  несли
дежурство, своевременно открыли огонь и поразили вражеский самолет. Он  упал
на поле, невдалеке от аэродрома, и сгорел вместе с экипажем.
 Через несколько дней аэродром  атаковала  восьмерка  "Фокке-Вульф-190".
Группа выскочила в разрыв облачности и сбросила кассетные осколочные  бомбы.
По радио на противника сразу же была наведена пара истребителей. Она как раз
совершала тренировочный полет. Летчики  успели  догнать  уходящую  вражескую
группу и подбили один "фоккер".
 От сброшенных бомб наши самолеты не пострадали.  Но  под  взрывы  попал
командир эскадрильи Вениамин  Цветков.  Во  время  бомбежки  он  бросился  к
самолету,  чтобы  взлететь  и  отразить  удар  "фоккеров".  Крупный  осколок
вонзился ему в спину, нанес смертельную рану. Врачи не  успели  довезти  его
живым до лазарета. Похоронили мы В. Цветкова в Легнице, на  польской  земле,
за освобождение которой он провел много боев.
 Когда мне сообщили об этом ударе по аэродрому, первое, что  я  спросил:
"А где  были  дежурные  истребители?"  Выяснилось,  что  командование  16-го
гвардейского  полка  не  выполнило  установленный   график   дежурства   над
аэродромом.  Считая  это  напрасной  тратой  сил,  не  подняло  заранее,  по
расписанию, звено на барражирование. Это было грубое нарушение. Будь звено в
воздухе, налет удалось бы отразить еще  на  подходе  вражеских  самолетов  к
аэродрому.  За  неисполнительность  и  другие  нарушения   командира   16-го
авиаполка вскоре перевели на должность инспектора в корпус, не  связанную  с
руководством личным составом.
 Вот ведь как бывает.  Приобрел  летчик  боевой  опыт,  освоил  технику,
научился вести воздушный бой. Лично в воздушном поединке действует уверенно.
На счету не один десяток сбитых вражеских машин. Отмечен за это наградами. А
командирские качества невысокие, как руководитель - слаб. По-видимому, чтобы
выковать, воспитать в себе эти качества, мало быть только храбрым  и  умелым
воздушным бойцом. Надо  развивать  ответственность  за  подчиненных,  строго
спрашивать и  быть  требовательным  в  первую  очередь  к  себе.  Глубоко  и
самокритично оценивать свои действия. Развивать в себе стремление к  анализу
событий, стремиться предвидеть их.
 Командиру дано много прав, а еще больше с него спрашивают. И  чем  выше
он по должности, тем объемнее  его  ответственность.  А  в  боевых  условиях
особенно, ведь речь идет о жизни и смерти, о победе и поражении.
 Выполняя  боевые  задачи,  тренируясь  в  бомбометании  и  стрельбе  на
полигоне, мы ожидали новых налетов на аэродром. Постоянно держали в  воздухе
звено или пару. Приняли меры и другого порядка. На полигоне  создали  ложный
аэродром, разместив там немецкие транспортные планеры. Все это помогло.
 Через  несколько  дней  после  первого  налета  над  аэродромом   вновь
появилась  группа  "Фокке-Вульф-190".  Применив  тот  же  метод   нападения,
"фоккеры" выскочили в "окно" облаков и сбросили бомбы по планерам  на  нашем
полигоне. Ни одна бомба не  упала  на  аэродром  и  автостраду,  по  которой
выдвигались к фронту войска 2-й армии Войска Польского.
 Барражирующее в воздухе звено  истребителей  незамедлительно  атаковало
вражескую группу и сразу же сбило двух "фоккеров".  Остальные,  не  принимая
боя, скрылись в облаках.
 Сбитые немецкие  летчики  опускались  на  парашютах  на  автостраду,  в
расположение польской колонны. Я вскочил  в  автомашину,  подъехал  к  месту
приземления парашютистов. Вижу, лежит на автостраде  гитлеровский  летчик  в
окружении польских солдат.
 - Кто его прикончил?
 - Сам убился! Раненым спустился на парашюте  на  автомашину,  а  оттуда
упал на асфальт и разбил голову, - объяснил один из польских солдат.
 - А где второй парашютист?
 - В штабной машине, на допросе.
 С командиром польской части договорился сразу же:
 - Прошу передать летчика нам.  Мы  его  сбили,  нам  его  данные  очень
важны...
 В штабе дивизии пленный  сообщил,  что  он  с  того  самого  аэродрома,
который штурмовала группа Бабака. Прилетели отомстить за сбитые и  сожженные
самолеты, за потерянных летчиков.
 - Почему же сбросили бомбы по планерам на поле, рядом с  аэродромом?  -
спросил я у пленного.
 - Нам показалось, что эти самолеты и отбомбились по нам,  а  штурмовать
взлетную полосу аэродрома не дали ваши летчики, находившиеся в воздухе.
 Было, конечно, приятно, что наши маскировочные  меры  и  дежурство  над
аэродромом в воздухе сорвали планы фашистского командования,  спасли  боевые
самолеты и личный состав. От патрулирования над аэродромом мы не  отказались
и в дальнейшем, даже с получением новой, дополнительной задачи. А  она  была
непростой.
 Нам сообщили о том, что, по разведданным, в Лаубан  собирается  выехать
группа немецких кинорепортеров под руководством самого Геббельса. Они решили
отснять разрушения в городе  и  сделать  хроникальный  фильм  под  названием
"Зверства  Красной  Армии".  Готовилась  лживая  агитка  для  поднятия  духа
немецких солдат и устрашения населения Германии. Нам  приказали  следить  за
дорогами на Герлиц и Лаубан, расстреливать все  проходящие  там  автомобили.
Мне, правда, не верилось, что киногруппа поедет днем, в зоне действий  нашей
авиации. Но приказ дан и его надо выполнять.
 Ежедневно пары или звенья вылетали на "свободную  охоту"  за  машинами,
особенно за легковыми.
 Назначенный недавно командиром 16-го полка Иван  Бабак  также  пошел  в
такой полет. По-видимому, решил показать летному составу, что будет  наравне
со всеми ходить на любые задания. Приехав на аэродром и встретив  начальника
штаба полка Датского, я спросил:
 - Где командир?
 - Он улетел парой на "свободную охоту". Я советовал спросить разрешения
у вас, но он спешил.
 - С кем улетел?
 - С молодым летчиком, Козловым.
 Странный выбор для такого сложного вида боевой деятельности. Я  остался
на КП ждать возвращения Бабака. Через полчаса на автостраде произвел посадку
Козлов. От него мы узнали подробности случившейся беды.
 Не  встретив  на  дороге  легковых  машин,   пара   начала   штурмовать
обнаруженный железнодорожный эшелон и попала  под  зенитный  огонь.  Самолет
Бабака загорелся. Не дотянув до переднего края обороны наших  войск,  Бабак,
очевидно, не выдержал ворвавшегося в кабину огня, выбросился с  парашютом  и
был схвачен фашистскими солдатами.
 В район предполагаемого его приземления тут же выслали  последовательно
два звена. Еще теплилась надежда на спасение. Но все было напрасным  -  Иван
Бабак уже был в плену.
 Потеря смелого и грамотного летчика, Героя Советского  Союза,  имевшего
на  личном  счету  более  тридцати  сбитых  самолетов,  отозвалась   тяжелой
психологической травмой. Больно было на финише войны нести такие  потери.  В
страшных фашистских лагерях его ждали жестокие испытания.
 В Москве стало известно об опыте боевой  работы  с  автострады.  К  нам
прибыла  киногруппа  для  съемки   хроникального   кинофильма   "Необычайный
аэродром". Работала киногруппа в  поте  лица.  Сняли  наиболее  отличившихся
летчиков и техников,  взлеты  и  посадки  с  автострады,  вылеты  на  боевые
задания, бытовые сцены. Потом "киношники", так их звали за глаза,  попросили
меня организовать съемку "настоящего" воздушного боя. Вначале я отказал им.
 Сейчас затишье в действиях.  Воздушные  бои  бывают  редко,  в  хорошую
погоду. А сегодня, при таких метеоусловиях, противник не появится над линией
фронта. Пустая трата времени.
 И вдруг, вопреки моим предсказаниям, с запада,  вдоль  автострады,  над
нами пронеслась  четверка  "Фокке-Вульф-190"  с  подвешенными  под  крыльями
бомбами.
 - Быстрее снимайте их! - крикнул я операторам, а  сам  бросился  на  КП
полка Боброва. Его истребители дежурили по графику в этот день.
 Навстречу мне с КП выскочил командир полка. В это  же  время  над  нами
разворачивалась дежурная пара.
 - Кто взлетел? - спросил Боброва.
 - Луканцев и Гольберг. Они дежурили в самолетах.
 - Гольберг? Но он же совсем молодой летчик и не имеет ни одного сбитого
самолета. Зря назначили дежурить его в такую погоду.
 - Справятся, товарищ командир дивизии. Луканцев  имеет  пять  побед,  -
успокоил меня Бобров.
 Напряженно смотрел я  в  направлении  Легницы,  где  скрылись  в  дымке
"фоккеры"  и  н