ты  прыгал.  Чуть
не надорвал голос. Что с тобой произошло?
 - Сплошной ужас. Когда мы сбили по бомберу, я увидел, вы снова пошли  в
атаку. Ну и я за вами. Только прицелился, как слышу взрывы  в  хвосте  моего
"мига". Нырнул со снижением  влево  и  вижу,  как  Лукашевич  прошил  кабину
атаковавшего меня "мессера". Беру ручку управления на себя, а она  болтается
впустую, как собачий хвост. Решил прыгать, а фонарь  не  открывается.  Земля
все ближе. Ну, думаю, Леня, пришел тебе конец! В последний раз поцелуемся  с
землей и - поминай как звали! Но тут и вспомнил  о  триммере  руля  глубины.
Перевел его на себя. "Миг" вышел из пикирования над самой землей. Сижу и  не
пойму - над Молдавией я или на том свете. Никак не решу -  плакать  мне  или
смеяться.
 - Ну,  а  как  ты  сумел  сесть  с  перебитым  управлением?  -  спросил
внимательно слушавший Дьяченко Соколов. - Почему не покинул самолет?
 - Жалко стало. Какой же я истребитель без  самолета?  Триммером  подвел
"мига" на посадку и приземлился. Только жаль - из винта сделал рога.
 Вот так, в шутливой форме и закончил свой рассказ Дьяченко. А ведь  ему
потребовались недюжинная воля,  мужество,  умение,  чтобы  в  такой  сложной
обстановке приземлить боевую машину. Это и есть героизм.
 - А ты надоумил меня своим рассказом о фонаре, - сказал я.  -  Сдвижная
часть его имеет каркас из стальных трубок. Вчера в бою  мне  ее  сорвало,  и
сегодня я летал без нее. А это, думаю, сказалось на  девиации  компаса.  Вот
почему, по-видимому, при перелете в Маяки компас увел нас вправо, - высказал
я предположение об отклонении от маршрута при перелете.
 - Это возможно. Завтра утром прокручу ваш самолет и устраню девиацию, -
подтвердил мою догадку штурман полка Пал Палыч Крюков.
 - Это мелочь. А успеем ли до утра заменить винты на  трех  самолетах...
Что еще нам преподнесет Фигичев? - с горечью высказался я. - Сегодня в честь
вашего возвращения наломали дров...
 - Не надо переживать. Техники отремонтируют машины быстро,  -  успокоил
меня Соколов. - Ну, что же, пойдемте на отдых.
 С командиром эскадрильи  мы  направились  в  общежитие.  Я  попросил  у
Соколова разрешения испытать фонарь кабины. Меня серьезно беспокоил случай с
Дьяченко. Соколов одобрил мое предложение:
 - Хорошо! Ты завтра продолжай руководить эскадрильей, а я ознакомлюсь с
ее делами.
 Чувствуя, что сейчас не смогу спокойно уснуть, решил зайти на командный
пункт и узнать о судьбе звена Фигичева. Запросы ближайших аэродромов не дали
положительных результатов. Долго не мог заснуть, а  как  только  задремал  -
подъем.
 С утра А. Соколов заслушал мой доклад о состоянии дел в  подразделении,
о  боевой  деятельности  с  начала  войны,  о  причинах  гибели  летного   и
технического  состава.  После  этого  он  побеседовал  с  каждым   летчиком,
инженером подразделения. А я, используя свободное время,  выполнил  полет  с
целью проверить фонарь самолета. Испытание подтвердило опасения Дьяченко.  Я
доложил об этом, и мы с Соколовым пошли к командиру полка.
 - После вчерашнего  случая  с  Дьяченко  Покрышкин  попробовал  открыть
фонарь в полете. На скорости более четырехсот километров  фонарь  с  большим
трудом сдвигается за спинку сиденья  и  ставится  на  замки.  Около  пятисот
километров и более летчик не в состоянии его сдвинуть с переднего положения,
- сообщил командиру полка Соколов.
 - Да! Серьезный дефект.  А  что  будем  делать?  -  неуверенно  спросил
Иванов.
 - Надо еще раз проверить. Если подтвердится, то со всех самолетов нужно
будет снять сдвижную часть фонаря, летать без нее, - заявил Соколов.
 Вижу, Виктор Петрович в раздумье. Понимаю, что такое решение  командиру
части взять на себя непросто.
 - Товарищ командир полка, летчики при повреждении самолета  окажутся  в
капкане. Пикирующую или горящую машину они на  большой  скорости  не  смогут
покинуть. Это психологически будет отрицательно воздействовать,  скажется  и
на боевой активности. Я твердо считаю: надо снимать сдвижную часть фонаря  и
летать без нее, - поддержал я Соколова.
 - Но это уменьшит максимальную  скорость  полета  "мига",  -  размышлял
вслух командир полка, понимая,  какую  ответственность  он  берет  на  себя,
поддерживая эти предложения.
 - Скорость уменьшится незначительно,  но  зато  у  летчиков  сохранится
гарантия покинуть самолет в критических случаях. А это важнее.
 - Хорошо! Я посоветуюсь с инженерами, сам лично  слетаю,  а  потом  дам
указание. О дефектах на завод надо сообщить немедленно.
 Через несколько часов техники сняли с машин сдвижную часть фонаря.  Это
впоследствии спасло жизнь многим летчикам.
 К обеду пришло сообщение,  что  звено  Фигичева  совершило  вынужденную
посадку на строящуюся летную  площадку.  Летчики  приземлились  благополучно
недалеко от Котовска. Лишь одна машина получила незначительное  повреждение.
К ним  тут  же  выехала  автомашина  с  техсоставом  и  бензозаправщик.  Вся
эскадрилья с надеждой посматривала в направлении  Котовска,  ожидая  прилета
звена. А с меня словно сняли огромную тяжесть.
 С юго-востока показались три  самолета.  При  подходе  к  аэродрому  мы
рассмотрели:  летел  УТИ-4,  эскортируемый  двумя  "Чайками".  Помяли,   что
прилетел  командир  дивизии  с  инспектором  Сорокиным,   выполняющим   роль
шеф-пилота.
 Позвонили в эскадрилью по телефону и вызвали меня на командный пункт. Я
шел и думал: какое-то особое задание или на разговор с  командиром  дивизии?
Личной вины за вчерашний день за собой не чувствовал.
 У командного пункта стоял с явно недовольным видом  Осипенко.  Рядом  с
ним Иванов. Не успел я  доложить  о  прибытии,  как  командир  соединения  с
раздражением спросил:
 - Где твоя эскадрилья?
 От вопроса я даже несколько опешил.
 - Что молчишь? Почему растерял группу?
 - Шесть самолетов готовь) к выполнению боевой  задачи.  Звено  Фигичева
уже производит посадку, - кивнул я в сторону полосы.  -  Через  полчаса  оно
будет также готово к  выполнению  задания.  Летчик  Семенов  погиб  вчера  в
воздушном бою.
 - Почему ты растерял вчера свою группу?
 - Группа рассыпалась при возвращении с задания ночью. В  этих  условиях
оторвалось звено Фигичева и, не  найдя  в  темноте  своего  аэродрома,  село
вынужденно, - попытался объяснить обстановку.
 - Какая ночь?.. Иванов! Что он говорит? Сумерки путает с ночью.
 - При грозовой облачности темнота наступает почти на полчаса раньше. Об
этом хорошо знает каждый летчик и метеоролог. Когда нам  приказали  вылететь
на задание, этого не учли, - ответил я, стараясь отвести удар от Иванова.
 - Это ты знаешь!.. А как наш Су-2 сбил, не помнишь?
 - В этом я виноват! Но за этот проступок уже рассчитался шестью сбитыми
вражескими самолетами.
 Разговор дальше пошел, как говорят, вкрутую. Я не сдержался,  заговорил
о неразумном использовании истребителей, о распылении сил. Вызвал  нарекания
командира соединения.
 - Иванов! Эскадрилью ему доверять нельзя. Подготовь приказ о снятии его
с комэска! - сделал вывод Осипенко.
 -  Он  заместитель.  До  возвращения  Соколова   исполнял   обязанности
командира, - пояснил Иванов.
 - И с заместителя  надо  снять.  Понизить  до  командира  звена.  Пусть
сначала научится управлять звеном!
 Чувствуя, что в  раздражении  я  зарвался,  попросил  разрешения  идти.
Осипенко махнул на меня рукой и направился на командный пункт. А я  поспешил
в эскадрилью.
 - Ну, как поговорили? - спросил меня при возвращении Соколов.
 - Надолго в памяти останется эта беседа.
 - Чем же закончился разговор?
 - Осипенко остался командиром дивизии, а я стал командиром звена.
 - Зачем спорил?
 - А! Хотел правду высказать... Сейчас бы в бой.
 - С таким настроением воевать нельзя. Злость  приводит  к  необдуманным
действиям. Надо успокоиться, - посоветовал Соколов.
 Как раз в это время к командиру эскадрильи подошел Фигичев,  доложил  о
прибытии. Соколов прервал его и строго спросил:
 - Почему от ведущей пары ушел?
 - А куда же он нас вел? - кивнул Фигичев в мою сторону.
 - Я сел на свой аэродром! А вот ты куда ушел со своим звеном, и  почему
сел в поле, вынужденно? - с раздражением спросил я.
 - Товарищ Фигичев! Чтобы  это  было  в  последний  раз!  -  предупредил
Соколов. - На Халхин-Голе за такие действия отдавали под  суд!  Вас  спасает
только  то,  что  самовольный  поступок  обошелся   без   тяжелого   летного
происшествия, - предупредил Соколов.
 На смуглом лице Фигичева появилось виноватое выражение. Даже бакенбарды
на  щеках  опустились.  Видимо,  только  сейчас  он  начал  осознавать  свой
поступок. Слова Соколова его напугали.
 - Вам понятно? - повысил голос комэск,
 - Понятно, товарищ старший лейтенант!
 - Идите и готовьте звено к вылету!
 Мы с Соколовым  молча  обдумывали  обстановку.  Сейчас  получим  боевую
задачу. Было  не  ясно,  кто  поведет  в  бой  подразделение.  Соколов  пока
знакомился с делами и сегодня  вести  группу  не  готов.  Мне  была  понятна
причина  неприязни  командира  дивизии.  Она  вызвана  моими  решениями   по
выполнению штурмовок полным составом эскадрильи.
 В  начальный  период   войны   серьезной   проверке,   проверке   боем,
подвергалась вся предвоенная тактика действия авиации. К сожалению,  не  все
командиры, особенно в  нашем  соединении,  смогли  критически  оценить  опыт
первых боев, взять на вооружение лучшее, сделать надлежащие  выводы.  Обилие
задач,  которые  ставились  перед  авиационными  частями,  неумение  выбрать
главное направление удара, взять на себя ответственность рождало  распыление
сил и средств, вело к неоправданным  потерям,  к  низкой  эффективности.  Но
осознали это не сразу. Получилось так, что руководство дивизии, в которой мы
тогда были, само не участвовало в боевых операциях, не опиралось  на  мнение
тех, кто непосредственно вел борьбу с воздушным и наземным противником.
 Меня успокаивало только то, что в эти тяжелые дни  удалось  в  какой-то
мере  нанести  серьезный  урон  врагу,  сохранив  личный  состав  и  технику
подразделения. Из этих первых боев мы вынесли многое,  приобрели  не  только
боевой  опыт.  Крепло  убеждение  в  необходимости  решительнее  и   смелее,
по-новому строить маневр, тактику действий. В сложных  условиях  напряженных
боев росло сознание высокой ответственности каждого  командира  и  бойца  за
исход боя. Конечно, в тот момент  многое  еще  было  не  ясно,  не  получило
осознанного и глубокого осмысленного решения. Подход  к  новому  рождался  в
критической  оценке  имеющихся  недостатков.  А  это  было  очень  важно   в
становлении  боевых  летчиков.  Познание  себя  в  бою  только   начиналось,
проходило, если можно так сказать, начальную стадию.

РАЗДУМЬЯ О ТАКТИКЕ

 В этот день наша  эскадрилья,  как  и  вся  часть,  штурмовала  колонны
противника на дорогах. Враг наступал на Кишинев и Бельцы.  Советские  войска
медленно отступали с тяжелыми боями. Они стремились удержать  за  собой  эти
самые крупные города  Молдавии,  с  потерей  которых  открывались  дороги  к
Днестру.
 Звенья уже выполнили по два вылета на штурмовку. Меня же не пускали  на
боевые задания. Я терпеливо ждал решения  командира,  понимая,  что  это  не
случайно.
 Во втором вылете был сбит командир звена Виталий Дмитриев. Выбросившись
из горящего самолета, он спустился на парашюте в расположение врага.
 Вскоре меня срочно вызвал на  командный  пункт  начальник  штаба  полка
Матвеев.
 - Вот что, Покрышкин! Вам ответственное задание:
 надо точно определить, где сейчас обороняются  наши  войска  в  районах
Кишинева и Бельцы.
 - Ясно! Дайте хотя бы примерно линию фронта в этих районах, -  попросил
я.
 - Ты что? Никто сейчас этого не знает. Вот тебе и приказано определить.
Бери ведомых звена Дмитриева  и  выполняй  задание.  Знаешь,  что  Дмитриева
сбили?
 - Знаю. Если будем летать на  штурмовку  отдельными  звеньями,  то  еще
многих недосчитаемся.
 Задание было не из легких,  но  я  был  рад  снова  вступить  в  полную
неожиданностей и риска боевую работу.  Однако  состав  установленной  группы
заставил задуматься. Ведомые Дмитриева,  видя  своими  глазами  его  горящий
самолет и приземление у противника,  получили  психологическую  встряску.  С
таким настроением им сейчас нельзя вступать в бой с "мессершмиттами".  А  на
этом участке разведки наверняка с ними придется встретиться.  Значит,  нужно
уже сейчас предусмотреть все  меры.  Прикинул  и  решил  разведку  провести,
используя высоту и скорость полета.
 Севернее Бельцы группа вышла на высоте примерно  три  тысячи  девятьсот
метров и сразу же пошла курсом на юг. Такую высоту взяли не зря.  Зенитчикам
противника трудно нас поразить. Крупнокалиберные зенитки хорошо  пристреляны
на три с половиной - четыре тысячи метров, на "круглые" цифры.
 Осматривая с высоты большое пространство, по пожарам, пыли на дорогах и
по разрывам артиллерийских снарядов определили линию, на которой оборонялись
наши войска. Но  это  была  пока  прикидка,  требовалось  еще  уточнить  ряд
деталей.
 За Кишиневом, используя высоту, мы со стороны солнца перешли  в  крутое
снижение    и    разогнали    большую    скорость.    При    снижении,    на
встречно-пересекающихся    курсах,    ниже    нас,    встретили     четверку
"мессершмиттов". Они, решив, что мы нападаем на них, в панике заметались.  А
когда успокоились и решили дать бой, наша маленькая группа была  уже  далеко
от них.
 Проносясь у земли, вдоль линии обороны детально рассмотрели обстановку.
Перед уходом в Маяки опять набрали высоту  и,  спикировав,  еще  раз  прошли
западнее Сынжереи. Меня беспокоила судьба нашей комендатуры. Она находится в
этом населенном пункте.
 Вернулись на аэродром. Подробно доложил командиру полка В.  П.  Иванову
обстановку на участке фронта:
 - Противник вклинился в оборону юго-восточнее Бельцы. Видимо, стремится
перерезать дорогу на Кишинев. Сейчас его крупные колонны в десяти километрах
от Сынжереи. Надо немедленно убирать оттуда нашу комендатуру.
 - Все ясно! Матвеев! - обратился он к начальнику штаба.  -  Доложите  в
дивизию результаты разведки.
 Командир полка  еще  раз  осмотрел  карту,  на  которую  нанесли  линию
соприкосновения с противником, его колонны на дорогах.
 - Выслать последовательно два звена на штурмовку  противника  в  районе
Сынжереи, - дал он указание.
 - А мне что делать дальше?
 - Главная задача для тебя - разведка, - ответил Иванов.
 - Товарищ командир полка!  Я  же  летчик-истребитель,  хочу  драться  в
воздухе и штурмовать врага на земле.
 - Не торопись! Все будет! И разведка, и бой...
 На  стоянке  Соколов  сообщил  мне  о  новой  расстановке  самолетов  в
эскадрилье. Он решил: звенья Селиверстова и Фигичева должны состоять из трех
самолетов каждое, а мое и его - из  пар.  В  моей  паре  постоянным  ведомым
назначался Дьяченко. Ведомым в свою пару Соколов взял Лукашевича.  Это  было
разумное решение. Оно подняло у меня настроение. Не скрою, после разговора с
Ивановым я вышел довольно  удрученным.  Сердце  рвалось  в  бой,  а  в  ходе
разведки требовалось чаще всего избегать схваток...
 - А сейчас готовься к вылету у меня ведомым, - распорядился Соколов.  -
Звено Селиверстова уже ушло в Сынжерею на штурмовку. На смену им мы  вылетим
пятеркой. Сынжерею я не знаю, а ты поможешь мне ее отыскать.
 - Есть, товарищ  командир!  -  выкрикнул  я,  обрадованный  участием  в
настоящей боевой работе.
 Закончив  штурмовку,  группа  бреющим  прошла  над   нашим   аэродромом
подскока. Там наши  стрелковые  подразделения  уже  готовили  оборонительные
позиции.
 Сели мы на закате солнца.  Собравшись  у  самолета  Соколова,  делились
впечатлениями боевого дня. А тут подъехала таратайка с бутербродами и  сухим
молдавским вином. В последние дни была такая напряженная боевая работа,  что
и  пообедать   некогда.   Командир   батальона   аэродромного   обслуживания
организовал подвоз чая и бутербродов прямо к самолетам.
 Фигичев, вылетавший, как и я, в группе Соколова, налил кружку вина.
 - Саша! Брось сердиться! Давай лучше перекусим. До ужина еще далеко,  -
предложил он.
 - Что-то не хочется.
 - За компанию! Уже поздно и вылетать нам не придется.
 - Давай! По глотку не повредит, - согласился я.
 Но перекусить мы так и не успели. Подъехала "эмка" с офицером штаба. Он
передал приказание на вылет группы  для  прикрытия  Рыбницкого  моста  через
Днестр.  На  него,  по  полученным  данным,  идет  группа   бомбардировщиков
противника.
 Одним махом мы  оказались  в  самолетах.  Взлетели.  Барражировали  над
мостом до наступления глубоких сумерек. Бомбардировщиков не было. Взяли курс
домой.
 Вскоре обнаружили  чуть  выше  "юнкерса".  Это  был  одиночный  дальний
разведчик Ю-88. Он шел на запад со снижением. Группа тут же развернулась ему
в хвост и атаковала. Я оказался ближе всех  к  "юнкерсу".  Очередью  поразил
верхнего стрелка и стал сближаться, чтрбы с короткой  дистанции  ударить  по
моторам. Вдруг мимо крыла моего  самолета  потянулась  трасса  к  разведчику
врага. Глянул влево - стреляет Фигичев. Он шел сзади и сбоку моего  самолета
и вел огонь мимо меня по бомбардировщику. "Может попасть и в мой самолет,  а
еще хуже - столкнемся", - мелькнула мысль.
 Я решил не мешать Фигичеву и нырнул под "юнкере", Тут же сделал  горку,
прицелился по кабине летчиков и нижнему стрелку. Но стрелок  врага  опередил
меня. Его очередь точно ударила по козырьку фонаря моего самолета.  Какие-то
куски полетели в стороны. В лицо ударил мощный  воздушный  поток.  В  ту  же
секунду, почти машинально ручку управления и ногу я резко дал вправо и  ушел
из-под трассы огня.
 Плексигласа в козырьке  кабины  не  было,  остался  лишь  металлический
каркас. Не было и  коллиматорного  прицела,  установленного  под  козырьком.
Прицеливаться нечем, в лицо бьет встречный воздух. Оставалось только идти на
аэродром. Тут же оторвался от пары Фигичева и пошел со снижением.
 На стоянке встретил Вахненко. Он осмотрел внимательно самолет, подумал,
еще раз облазил кабину.
 -  Повезло  вам,  командир.  Пуля  попала  прямо  в  лампочку  прицела.
Отклонись она на два сантиметра в любую сторону, и вы были бы убиты. А вас и
не ранило!
 - Удивительно, но ни одной царапины,  -  ответил  я.  -  Доставил  тебе
хлопот на ночь.
 - К утру самолет будет готов.
 Сел Фигичев со своими ведомыми, подошли ко мне.
 - Что случилось? Почему ушел?  Я  рукой  показал  на  фонарь  самолета.
Летчики осмотрели повреждение.
 - Ну и досталось тебе! А знаешь, почему? Не подходи так  близко.  Могло
быть и хуже, - высказался Фигичев.
 - Не в этом дело. По одной цели атаковать надо  последовательно,  а  не
друг через друга. Да и стакан вина сыграл свою роль: замедлилась реакция!
 Я понимал, что Фигичев сейчас рад удаче звена. Он не поймет мои доводы.
Перевел разговор:
 - "Юнкерса" сбили?
 - В воздухе начал гореть.
 - Поздравляю ваше звено с победой! - Пожал руку,  а  затем  вскочил  на
крыло "мига" и стал еще раз внимательно осматривать повреждения в кабине.
 С утра снова вылетел в паре с Леонидом Дьяченко  на  разведку  в  район
Бельцы. Город был уже захвачен врагом. По дороге,  с  направления  Флорешты,
втягивались в него автоколонны и артиллерия.
 Для удара по ним во второй половине дня дивизия направила девятку СБ  в
сопровождении нашей семерки "мигов". Ох  и  муторно  было  лететь  на  малой
скорости  на  "мигах",  охраняя  устаревшие  по  своим   скоростным   данным
бомбардировщики.  Но  такой  боевой  порядок   был   установлен   довоенными
инструкциями.  Сейчас  он  не  обеспечивал  нам  возможности  вести  бой  на
вертикальных маневрах в случае нападения вражеских истребителей.
 Действовали бомбардировщики смело и дерзко. Они  точно  поразили  цель,
нанесли противнику немалый урон. Мастерски работали. При  возвращении  домой
нас догнала группа "мессершмиттов". Они подошли  выше  и,  снижаясь,  быстро
сближались с нашей группой. Надо было  действовать  энергично.  Не  дать  им
первыми нанести удар.
 Выскочив перед Соколовым,