волю в кулак.
 Догоняю "юнкерса", пристраиваюсь к нему в хвост. Прицеливаюсь и  первой
очередью поражаю верхнего стрелка. Затем  переношу  огонь  на  моторы  и  на
крыльевые бензобаки. Из моторов валит черный дым. Но "юнкере" не горит и  не
падает. Недалеко Бельцы и  оттуда,  вероятно,  уже  взлетели  "мессеры",  на
помощь разведчику. А у меня оружие не в порядке, а главное - горючего  мало.
Встреча с истребителями врага к хорошему не приведет. Что  делать?  Еще  раз
трезво взвешиваю обстановку. "Юнкере" подбит,  но  на  большее  рассчитывать
нельзя. Делаю разворот и иду на Котовск.
 А  на  аэродроме  обстановка  усложнилась:  его  закрыло   радиационным
туманом, который образовался после восхода солнца. Ракеты, появляясь  сверху
белой пелены, указывают точку приземления. Значит, услышали, ждут меня. Курс
взлета и посадки - в памяти. Беру направление и полого на  моторе  снижаюсь.
Вхожу в туман. Высота десять метров, а земля  не  проглядывается.  Ухожу  на
второй круг. Снова захожу на посадку.  Снижаюсь  до  предела.  Понимаю,  что
нахожусь в нескольких метрах от земли. А я ее  не  вижу.  Вновь  перехожу  в
набор.
 Дальше рисковать нельзя. Было бы глупо врезаться в землю  и  разбиться.
Пока еще не кончилось горючее, надо идти в Маяки. Они открыты. Вскоре сажусь
на  опустевший  аэродром,  заруливаю  и  маскирую  кукурузой  свой  самолет.
Придется  здесь  ждать,  пока  солнце  прогреет  утренний  воздух  и   туман
рассеется.
 Вдруг замечаю, что на аэродроме я не  один.  Над  кукурузой  появляется
голова человека. За мной наблюдают. Кто это может быть?.. Враг  или  свой?..
Он все ближе  подбирается  ко  мне  по  кукурузе.  Заряжаю  пистолет  и  иду
навстречу. Окликнул его. Показалась голова в пилотке.
 - Иди сюда! Не бойся! - потребовал я.
 Ко мне вышел солдат с винтовкой.
 - Что ты здесь делаешь? Отстал от части?
 - Никак нет! Оставлен снять проводную связь. Кругом  аэродрома  провода
протянуты и оставлять противнику их нельзя.
 - А что подкрадывался ко мне?
 - Думал, что сел немецкий самолет. Вот и решил разделаться с ним.
 - Вот ты какой герой! Молодец!
 - А что трусить? Это ведь наша земля.
 - Правильно! Мы  должны  чувствовать  себя  хозяевами  страны  в  любой
обстановке и защищать ее. Что ж, выполняй свою задачу.
 А вскоре я был уже в Котовске. На стоянке, положив  полетную  карту  на
крыло рядом с парашютом, решил обдумать свой доклад, уточнял все, что  видел
в разведке. Севернее аэродрома послышался нарастающий гул самолетов.  Увидел
вдали четверку бомбардировщиков Ю-88. Надевая парашют, крикнул технику:
 - Чувашкин! Быстро запускать мотор!
 Но тут впереди самолета остановился бензовоз.  "Зажгут  его  и  самолет
сгорит", - подумал я и приказал шоферу отъехать в сторону. Водитель  вскочил
в кабину и на полной скорости рванул по кукурузе к лесу. Только он  отъехал,
как вслед ему перед самолетом остановилась полуторка с бомбами.
 - Уезжайте, бомберы! - крикнул я.
 Шофер, увидев вражеские бомбардировщики,  выхватил  ключ  зажигания  из
приборной доски и помчался к лесу.
 Все!.. Взлететь нельзя. Бросил  парашют  под  крыло  "мига"  и  схватил
лежащий в чехле карабин. Бомбардировщики, выстраиваясь в  цепочку,  заходили
вдоль стоянок. К счастью, все самолеты в это время находились на  выполнении
боевых заданий. Лишь мой незамаскированный "миг" и стоящий в  конце  летного
поля неисправный И-16 могли стать целями. Пристраиваюсь для стрельбы с упора
на хвостовой части фюзеляжа "мига". Слышу крик Чувашкина:
 - Товарищ командир! Прячьтесь в щель!
 Еще в первые дни  войны  дал  зарок  не  прятаться  от  врага.  Стал  с
упреждением   прицеливаться   и   стрелять   по    пикирующим    "юнкерсам".
Бомбардировщики начали бомбить  с  самого  начала  летного  поля,  сбрасывая
мелкие  осколочные  бомбочки.  Мы  их  называли  "лягушками".  Вот   заходит
последний. Он пикирует на мой самолет. Вижу, как из него сыплются "лягушки".
Полоса их взрывов приближается ко мне. Невольно вжимаю голову  в  плечи.  Но
метров  за  полсотни  взрывы  прекратились.  "Юнкере"  проскочил  над   моим
самолетом. Даже показалось, что почувствовал,  как  он  обдал  меня  струями
воздуха от моторов. При переходе его в набор  снова  пошла  полоса  взрывов.
Вскоре  бомбардировщики  взяли  курс  на  север.  Я  стоял  в  недоумении  и
рассматривал валявшиеся вокруг  моего  самолета  "лягушки".  Рядом  оказался
Чувашкин.
 - Ты что, тоже не прятался в укрытии?
 - Ох, товарищ командир! Натерпелся страху! Одна бомбочка повисла  прямо
над моей головой...
 - Повезло. А то бы ни нас, ни самолета не было.
 Около "мига" и вокруг меня упало около трех десятков бомбочек. "Юнкерс"
так низко выходил из пикирования, что не хватило  высоты  для  выворачивания
предохранителей-ветрянок. Одна "лягушка", пробив  перекрытие  из  веток  над
щелью, повисла на ветрянке над головой Чувашкина. Увидев ее, он одним  махом
выскочил из щели, куда предлагал спрятаться и мне.
 С трудом мы с Чувашкиным выкатили самолет  из  окружения  "лягушек".  А
потом, как в тире, расстреляли их из карабина. Четверка "юнкерсов",  сбросив
большое количество бомбочек, лишь незначительно повредила крыло И-16.  Налет
оказался пустым. Но  это  было  своего  рода  предупреждение.  Линия  фронта
приближалась, и теперь противник не оставит нас в покое.

ОПЫТ ПРИХОДИТ В БОЯХ

 Оперативная обстановка ухудшалась для нас с  каждым  днем.  Наступление
фашистских армий на Вознесенск и Кировоград угрожало  обходом  и  окружением
левого крыла Южного фронта.  Наши  обороняющиеся  соединения  на  Днестре  и
северо-восточное его начали с боями отходить к Днепру. Противник,  используя
отход наших  войск  на  восток,  форсировал  Днепр  и  начал  наступление  в
направлении Одессы. Наша дивизия получила приказ перебазироваться на  юг,  к
Черному морю.
 В один из дней, под грохот артиллерии, долетавший со стороны Балты, наш
полк спешно поднялся с аэродрома и перебазировался в район Фрунзовки.
 Оттуда весь день летали на штурмовку гитлеровских  частей,  форсирующих
Днестр.  Поздно  вечером  летчики  посетили  во  Фрунзовке  братскую  могилу
революционеров и героев гражданской  войны.  Возле  нее  был  захоронен  наш
боевой товарищ Леонид Дьяченко. Возложили  к  обелиску  венок  и  цветы.  От
местных жителей мы и узнали о последних минутах жизни Леонида.  Трудно  было
восстановить детали схватки в воздухе. Ясно было одно.  Дьяченко  героически
вел себя в бою с превосходящими силами врага. Бой с  двумя  Ме-109  сложился
для него тяжело, и он погиб, выполнив до конца свой долг.
 На следующее утро полк перебазировался в Березовку. Если  до  этого  мы
видели трагедию гражданского населения в войне лишь с воздуха, при полетах в
тыл противника и обратно, то здесь, в Березовке, встретили потоки  беженцев,
уходящих на восток.
 По дороге, проходящей около летного поля, с раннего  утра  до  позднего
вечера шли люди, двигались покрытые пылью повозки  с  измученными  детьми  и
стариками, с домашним имуществом. По обочинам дороги  брели  стада  коров  и
гурты овец.
 С какой болью в душе смотрели мы на этот нескончаемый поток.  Выйти  из
посадок и поговорить с людьми просто не позволяла совесть. Ведь уходящие  на
восток люди так надеялись на нашу армию. А мы не смогли сдержать врага...
 Среди беженцев иногда появлялись  подразделения  безоружных  солдат,  в
пропитанном потом обмундировании,  запыленные,  уставшие,  они  двигались  в
направлении Одессы. У одной такой группы поздно вечером спросил:
 - Почему идете в тыл, а не к линии фронта?
 -  Приказано  двигаться  на  Одессу,  -  хрипло  ответил   старший.   -
Новобранцы.
 - А где оружие?
 - Винтовок не выдали. Сказали, что в пути или  на  месте  должны  будем
получить...
 Как-то  вечером  над  аэродромом  пролетела  с  востока  девятка  Ю-88,
прикрытая истребителями  сопровождения.  Без  команды  с  КП  взлетело  трое
летчиков,  оказавшихся  около  своих  заправленных  горючим  и  боеприпасами
самолетов. На этот раз бой был неудачным, не дал таких результатов, как  это
было в аналогичной ситуации в районе  Котовска.  Неорганизованная  атака  на
малой скорости в наборе высоты не принесла успеха. Более того,  вырвавшегося
вперед  Селиверстова  истребители  сопровождения  противника   атаковали   и
подожгли. Оставляя шлейф дыма в вечернем небе, "миг"  упал.  Но  Селиверстов
сумел спастись, выбросившись с парашютом.
 Приехал он в полк на телеге. Селиверстов появился перед нами как раз во
время ужина. Он был в обгоревших сапогах, в реглане с покоробленной от  огня
полой. Но летчики оставались летчиками. Увидев, что  боевой  товарищ  жив  и
здоров, не обошлись без шутки.
 -  Кузьма!  Ты  так  красиво  опускался  на  парашюте  в  ореоле  лучей
заходящего солнца, что эту картину трудно забыть! Жаль, не было фотографа, -
подтрунил Ивачев.
 - Теперь Кузьме придется летать  в  обгоревшем  реглане  и  босиком,  -
дополнил Фигичев. - Командир БАО ни за что  не  выдаст  ему  новых  сапог  и
реглана. Срок их носки-то еще не кончился.
 Утром за примитивным артельным столом  около  КП  в  одной  из  посадок
собрались все летчики и работники штаба на завтрак, привезенный из  села.  В
это время восточнее аэродрома послышался нарастающий гул летящих  самолетов.
Начальник штаба Матвеев, посмотрев в сторону и  подойдя  к  столу,  спокойно
сказал:
 - Наши бомберы летят!
 Все глянули в ту  сторону.  Вскоре  увидели  знакомые  очертания  Ю-88.
Пятерка шла на высоте пятьсот метров прямо на нас.
 - Какие наши?! Это же "юнкерсы"! - раздался крик, и  я,  как  и  другие
летчики, бросился через гречишное поле к самолетам. Пока добежал,  раза  два
упал, запутавшись ногами в густой гречихе.
 Надевая парашют, крикнул технику Чувашкину:
 - На взлет! Снимай маскировку!
 Но рядом его не оказалось, он уже  был  в  укрытии.  Группа  "юнкерсов"
встала на курс сбрасывания бомб, в  створе  которого  находились  стоящие  в
конце летного поля незамаскированные У-2 и мой самолет.
 Посыпались бомбы.  Взрывы  приближались.  Личная  безопасность  у  меня
всегда была связана с самолетом. И сейчас инстинкт  самосохранения  заставил
меня прижаться к "мигу". Недалеко упали три бомбы. Врезавшись в  грунт,  они
выбросили вверх комья земли. Но ни одна не взорвалась.
 Если бы эти три, очень крупные бомбы взорвались,  то  ни  самолету,  ни
мне, конечно бы, несдобровать.
 Но вот бомбардировщики с набором высоты  ушли  на  запад.  Выскочил  из
укрытия  Чувашкин.  Мы  быстро   разбросали   ветки   маскировки.   Пока   я
привязывался, техник запустил мотор. Я вырулил и взлетел. Но что это?  Шасси
не убирались. Глянул на манометр давления воздуха - стрелка стояла на  нуле.
Чувашкин в спешке не закрыл вентиль баллона сжатого  воздуха.  С  выпущенным
шасси пытался было нагнать уходящих "юнкерсов". Но скорость была мала, мотор
начал  перегреваться  из-за  закрытых  заслонок  воздухозаборника.  В   этих
условиях оставалось только вернуться и заходить на посадку.  Вскоре  приехал
на машине Осипенко, грозно спросил:
 - Почему не стал догонять бомбардировщиков?
 - Товарищ командир дивизии, при запуске мотора стравил весь воздух, а с
выпущенными шасси догнать  "юнкерсов"  не  смог,  -  взял  я  на  себя  вину
Чувашкина.
 - Иванов! - резко обратился комдив к командиру полка. -  Я  не  одобряю
ваше ходатайство о назначении Покрышкина  командиром  эскадрильи.  Подберите
другую кандидатуру.
 Вот так обернулась инициатива.  Не  скрою,  меня  обожгла  обида:  ведь
старался сделать как лучше....
 От бомбежки в тот раз никто из личного состава и  ни  один  самолет  не
пострадали. Лишь У-2 имел осколочные пробоины. К концу  боевого  дня  на  КП
собрали весь летный состав и объявили приказ о перебазировании на аэродром в
Тузлы. Выдали новые полетные карты. Нижнюю часть их занимала голубая  полоса
- Черное море. Некоторые из нас никогда еще не бывали на море,  с  интересом
и, пожалуй, с тревогой рассматривали голубой кусок карты.  Что  нам  готовил
приморский район? Обстановка все время осложнялась.  Противник  с  запада  и
севера прижимал нас к морю. Отступать было некуда.
 Получив указания командира полка, направились к самолетам.  Иванов  шел
впереди меня. Он видел, что настроение у меня в эти дни было, мягко  говоря,
пасмурное. Неожиданно повернулся ко мне:
 - Покрышкин, в полк прибыли связистки. Очень красивые девчата. В Тузлах
я тебя познакомлю с ними.
 - Вы что же, товарищ командир полка, собираетесь меня  женить  в  такое
горячее время?
 - Можно и женить.  Твоему  крутому  характеру  на  пользу  будет  рядом
нежность.
 Садимся в Тузлах. Круг на посадку частью проходит над самым берегом.  А
за ним - ослепительное от солнечных бликов голубое море.
 Поздним вечером поехали купаться.  Теплый  вечер,  ласковый  шум  волн,
убегающая вдаль лунная дорожка как-то сразу  сняли  напряженность.  На  душе
стало спокойнее. Такого состояния я не  испытывал  с  самого  начала  войны.
Глядя в эти минуты на тихое, ласковое море, я вспомнил его другим: бурным  и
холодным. Шесть лет тому назад, в ноябре,  приехал  в  дом  отдыха  "Хоста".
Мечтая с  детства  стать  летчиком,  я  постоянно  физически  закалял  себя.
Находясь в "Хосте", ежедневно плавал в холодных  волнах,  а  то  выходил  на
лодке в штормовое море. Однажды, вернувшись из  заплыва,  с  трудом  вытащил
лодку на берег. Неожиданно увидел стоящего рядом известного летчика  Степана
Супруна. Договорились с  ним  вместе  выходить  на  лодке  в  море,  даже  в
штормовую  погоду.  Так  состоялось  наше  знакомство.  На  следующий  день,
переборов  прибрежные  волны,  мы  ушли  в  бушующее  море.  В  доме  отдыха
забеспокоились. По берегу, вглядываясь в гребни волн, бегали начальник и его
помощники.  Этот  заплыв  едва  не  закончился  для  меня   исключением   из
отдыхающих. Только заступничество Степана спасло меня от наказания. Я  тогда
сказал ему:
 - Вот видите, к чему привело наше совместное плавание. Когда в шторм  я
плавал один, это никого не беспокоило. А с вами  -  другая  реакция.  Вы  же
знаменитый летчик-испытатель, а я всего лишь технарь.
 - Как техник? Я считал тебя летчиком. Ничего, Саша! Я верю в  тебя.  Ты
будешь летать и летать хорошо.
 Совместный отдых сдружил нас. Степан обещал мне помочь стать  летчиком.
Но я старался не испортить наши дружеские отношения просьбами. Прошло время,
и я сам стал истребителем.
 Сейчас мне так хотелось встретиться с ним, поделиться мыслями о  первых
днях войны, высказать наболевшее, спросить совета.  Ведь  он  был  настоящий
мастер ведения воздушных боев. Еще в тридцатых годах, при  нападении  Японии
на Китай, Супрун участвовал в воздушных схватках.  На  опытном  двухпушечном
истребителе сбил шесть японских бомбардировщиков. За эти  подвиги  ему  было
присвоено звание Героя Советского Союза. Мне было  известно,  что  Супрун  и
Стефановский создали из летчиков-испытателей два полка и  успешно  воюют  на
Смоленском направлении.
 Воспоминания прервал мой ведомый Лукашевич. Он  предложил  возвращаться
на аэродром. Мысли переключились на боевую работу. В  те  дни  я  был  почти
полностью переключен на ведение разведки. Летать, как и прежде,  приходилось
в основном одиночно и лишь изредка парой с Лукашевичем. Постоянные полеты на
разведку мне, истребителю, были не всегда по душе.  Сердце  рвалось  в  бой.
Однако, понимая важность и ответственность  разведки,  особенно  в  условиях
стремительных маневренных действий наземных войск, старался привозить точные
данные. Знал, что приблизительные сведения могли вызвать  ошибочные  решения
командования, привести к неоправданной гибели солдат и офицеров.
 Полеты  на  разведку  сыграли  и  положительную  роль   в   тактическом
совершенствовании. При разведке приходилось встречаться с группами вражеских
истребителей, подвергаться мощному противодействию зенитного огня. Надо было
в этих условиях добыть объективно верные данные о  противнике,  своевременно
передать их.
 Я научился внезапно выходить на  цель,  используя  солнце,  облачность,
большую скорость полета. Скрытно прорывался к  разведываемому  объекту,  как
правило, хорошо прикрытому истребителями, имеющему мощную зенитную  оборону.
Часто использовал такой прием.  Предварительно  набрав  большую  высоту,  на
снижении  разгонял  своего  "мига",  метеором   проносился   сквозь   группу
"мессершмиттов". На большой скорости отрывался от  них  и  выходил  из  зоны
зенитного огня. А затем на бреющем, чуть не цепляя винтом траву,  шел  вдоль
вражеских колонн. На малой высоте и солидной скорости мне  были  не  страшны
"эрликоны". Я научился летать в сплошной облачности, подкрадываться  к  цели
скрытно, уходить в облака при опасности.
 По приказанию командира дивизии разведчикам вменялось в обязанности  не
только следить за противником, но и штурмовать цели.  На  мой  самолет,  как
правило, подвешивали две бомбы по сто килограммов. Согласно инструкции, надо
было  сбрасывать  их  во  время  горизонтального  полета  или   с   пологого
пикирования,  прицеливаясь  приблизительно.   Вероятность   поражения   была
невысокая. Я рассчитал и применил в бомбометании, как и в стрельбе по  целям
на земле, несколько другой прием, назвав его "соколиным ударом".  На  высоте
более тысячи метров  вводил  переворотом  в  вертикальное  пикирование  свой
"миг", прицеливался по перекрестию стрелкового прицела и на  высоте  пятьсот
метров сбрасывал бомбы. Они, имея уже скорость пикирующего  самолета,  точно
поражали даже небольшую цель. Я же выходил из пикирования на бреющий  полет,
ускользал от зенитного огня.
 Для уничтожения автомашин или других движущихся целей пулеметным  огнем
изменял профиль маневра. В  начале  атаки  пикировал  почти  вертикально,  с
полным газом мотора в упрежденную точку. Когда же цель  проектировалась  под
углом  градусов  в  тридцать,  выводил  "миг"  в   пологое   пикирование   и
расстреливал машину, можно сказать, почти в упор.  Проскакивал  над  ней  на
минимальной высоте и бреющим полетом уходил из зоны зенитного огня.
 В Тузлах инженер Копылов как-то сообщил мне:
 - Хочу тебя обрадовать. Мы получили небольшое количество  "эрэсов".  На
твой самолет подвесим под крылья две балки.  Бомбы  тебе  больше  давать  не
будем. Доволен?..
 - Дорогой инженер! Как же ты меня порадовал. Теперь я могу сражаться  с
"мессерами" почти на равных условиях.
 В  полетах  с  "эрэсами"  появилась  большая   уверенность   в   боевые
возможности "мига". Верно, когда стрелял  ими  в  первый  раз  по  скоплению
автомашин противника, самого передернуло: из-под крыла  со  свистом  вылетел
сноп огня. К этому надо было привыкнуть:
 Как-то, возвратившись с разведки,  увидел  на  стоянке  три  штурмовика
Ил-2.
 - Чьи "илы" приземлились у нас?
 - Наши. Пригнали на пополнение матчасти полка. Слышал, что и вас  хотят
перевести на них, - с грустью в голосе сообщил Чувашкин.
 - Да?..  Что,  уже  решили  из  нашего  истребительного  полка  сделать
штурмовой?
 - Не знаю! Но вы, товарищ командир, не уходите с "мига"!
 - Можешь быть спокойным. "Ил", конечно, отличная боевая машина.  Только
я по призванию истребитель и штурмовиком не стану.
 На следующий день в промежутке между боевыми вылетами под  руководством
заводских перегонщиков начались занятия по изучению Ил-2, а потом и полеты.
 С этим типом самолетов летчики полка были уже знакомы. Однажды к нам  в
часть на "иле" прилетел заместитель комдива, полковник  Серенко.  Он  сделал
несколько вылетов на штурмовку и очень хвалил самолет. Частые же  полеты  на
штурмовку противника на "мигах", не имеющих бронирования, вели к  выходу  из
строя  боевой  техники,  к  потерям  от   зенитного   огня.   Это   вызывало
озабоченность у летчиков и техников. Бронированные мотор  и  кабина,  мощное
вооружение расположили к себе некоторых летчиков и  они  решили  перейти  на
Ил-2.  Вскоре  вылетело  самостоятельно  все  звено  Фигичева.  Самолет   им
понравился. Видя мое явно отрицательное о