йки  противника.  Суммарная
скорость сближения более тысячи километров  в  час.  Проходят  секунды  и  я
открываю огонь. Встречные трассы потянулись и к нам. Чуть  не  врезавшись  в
Ме-109, проскакиваю вплотную над ним и энергично  перевожу  свой  самолет  в
вертикальную горку. В верхней точке сваливаю "мига" на правое  крыло  и  ищу
правее себя проскочившую под  нами  тройку  "мессершмиттов".  Я  был  твердо
уверен, что она после лобовой атаки пойдет левым боевым  разворотом.  Так  в
действительности и получилось.
 Вон они, ниже и впереди меня. Привычка  к  левым  боевым  разворотам  у
немецких летчиков подтвердилась. Тут же, не теряя ни секунды, ловлю в прицел
ведущего тройки "мессеров". Только успел прицелиться, как правее крыла моего
самолета проносится трасса: подоспела верхняя пара Ме-109, она  и  атаковала
меня. Ситуация складывается не в нашу пользу.
 Делаю снова рывок вверх. Темно в глазах от перегрузки. В верхней  точке
горки зрение быстро восстанавливается. Уверенный,  что  преследовавшая  меня
пара Ме-109 не могла создать такую перегрузку и находится где-то  впереди  и
ниже, поворачиваю самолет вокруг вертикальной оси и вижу "мессеров" там, где
и предполагал. Сейчас надо атаковать. Но в это время поймал взглядом самолет
Семенова. Он ниже меня метров на четыреста. Что с ним? Почему  белые  хлопья
дыма за хвостом? Его атакует тройка "мессеров". "Подбили и сейчас зажгут", -
мелькнула мысль, и, прекратив преследование пары, перевожу  свой  самолет  в
вертикальное пикирование на тройку Ме-109.
 Вхожу в  атаку.  "Надо  сбить  ведущего",  -  решаю.  Проскакиваю  мимо
ведомых. Из-за большой скорости и просадки самолета на выводе из пикирования
я оказался ниже Ме-109. Делаю горку. Вот  он,  самолет  врага.  В  упор  даю
очередь по "животу", потом вторую... Из чрева "мессера" вырвалось пламя.
 В эти секунды я забыл обо всем. Первый вражеский самолет падал  горящим
от моей очереди! Забыв  об  осторожности,  глядел  на  этот  факел  в  небе.
Беспечность тут  же  была  строго  наказана.  Взрывы  снарядов,  удары  пуль
сотрясали мой "миг". Истребитель оказался в перевернутом положении.
 С трудом вывернул самолет и продолжал вести бой. Один  против  четырех.
Надо было обеспечить безопасный выход из  боя  Семенова,  самолет  которого,
бесспорно, поврежден.
 Отбиваться от "мессершмиттов" на израненном самолете  было  нелегко.  В
правом крыле зияла огромная сквозная дыра. В левом  крыле  вражеский  снаряд
разворотил  верхнее  покрытие.  На  большой   скорости   самолет   стремился
перевернуться на спину. Едва  хватало  рулей  удержать  его.  Но  стремление
спасти Семенова, боевого  товарища,  заставляло  вести  этот  неравный  бой.
Отражая атаки "мессеров" и сам нападая на них, я не имел даже секунды, чтобы
взглянуть  на  часы.  Однако  здравый  смысл  подсказал:  "Семенов   уже   в
безопасности, и надо уходить, пока не сбили".
 Как только  принял  это  решение,  тут  же,  сделав  резкий  переворот,
вертикальным пикированием вышел из боя. Летел к аэродрому на предельно малой
высоте. А сам думал о Семенове. Что с ним? Дотянул ли до наших?
 Перед посадкой проверил гидросистему шасси.  Она  оказалась  перебитой.
Выпустил их аварийно и благополучно сел. Едва зарулил на стоянку и  выключил
мотор. А выйти сразу из кабины не смог. Сковала страшная  усталость.  Техник
самолета Иван Вахненко, осмотрев повреждения, стоял у кабины и в  недоумении
глядел на меня. У меня же в сознании  восстанавливалась  вся  картина  этого
тяжелого боя: мои действия, взрывы вражеских снарядов в самолете.
 Едва  повернул  голову,  чтобы  осмотреть  стоянки.  И  тут  я   увидел
подбегающего к моему самолету Семенова. Радость, что он жив, сразу же  сняла
всю физическую  тяжесть.  Выскочил  из  кабины,  сбросил  парашют  и  шагнул
навстречу товарищу.
 - Жив? Ну, вся тревога с души свалилась! - кричу ему. В этот момент  он
был для меня роднее брата. - Сильно тебя продырявили?
 - Ни одной пробоины. Но как очутился здесь? Когда я уходил,  то  видел,
как ты падал горящим, - с удивлением спросил он. - Я уже на КП доложил,  что
тебя сбили.
 - Изуродовали самолет здорово, но не сбили. А горящим  падал  тот,  кто
собирался тебя сбить. А почему ты ушел из боя?
 - Мотор начал барахлить. Свечи отказали, как только дал форсаж.
 - Дал форсаж... А винт до этого облегчил?
 - Забыл. Потом уж сообразил. Хотел идти к тебе на помощь,  но,  увидев,
что ты падаешь горящим, развернулся домой.
 - Все ясно! Пойду докладывать на КП. Я  шел  и  думал.  Семенов  смелый
парень,  но  сказалась  недоученность  в   эксплуатации   "мига",   неумение
пользоваться форсажем мотора.
 Выслушав доклад, Иванов с улыбкой сказал:
 - Ну, отвел душу! Поздравляю с первым сбитым "мессершмиттом"!  Выходит,
их можно бить. Только в следующий  раз  не  подставляй  хвост  самолета  под
прицел врага. Но разведку надо провести. Бери в эскадрилье другой самолет  и
вылетай своим звеном. Задание прежнее.
 - Есть, товарищ командир! Задачу звено выполнит! - бодро ответил я.
 К Пруту подошли на большой  высоте,  со  стороны  солнца.  Затем  круто
снизились, "прочесали" участок реки. Переправ не обнаружили. С тем  и  пошли
назад.
 Так окончился тот день для меня. Под вечер  снова  мысленно  представил
всю динамику боя с пятью "мессершмиттами".  Уничтожение  Ме-109  радовало  и
вселяло уверенность в будущее. Однако  в  сознании  все  время,  как  червь,
точило сомнение  в  правильности  действий.  С  одной  стороны,  победа  над
"мессершмиттом", с другой  -  тяжелые  повреждения  моего  самолета.  Атака,
конечно,  была  рискованной,  но  оправданной.  Во  время  нее  сзади  моего
самолета, справа и слева, находились два  Ме-109.  Но  если  бы  я  не  сбил
ведущего, то он через секунды расстрелял бы Семенова. Ошибка  заключалась  в
том, что я, после того как  зажег  "мессершмитт",  задержался  на  несколько
секунд, наблюдая за падающим вражеским самолетом. Вот они, секунды,  которые
использовал враг!
 Из анализа первого боя напрашивался вывод, который стал незыблемым  для
меня правилом: не смотри за сбитым самолетом, а энергичным маневром уходи  и
ищи нового противника. Всю войну я руководствовался  таким  законом  и  учил
этому своих летчиков. Это правило не раз спасало меня и  моих  товарищей  от
гибели.
 А утро началось с вызова на командный  пункт.  Иванов  поставил  передо
мной неожиданную задачу:
 - Вылетайте со своим звеном в Пырлицу.  Атакуйте  там  на  летном  поле
немецкий десант. Вылетать немедленно.
 В Пырлице мы внимательно осмотрели аэродром сверху. Но обнаружили всего
лишь три валявшихся парашюта. Наверное, их оставили приземлившиеся  немецкие
летчики со сбитого  бомбардировщика.  Поняли,  что  это  было  одно  из  тех
панических сообщений о десанте, которые часто поступали в дивизию от местных
жителей.
 Но нельзя же уходить домой  с  неизрасходованными  боеприпасами.  Решил
пойти на аэродром Яссы и  проштурмовать  его.  Взяли  новый  курс.  Севернее
города обнаружил идущих ниже нашей группы пару "мессершмиттов". Пропустил их
под себя и тут же спикировал. Я нацелился на ведущего Ме-109. Удар  наш  был
молниеносный и точный. С первой же очереди я расстрелял  "мессера".  Ведомый
со снижением развернулся в западном направлении и стал удирать. Я было пошел
вдогон, но, посмотрев в сторону напарников, увидел, что они  крутили  петли.
Присмотрелся, вижу гонятся друг за другом с большими перегрузками. Прекратил
преследование, бросился на помощь ведомым. Противника  около  них  не  было.
Покачиванием своего самолета с крыла на крыло с трудом пристроил их  и  взял
курс на Маяки.
 После посадки сразу же подошел к летчикам, спросил:
 - Объясните, что случилось? Почему вы крутились как ошалелые?
 - Да Довбня пристроился в хвост  моего  самолета,  а  я  не  разглядел,
думал, что это "мессер", и крутил петли, - виновато оправдывался Дьяченко.
 - Зачем ты стал в хвост самолету Дьяченко и гонялся за ним?
 - Старался от него не отстать, а он крутил петли, ну и я тоже.
 - Все ясно. Вот только жалко, что из-за вашей кутерьмы упустили второго
"месса". А вообще-то молодцы! Устроили карусель, будто в  цирке,  -  пожурил
ведомых.
 В тот раз не стал ругать молодых летчиков, понимая, что увидев  впервые
истребители  противника,  они  не  смогли  здраво  разобраться  в  воздушной
обстановке.  Каждому  мерещился  атакующий  "мессершмитт".  Хорошо,  что  не
стреляли друг в друга. В первом бою многие летчики делают ошибки. В  глубине
души  понимал,  что  такие  уроки   сделают   их   хладнокровнее,   заставят
осмотрительнее вести себя в будущих боях.
 К этому дню я потом не раз мысленно возвращался, анализировал  его.  Мы
еще до войны, по опыту воздушных схваток с японскими летчиками в Монголии, с
фашистами в небе Испании, знали: молодежь теряется в первом бою. И  все  же,
по-видимому, не все сделали для того, чтобы  первая  встреча  с  противником
прошла  более  или  менее  успешно.  Говоря   современными   терминами,   не
моделировали характер летчика, манеру его  поведения  в  настоящем  бою.  И,
наверное, зря. Конечно, реальный бой вскрывает многое.  Но  познавать  себя,
готовить к решающей схватке надо задолго до  нее.  По-видимому,  не  хватало
многого для выполнения незыблемого армейского  правила  -  учить  тому,  что
необходимо на войне. Думается, недостаточно  внимания  уделяли  формированию
истинно бойцовских качеств:  хладнокровия  и  осмотрительности,  дерзости  и
разумной оценки обстановки, сметки и инициативы. Мешали ковать эти  качества
парадность, боязнь даже разумного риска в мирной учебе,  зачастую  шаблонное
представление о будущем бое. Мешала  и  излишняя  самоуверенность  в  успехе
каждого боя, каждого вылета по принципу: "Раз это мы - значит победим!"  Это
приводило вольно или невольно к недооценке противника,  что  всегда  опасно.
Высокие   морально-политические   качества    бойца    обязательно    должны
подкрепляться твердыми военно-техническими навыками, умением владеть собой и
техникой, знанием противника.
 Вернусь к событиям того периода.
 Немецкое и румынское командования сосредоточили в городе Яссы и  в  его
районах  большое  количество  войск  и  боевой  техники.  Отсюда  готовилось
нанесение удара по Молдавии через Унгены на Кишинев и  Тирасполь.  Воздушные
разведчики нашего и кишиневского  полков  вскрыли  эту  сильную  группировку
противника. Мы с Дьяченко только что вернулись с разведки. В Яссах враг  вел
себя спокойно, не ожидая удара авиации.
 И вот уже наши бомбардировщики, девятка за девяткой, идут на цель.  Моя
пара, дозаправившись  горючим,  тоже  взяла  курс  на  Яссы.  Там  вся  наша
эскадрилья  во  главе  с  Атрашкевичем  сопровождает  бомбардировщиков.  При
подходе к городу я увидел поднимающиеся к небу клубы дыма, а внизу  огненные
языки пламени. Огромный костер из вражеской техники.
 Барражируем в  небе,  внимательно  ведем  поиск,  готовы  к  возможному
появлению "мессершмиттов". Ниже нас, среди дыма, продолжали сбрасывать бомбы
девятки СБ. Вокруг них  возникали  сотни  разрывов  зенитных  снарядов.  Нам
хорошо  видны  эти  безобидные  на  вид  белые   хлопья.   Вдруг   один   из
бомбардировщиков вспыхнул и пошел вниз. Он упал в самое пекло дыма  и  огня.
Злость  на  гитлеровских  зенитчиков  охватила  меня.  Покачиванием  крыльев
предупреждаю Дьяченко и круто пикирую на батарею зенитных пушек. Мой ведомый
уверенно идет следом.
 Еще по прежним вылетам в Яссы я знал, где стоят зенитки.  Да  и  сейчас
обнаружить их было нетрудно - языки пламени, вылетающие из  стволов,  хорошо
видны  сверху.  Несколько  штурмовых  атак  разогнали  расчеты  батарей   по
укрытиям. Мы  с  Дьяченко  пошли  в  набор  высоты.  Мимо  нас  проскакивает
появившийся  откуда-то  "мессершмитт".  Разворачиваюсь  на  него  неглубоким
виражом, как  бы  заманивая  в  бой,  стараясь  подставить  врага  под  удар
Дьяченко. "Мессер" клюнул на приманку,  стал  разворачиваться  на  меня,  не
замечая ведомого. Дьяченко действовал четко и уверенно. Он  прошил  очередью
Ме-109, и гитлеровец крутой спиралью упал на землю.
 Как обрадовала меня эта удача моего ведомого.  Он  лично  сбил  первого
вражеского истребителя! Победа повышает престиж летчика перед однополчанами,
вызывает доверие командования. Но самое главное, вселяет веру летчика в себя
и в свое оружие. С этого начинается настоящее становление воздушного  бойца.
В таких схватках куется характер, исчезают  робость  и  неуверенность.  Даже
внешне летчик, имеющий личные победы, выглядит иначе. Он смелее судит 6 бое,
у него появляются свои взгляды, свои любимые приемы и формы маневра.  И  это
правильно.
 На аэродроме осмотрел свой  самолет  -  пробоин  не  было.  Но  веселое
настроение испортил доклад Вахненко.
 - Товарищ  командир,  вам  до  вечера  вылетать  не  придется.  Самолет
поврежден. Как в воздухе работал мотор?
 - Нормально! А что случилось? - с тревогой спрашиваю его.
 -  В  сопло  угодил  осколок  зенитного  снаряда  и  повредил   лопатки
нагнетателя. Не волнуйтесь! К вечеру все исправим.
 - Не хватало еще этой беды.
 - Это не беда, товарищ командир, другая хуже... - Иван Вахненко  замолк
и, отвернувшись, смотрел мимо меня.
 - В чем дело?.. Если начал, то досказывай.
 - Вы слышали, что с Мироновым?
 - Нет! Говори же! Ну рассказывай, не терзай душу...
 - Миронова больше нет. Умер в больнице, его вчера похоронили.
 Это сообщение оглушило, словно обухом ударило. К горлу подступил комок,
мешавший мне не только говорить, но и дышать. "Костя! Друг мой! Как же так?"
- мысли о гибели" не укладывались в сознании. На командном пункте узнал  все
подробности нелепой гибели Миронова.
 Один из "бывалых" летчиков настоятельно советовал подчиненным  отрезать
привязные ремни в кабине, так как они,  якобы,  сковывают  движения,  мешают
осмотрительности в бою.
 Плохо  закончилось  для  Кости  легкомысленное  отношение   к   советам
"бывалого  летуна".  Вечером  перелетали  в  Маяки.  На  самолете  кончилось
горючее. Костя решил сесть вынужденно с выпущенными шасси. Самолет  попал  в
канаву и скапотировал. Миронова выбросило из кабины, и при падении он сломал
себе позвоночник. Самолет спас, а сам погиб.
 Тяжелая была для меня эта потеря. С Костей мы были как  родные  братья.
Все у нас было вместе. Жизненного и авиационного опыта у меня было, конечно,
побольше, и друг всегда прислушивался к советам. К сожалению, в начале войны
не оказалось рядом доброго товарища, чтобы  предостеречь  от  ошибки.  Образ
этого замечательного товарища, смелого летчика навсегда остался со мной.
 Вечером в  полк  вернулся  Павел  Павлович  Крюков  со  своим  ведомым.
Напомню, что они еще в первый  день  войны  вылетели  на  разведку  в  район
Плоешти. Как летчики и предполагали, у них не хватило горючего  на  обратный
путь, и они  вынуждены  были  сесть,  едва  перелетев  границу  с  Румынией.
Конечно, все были довольны, что Пал Палыч (как мы дружески называли Крюкова)
и его боевой товарищ, которых мы уже считали погибшими, вернулись в часть.
 Тяжелый боевой  день  был  позади.  Требовалась  и  разрядка.  Полковые
остряки задали Крюкову кучу иронических вопросов.
 - Пал Палыч, что-то  ты  загостился  у  господина  Антонеску?  Как  там
поживают король и королева? На прием не приглашали?
 Пал Палыч умел поддержать такую беседу.
 - Ну как же! - заверил он. - В нашу честь устроили фейерверк. По  всему
маршруту. Потом выслали почетный эскорт из трех пар  "мессеров".  Мы  весьма
довольны приемом...
 А потом перешел на обычный тон:
 - Натерпелись. Еле перетянули границу, а там и наша пехота  порадовала.
Все изучали: не немецкие ли мы шпионы. Пока  не  обругал  как  следует,  все
приглядывались.
 Шутки в адрес Крюкова закончились только с приходом командира полка.  И
настроение сразу сменилось. Сообщение майора Иванова  о  полученном  графике
действий  на  ближайшие  дни  насторожило  всех  нас.  Командование  дивизии
поставило задачу сковать действия вражеской авиации с аэродрома Романы путем
нанесения ударов по нему отдельными звеньями в соответствии  с  графиком.  С
рассвета и до половины дня налеты по аэродрому через каждые два часа  должны
осуществлять звенья кишиневского полка, а во второй половине дня -  мы.  Все
притихли. Каждый думал о предстоящей задаче.
 Я мысленно представил себе обстановку на аэродроме  Романы,  с  которой
уже был знаком  при  разведывательных  полетах.  Десятки  зенитных  батарей:
пушки,   "эрликоны",   пулеметы.   Вспомнил    шапки    разрывов    снарядов
крупнокалиберной зенитной артиллерии, трассы очередей... Они  в  памяти.  Но
нам не впервой действовать по таким объектам.
 Главное же в  том,  что  противник  по  графику  наших  вылетов,  через
три-четыре  налета,  разгадает  замысел.   Наши   тройки   будут   встречены
барражирующими  вражескими  истребителями,  хорошо  организованным  зенитным
огнем. Нельзя же  считать  противника  дураком!  По-видимому,  принимая  это
решение, в штабе дивизии не имели представления о том,  что  такое  аэродром
Романы и как он прикрывается зенитными  средствами.  Наверное,  исходили  из
наших зенитных ресурсов. В тот период, к сожалению, на  нашем  аэродроме  не
было ни одного зенитного пулемета.
 Всем,  кому  придется  вылетать  на  Романы,  есть  над  чем  подумать,
поразмыслить, как решить эту боевую задачу.
 Командир эскадрильи Атрашкевич не утерпел, высказал свое мнение:
 - Товарищ командир полка, мы таким образом большого урона противнику не
нанесем. Нас будет встречать зенитный огонь  и  истребители.  Лучше  ударить
один раз, но всем полком. Самолетов у нас достаточно. Если будем действовать
по графику, через неделю останемся без самолетов и без летчиков.
 С предложением Федора  Атрашкевича  каждый  летчик  в  тот  момент  был
согласен.
 - Докладывали начальнику штаба дивизии  Козлову  наши  предложения.  Он
подтвердил  график  вылетов,  -  ответил   Иванов,   по-видимому,   сознавая
сомнительность принятого графика действий. -  Приказы,  товарищ  Атрашкевич,
выполняют. А как выполнить лучше - надо подумать нам с вами.
 Чуть свет с аэродрома уже поднялись в воздух самолеты - звенья  уходили
на разведку, группы"- на штурмовку вражеских войск. Со второй  половины  дня
пошли на аэродром Романы. Первые налеты обошлись без потерь.
 Сказалось то, что штаб полка в первой половине дня поддерживал связь  с
соседним полком, анализировал методы их действий. Поэтому первые наши тройки
заходили с направлений, откуда  меньше  всего  ожидал  их  противник.  Майор
Иванов умело руководил боевыми  действиями,  инструктировал  каждую  группу,
внимательно выслушивал доклады о выполнении боевых заданий. Ни одна из троек
не повторила направления удара, высоты, маневра. Командир полка, опираясь на
данные штаба, сделал все, чтобы избежать шаблона в боевых действиях. Он даже
чуть сместил время ударов.
 Солнце уже было  над  горизонтом,  когда  до  стоянок  наших  самолетов
донеслись взрывы бомб со стороны Котовска.  Все  прислушались.  Стало  ясно:
авиация противника бомбила город. Мгновенно взлетело около  десяти  "мигов".
Группа направилась  на  Котовск.  Девятка  Ю-88,  отбомбившись  по  станции,
разворачивалась на запад. Наши летчики  с  ходу  атаковали  их.  Оказавшийся
первым, младший лейтенант Яковлев нацелился на ведущего  бомбардировщика  и,
не выходя из атаки, врезался в него.
 Вражеский строй рассыпался. Беспрерывными  атаками  летчики  уничтожали
"юнкерсов" одного за другим. Последний из девятки был сбит  за  рекой  Прут.
Лишь тогда группа возвратилась на аэродром. Это была большая победа.
 Я садился с трудом. Единственная  пуля,  попавшая  в  самолет,  пробила
масляный бак. Но все же масла хватило. Это спасло мотор от  заклинивания,  а
меня - от вынужденной посадки. После приземления было  много  разговоров  об
этом удачном бое. Вскоре мы  узнали  подробности  гибели  отважного  летчика
Николая Яковлева.
 Успех в уничтожении девятки "юнкерсов" во мног