а, диверсанты.
   И  они,  эти  бывшие русские люди,  знающие уклад нашей жизни,  имеющие
обширные связи  среди горожан,  знакомые с  подлинной гражданской биографией
многих людей,  были страшнее и опаснее гитлеровцев. От них и получило первый
удар наше подполье.
   Охваченный тревогой,  шел я  на внеочередную встречу.  В чем дело?  Что
стряслось?  Не мог Аристократ, человек пожилой, выдержанный, осторожный, без
особой на  то  причины подать мне условный сигнал.  Не мог.  Да и  не так уж
давно я был у него - в пятницу.
   Но  вот  и  старая церквушка о  пяти главах,  с  пузатыми облупившимися
куполочками. Сейчас я получу ответ на свой вопрос. Почему ответ? Быть может,
мне  и  не  придется  задавать вопросы.  Во  всяком  случае,  что-то  станет
известно. Что именно - гадать уже поздно.
   Аристократа я  увидел  на  паперти у  самого  входа.  Заметив меня,  он
торопливо вошел в церковь.
   Внутри стоял  радужный сумрак.  Горело немного свечей.  Пахло  ладаном.
Маленький сухонький священник монотонно читал  под  аккомпанемент жиденького
хора на клиросе.
   Аристократ занял место в сторонке,  у стены правого придела,  и я встал
рядом.  Некоторое время  он  молчаливо осенял себя  крестным знамением,  бил
поклоны, потом улучил удобный момент и под пение хора прошептал:
   - Вчера заходил неизвестный, назвал себя Перебежчиком и попросил свести
с Цыганом.
   Боже мой! Силы небесные! Ведь Перебежчик - это Андрей, а Цыган - я! Как
скрыть радость?  Как не обнять за драгоценную весть Аристократа? Так вот что
сулила мне внеочередная встреча!
   В порыве радости я осенил себя крестом и,  притушив улыбку,  спокойно и
тихо спросил:
   - Как договорились?
   - Попросил его зайти завтра в двенадцать. Устроит?
   - Да!
   - Надежный человек?
   - Да!
   - Вы уходите, а я останусь.
   Большого труда стоило мне спокойно,  степенно,  тихо выйти из церкви. Я
рвался на свет,  на улицу.  Все внутри у  меня пело,  ликовало.  Перебежчик!
Андрей! Андрюха! Дорогой, бесценный друг... Значит, он жив. Тоска по нем так
въелась в мою душу, так грызла, так сосала.
   Все время я  и  мои ребята искали следы Андрея -  и тщетно.  Постепенно
надежда найти его живым,  согревавшая мое сердце, стала мерцать все слабее и
наконец погасла.  Я  простился с  другом...  А  он вот!  Просит свести его с
Цыганом!
   До  чего  же  медленно  вертится  наша  земля!   Сутки  показались  мне
вечностью.  Но  наконец подошел назначенный час.  В  управе надо  мной  были
только два начальника: бургомистр и его секретарь. Просьба отпустить меня на
два часа не вызвала да и не могла вызвать подозрения у секретаря.  Я был уже
сотрудником с прочной положительной репутацией. При неотложной необходимости
за мной на дом присылали дежурную машину.  Случилось это,  правда, один раз.
Но  все же  случилось.  Я  имел пропуск на право хождения до городу в  любое
время суток.
   И вот на глазах удивленного Аристократа я и Андрей -  оба его "клиенты"
- трясем и душим друг друга в объятиях.
   - Рассказывай! - требую я. - У меня времени не так уж много.
   Андрей странно улыбается.
   Я повторяю еще дважды свое требование. Андрей продолжает улыбаться.
   - Ты что, не слышишь?
   - Что?  Слышу...  Прости,  задумался,  - он глубоко вздохнул. - Я уж не
мечтал... Курить есть? Ведь я только вчера вышел из больницы.
   Я  достал  пачку  болгарских  сигарет,  длинных  и  тонких,  с  золотым
мундштучком (их презентовал мне секретарь управы), и протянул другу.
   Андрей закурил, делая жадные, глубокие затяжки, а потом пожаловался:
   - Хотел бросить, с того дня не курил... и не могу.
   Поначалу я не заметил, до чего изменился Андрей.
   Волосы сплошь побиты сединой,  пережитое углубило морщины на  его лице,
кожа стала бледной, какой-то сероватой.
   - Пока хватит, - решительно сказал он, откладывая недокуренную сигарету
и проводя рукой по лбу. - Голова закружилась.
   - Рассказывай, Андрюша, рассказывай... Почему ты не отыскал связного?
   - Забыл пароль, - признался друг. - И не решился. А к доктору - помнил.
   - Вот оно что, - успокоился я.
   - Ну,  что тебе еще сказать?  Считай,  что я одной ногой побывал на том
свете. Коротко дело было так...
   Двое суток,  двое мучительных суток пролежал он с открытыми ранами, без
глотка воды, без крохи пищи, среди трупов. Сознание то приходило на короткие
минуты,  то  вновь покидало его.  На  исходе второго дня он впал в  глубокое
забытье и очнулся уже в немецком солдатском госпитале.
   Первый вопрос,  который задал ему человек в  белом халате,  был:  "Ваша
фамилия?" - "Кузьмин, - ответил он, - Никанор Васильевич".
   Потом его  оперировали раз,  другой,  третий.  Оказывается,  Андрей был
ранен еще и  в  бедро,  о  чем мы с Геннадием не знали.  Когда дело пошло на
поправку,  в палату пришли двое и подсели к Андрею. Кто они - он и сейчас не
знает.  Предполагает,  что  немецкие офицеры.  Один  говорил довольно хорошо
по-русски и  выполнял роль  переводчика.  Их  интересовало прошлое больного.
Пришлось рассказать биографию Кузьмина со всеми подробностями Немцы задавали
много вопросов. Кого убил Кузьмин? Как ему удалось бежать из-под стражи? Чем
может объяснить наличие, кроме трех последних ранений, следы еще трех, давно
заживших?  Какие города Советского Союза хорошо знает?  Нет  ли  у  него там
приятелей?
   На  все  вопросы надо  было  давать исчерпывающие ответы.  И  Андрей не
поскупился на краски. Офицеры остались как будто довольны.
   За  день до  выхода из госпиталя к  Андрею явился переводчик,  но уже в
сопровождении другого немца. Этот другой спросил - без всяких предисловий, -
как посмотрит господин Кузьмин на то,  чтобы совершить экскурсию в Советский
Союз.
   Этого только недоставало!  Перенести столько мук  -  и  все  ради того,
чтобы оказаться в своем тылу... Раздумывать было нечего. Андрей ответил, что
лучше смерть от собственной руки,  чем возвращение.  Шутка сказать!  Человек
три  раза стоял перед судом,  восемь лет  отсидел в  лагерях,  дважды бежал,
приговорен к  "вышке",  его фото и  оттиски пальцев,  размноженные в тысячах
экземпляров,  гуляют  по  стране,  а  ему  предлагают  такую  увеселительную
прогулку!  Нет,  спасибочко!  Да и  что он может сделать путного,  когда его
основной мыслью будет забота о собственной шкуре?  Ничего.  Пусть господа не
обижаются, но на ту сторону он не ходок. Туда пути ему заказаны. Иной вопрос
- здесь. Здесь - пожалуйста. Он сделает все, что в его силах.
   Новых  вопросов Кузьмину не  задали.  Немец,  кажется,  понял его.  Да,
конечно,   понял.   Но  прежде  чем  ретироваться,   поинтересовался,  какой
профессией владеет Кузьмин.  Андрей подумал и вспомнил; когда-то в молодости
на "родине",  в  городе Киренске,  в  течение семи лет он работал маркером в
бильярдной.  Немец оставил ему адрес и  попросил после выписки из  госпиталя
заглянуть к нему. Просьбу Андрей понял как приказ и выполнил ее.
   - Вот и вся моя эпопея. С завтрашнего дня я маркер офицерского казино и
доверенный человек абвера...
   - Почему ты решил, что абвера? - удивился я.
   - А чего тут решать?  Немец оказался офицером абвера. Знаешь, на чем мы
договорились?
   - Понятия не имею.
   - Он  поставил передо  мной  задачу  подбирать надежных,  с  его  точки
зрения, людей, вербовать, сколачивать в тройки и передавать ему.
   - Для заброски в наш тыл? - прервал я друга.
   - Ты, как всегда, догадлив. Именно в наш тыл. Я вербовщик абвера. Ясно?
   - Уж куда яснее.
   - Дело,  однако,  деликатное.  Тут  надо все  учесть.  Шеф меня пока не
торопит.  Понимает,  что здесь я  чужачок и  выйти в  "надежные" мне не  так
просто.
   - Обдумаем, - потер я руки, - за этим дело не станет. Главное, есть чем
думать. Одной головой прибавилось. И какой головой!
   Я обнял Андрея, и мы оба весело засмеялись.


   6. Энское подполье

   Подпольная борьба в тылу фашистов - не такое простое и легкое дело, как
об  этом  иногда  пишут.  Законы подпольной борьбы суровы и  жестоки.  Чтобы
посвятить себя ей, мало одного желания, беззаветной преданности, ненависти к
врагу, мужества, готовности к подвигу. Нужны еще: недюжинные организаторские
способности,  непрестанная осторожность,  повседневная бдительность,  знание
непреложных  основ  конспирации,   крепкие,  тренированные  нервы,  здравый,
холодный рассудок.  И  обладать всем этим должны люди не  только всесторонне
проверенные, но и опытные.
   Но где было взять умудренных опытом людей?
   До  войны никто не подумал о  том,  чтобы хоть на всякий случай заранее
подготовить сотню-другую организаторов нелегальной работы в  тылу врага.  Не
подумал,  видимо,  потому,  что  начисто  исключалась  возможность глубокого
фронтального вторжения врага в пределы нашей страны. Об элементе внезапности
мы  заговорили во весь голос лишь после неудач сорок первого года.  Сердца и
разум  советских  людей  не  принимали мысли  о  хотя  бы  временных успехах
агрессора.  Всей  предвоенной жизнью они  были  подготовлены к  решительному
отпору врагу, если он рискнет на нас напасть.
   И  счастье наше состояло в том,  что,  помимо организованного подполья,
война  стихийно  выдвинула  на  арену  борьбы  сотни  и  тысячи  талантливых
самородков-патриотов, в которых в годы мирной жизни трудно было предположить
воинские таланты, геройство, готовность к подвигу.
   Когда  мы  появились в  Энске,  костяк  подполья,  главным  образом его
руководство,  был уже создан.  Во главе подполья и подпольного горкома стоял
один из  бывших его секретарей,  человек,  проработавший в  Энске около семи
лет.  Если бы ему надлежало жить в  лесу и Оттуда руководить работой -  дело
иное, но его нелегальное положение в городе было равносильно провалу.
   Руководителю подполья дали  кличку Прокоп.  Заместителем его  назначили
Демьяна,  помощником -  Прохора. Старшими трех самостоятельных, не связанных
друг с другом групп стали:  Челнок, Угрюмый и Урал. В четвертую группу вошли
мы трое, и старшим ее стал Солдат, то есть Геннадий Безродный.
   Перед  нашей  группой стояла предельно ясная задача:  заниматься сбором
разведывательных данных о  противнике и информировать Большую землю.  Задача
слагалась из  двух  частей:  собирать  сведения  и  передавать их.  А  чтобы
передавать, мы должны были иметь связь с Большой землей. Должны. Но мы ее не
имели, как не имело ее и руководство подполья.
   Что такое разведчик без связи?  Ноль.  Грош ему цена. Он бесполезен для
своих,  не страшен врагу.  Он подобен копилке с деньгами,  оброненной на дно
моря.
   Нас  могут спросить:  "А  вы  предпринимали что-либо  для  установления
связи?" Да! "Достигли цели?" Нет! Мы потеряли четырех курьеров, направленных
к передовой. Ни один из них не вернулся обратно, ни один не перебрался на ту
сторону.  Да  и  не  так это просто -  достигнуть передовой.  Не  так просто
перейти вражеский рубеж.  Кто  мог в  те  дни,  когда нас оставляли в  тылу,
думать, что враг подойдет к Москве? Кто мог предположить, что Энск останется
в глубоком тылу?
   А  пройти чуть ли не четыреста километров,  минуя основные магистрали и
населенные пункты,  подвергаясь на каждом шагу опасности быть схваченным,  -
это чего-нибудь да стоит.
   Предпринимала  ли  Большая  земля  меры  к   налаживанию  связи?   Тоже
предпринимала,  но узнали мы об этом уже в сорок втором году,  в июне, когда
до нас добрался наконец курьер.  Он опустился с  радиостанцией на парашюте в
лес и  с  большим трудом проник в  город.  Но  он не был радистом.  Радистка
сидела в Минске, и нам предстояло вызволять ее оттуда.
   Лишь в конце июня сорок второго года мы подали о себе первую весточку.
   Вплоть до июня мы работали вхолостую.  Мы собирали ценнейшие сведения о
враге, но что они могли значить? Мы не могли их реализовать.
   В  конце  сорок первого года  Андрей высказал мысль -  переключить силы
нашей разведывательной группы на  помощь городскому подполью.  Мы,  конечно,
все  разведданные передавали руководству подполья.  Но  ему не  все они были
нужны,  представляя ценность для  командования фронта.  И  мы  решили помочь
подполью  в  подрывной,   боевой  работе.   Я  поддержал  Андрея.   Геннадий
запротестовал.  Это была первая серьезная стычка с ним в тылу врага.  Андрей
не ошибался в надеждах, что Геннадий изменится. И он, пожалуй, изменился, но
не  в  лучшую  сторону.  С  первых же  шагов  стал  не  в  меру  осторожен и
осмотрителен,  усложнял  все,  к  чему  прикасался.  Любая  опасность в  его
представлении несла в  себе неизбежную гибель.  А  ведь без риска,  конечно,
рассчитанного,  думать о  победе было  наивно.  Предложение Андрея требовало
участия,  и  притом  активного участия,  в  борьбе,  сопряженной с  риском и
опасностями. И Геннадий запротестовал: "Это еще что такое? Кто нам дал право
нарушать приказ центра?  Каждый занимается своим делом.  Надо брать пример с
армии.  Там  летчика не  посадят на  место  танкиста,  танкиста не  заставят
минировать  дороги.   Предложение  Андрея  равносильно  желанию  сделать  из
инженера-металлурга акушерку. Наша задача - разведка и контрразведка. Ясно?"
   Нет,  нам было не ясно.  Я был твердо убежден,  что Геннадия устраивает
его нынешняя роль обработчика сводок. И на большее он не пойдет.
   Формально он, возможно, был прав. Но ведь подполье - это не армия. И мы
не  на  фронте.  Сравнивать их нельзя.  Я  сказал ему,  что ошибка в  выборе
средств борьбы менее преступна, чем бездействие, и что я требую доложить мое
и Андрея мнение секретарю горкома.
   Геннадий ухватился за это.  Он обязательно доложит.  Он был убежден - и
не  скрывал этого,  -  что секретарь примет его сторону.  Но ошибся:  Демьян
поддержал нас.  Мы  придали своей группе боевой характер.  Горячая,  опасная
борьба захлестнула нас. Мы быстро сжились с ней я быстро "обуглились".


   7. Первые провалы

   Как бы ты ни был удачно "устроен" в городе,  захваченном врагом,  какой
бы  хитроумной выдумкой ни  прикрывался,  быть  абсолютно уверенным в  своей
безопасности нельзя.
   Понимал это каждый из нас. Понимал, что от личного благополучия зависит
благополучие подполья.  Нужно быть постоянно начеку.  Опасность ходит рядом,
под руку,  спит с  тобой в  кровати,  заглядывает в  глаза.  Нужно ежечасно,
ежеминутно помнить:  один непродуманный,  опрометчивый шаг погубит не только
тебя, но и твоего товарища и само дело.
   А дело требовало борьбы.  Борьбы жестокой,  смертельной. И она не могла
обойтись без жертв.
   Первый удар  мы  приняли сразу  же  после  захвата города гитлеровцами.
Исчез  руководитель подполья -  секретарь горкома Прокоп.  Исчез загадочно и
бесследно.
   Всех   охватила   тревога.   Высказывали   смутные   догадки,   нелепые
предположения.  Геннадий  допускал  возможность  бегства  Прокопа  с  нашими
частями.  Демьян был уверен,  хотя ничем не мог подкрепить свою уверенность,
что  Прокопа схватили оккупанты,  когда  проводили массовые аресты советских
граждан.  Прохор был  настроен оптимистически и  предлагал ждать:  возможно,
Прокоп,  почувствовав угрозу,  скрылся в лесу и скоро даст о себе знать.  Но
все  это были только предположения и  догадки.  А  жизнь требовала решений и
действий.
   Во главе горкома и  подполья стал Демьян,  и его заместителем назначили
Прохора.
   Связного Акима,  знавшего всех  трех  руководителей,  пришлось временно
"законсервировать",  чтобы  оборвать нить  возможной слежки.  Ничего другого
предпринять мы не могли,  так как не знали,  при каких обстоятельствах исчез
Прокоп.
   Работу  не  только  не  прекратили,  но  даже  не  ослабили.  Подполье,
подчиняясь непреложным законам борьбы,  росло,  мужало,  крепло, приобретало
организованность   и   превращалось   в   грозную   силу.   Группа   Челнока
распространяла листовки,  разоблачала козни врагов и предателей,  нащупывала
среди горожан людей,  способных отдать себя общему делу.  Патриоты из группы
Урала,   как  и  разведчики  нашей  группы,   проводили  диверсионные  акты,
выкрадывали оружие,  взрывчатку,  собирали  ценные  для  подполья  сведения.
Боевики   Угрюмого   беспощадно  расправлялись  с   пособниками  оккупантов,
предателями, провокаторами.
   Весной,  накануне  Первого  мая,  неожиданно  пролился  свет  на  тайну
исчезновения Прокопа.  Люди Угрюмого схватили предателя Хвостова.  Тот перед
смертью  дал  покаянные показания.  Через  связного  Колючего они  попали  к
Прохору, от него к Демьяну и стали известны нам. Оказывается, еще до падения
Энска  сосед  Хвостова  Панкратов  выболтал,   что  остается  в  городе  для
подпольной работы и  назвал известного ему  Савельева.  Когда  пришли немцы,
Хвостов донес на Панкратова и Савельева в комендатуру. Савельева арестовали,
а Панкратова не тронули, хотя вызывали на допрос.
   Все звучало веско, правдоподобно и страшно.
   Угрюмый не  мог знать,  что Савельев -  это и  есть Прокоп,  как не мог
знать, что Панкратов - это связной Аким.
   Но поскольку Панкратов выдал Савельева, значит, он предатель и разговор
с ним следовало вести как с предателем.
   Надо было обдумать сложившуюся ситуацию.
   Демьян счел нужным выслушать мнение всех членов горкома.  Он знал Акима
и, невзирая на такую неопровержимую улику, как признание предателя Хвостова,
колебался. Геннадий требовал расправы над Акимом.
   Я и Андрей колебались.  Нас смущало,  почему Аким выдал только Прокопа?
Ведь он был связан еще с Демьяном и Прохором. Их-то не тронули!
   - У гестаповцев есть мозги,  -  возразил Геннадий. - Они поторопились с
Прокопом и  ничего не  добились.  Теперь осторожно выслеживают Акима,  хотят
вытянуть улов побольше. Пока не поздно, надо уничтожить Акима.
   Андрей возразил. Если немцы знают о существовании Демьяна и Прохора, то
немедленная расправа с  Акимом  ничего  не  даст,  ничего  не  изменит.  Это
запоздалая мера. К тому же показания Хвостова всего-навсего признание врага.
Почему я  должен им верить?  Он мог оклеветать Акима...  Прежде чем выносить
приговор, надо проверить человека.
   Геннадий взорвался.  Что значит проверить?  Где мы: в тылу врага или на
своей территории?  Тут дорога каждая минута.  Что с  ним цацкаться?  Если он
честный, этот Аким, почему не пришел и не рассказал о вызове на допрос?
   - Это говорит опять-таки Хвостов,  - заметил Андрей. - А мы должны сами
во всем убедиться.  Поэтому одновременно с проверкой Акима следует уточнить,
ведется ли  слежка за Демьяном и  Прохором.  Ведь о  них гестапо должно быть
известно,  по  версии  Безродного.  С  этим  делом  легко  справятся  ребята
Дим-Димыча и Угрюмого.
   На том и порешили.
   Наблюдение,  организованное за  Демьяном  и  Прохором,  успокоило всех.
Слежки не обнаружили.  Иначе получилось с  Акимом.  В  середине мая два моих
проворных хлопца доложили,  что  вечером тринадцатого Акима посетил на  дому
неизвестный  человек.  Он  пробыл  у  Акима  с  полчаса,  а  потом  прямиком
отправился в полицию.
   Вот тебе,  бабушка,  и  Юрьев день!  Что же теперь делать?  Может быть,
правы  Угрюмый и  Геннадий?  Почему  молчит  Аким,  почему не  предупреждает
Демьяна и Прохора об опасности? Значит, он предатель.
   Следовало продолжить наблюдение за  домом  Акима,  но  мои  ребята  уже
поработали,  и  их  могли приметить.  Поэтому Прохор дал  команду дальнейшее
наблюдение поручить Угрюмому.
   Спустя дня  четыре Угрюмый через  связного доложил Прохору:  дом  Акима
посетил "какой-то" молодой человек.  Просидел у него до комендантского часа,
а  затем  вместе  с  ним  вышел.  Они  прошли  до  здания  почты,  уселись в
поджидавшую их  машину.  Домой Акима привезли на  этой же  машине около часу
ночи.
   Теперь уже предательство Акима сомнений не вызывало,  Геннадий приказал
мне выкрасть Акима, доставить в наше убежище и допросить.
   Я стал готовить ребят к операции,  но осуществить ее не удалось. В ночь
на  девятнадцатое мая на глазах моих разведчиков к  дому Акима подкатили три
эсэсовца,  произвели обыск и  увезли Акима.  Домой он больш