ой.
   Пожаловали  еще  трое  гостей:  комендант  города  майор  Гильдмайстер,
начальник военного госпиталя доктор Шуман и высланный им навстречу секретарь
управы Воскобойников.
   Бургомистр впал в  ажитацию Он  переламывался в  поклонах,  расстилался
ковром,  готов был вывернуться наизнанку.  Его тонкие и прозрачные, точно из
воска,  уши просвечивали, голые, без единой ресницы, веки торопливо хлопали.
Купейкин старался всем  угодить,  всем сделать приятное.  В  каждом госте он
видел что-то таинственное и могущественное.  И заранее трепетал.  Наибольший
ужас наводил на него комендант города.
   Майор  Гильдмайстер,   широкоплечий,   высокий,   держался  подчеркнуто
холодно.  Глаза его,  полуприкрытые припухшими веками, презрительно смотрели
на  мир.  Он  чувствовал свое превосходство над  всеми.  У  него был длинный
квадратный подбородок,  лобастое лицо и  немного вдавленный нос (последствия
увлечения боксом). Слыл он офицером властным, решительным и неустрашимым. Со
своими  земляками он  держал  себя  надменно-торжественно,  а  с  русскими -
оскорбительно-вежливо. Северогерманский диалект выдавал в нем берлинца.
   Второй  гость  выглядел  проще.   Это   был   старик  лет  шестидесяти,
тяжеловесный, как слон, с отталкивающей внешностью и вставной челюстью Среди
гостей  он  оказался потому,  что  по  жене  состоял  в  каком-то  родстве с
министром пропаганды Геббельсом.  С этим нельзя было не считаться. Начальник
госпиталя без  умолку  болтал своими слюнявыми губами,  рассказывал анекдоты
вековой давности и сам первый смеялся над ними.
   Жена  бургомистра сочла  необходимым направить  новогодний праздник  по
должному руслу.
   - Господа! Можно к столу, - прозвучал ее глухой голос.
   Все встрепенулись,  как по команде, но майор Гильдмайстер поднял правую
руку и спокойно сказал:
   - Я  взял на себя смелость пригласить в  этот дом своего близкого друга
полковника Килиана.  Он  здесь проездом.  Подождем минутку.  Он украсит нашу
компанию.
   Слова эти были обращены не к  хозяину и  не к хозяйке дома,  а ко всем,
будто мы, гости, правомочны были решать этот вопрос.
   Валентина  Серафимовна  захлопала  в   ладоши  и   этим  выразила  свое
одобрение. Раздались возгласы: "Подождем!", "Пожалуйста", "Время есть". Жена
бургомистра пробормотала что-то  по-немецки.  Она  знала  несколько немецких
слов и с большой опаской пользовалась ими.
   Вначале  хозяева  и  гости  стояли  кучкой  посреди  гостиной,  окружая
коменданта, а затем по инициативе начальника гестапо и Валентины Серафимовны
стала прохаживаться парами, как в фойе театра.
   Секретарь управы Воскобойников шагал рядом со  мной.  Он поведал мне на
ухо,  что в числе приглашенных были начальник гарнизона, командир авиачасти,
комендант полевой комендатуры, командир полка и два офицера абвера. Но никто
из них, видимо, не придет.
   Бургомистр волновался и  то и дело,  поднимая ткань,  маскирующую окна,
поглядывал на улицу.
   И  вот наконец пожаловал близкий друг коменданта,  ничем не  приметный,
пожилой,  седоголовый полковник Килиан.  На  нем  были тщательно отглаженные
мундир и брюки.  Стоячий бархатный воротник с окантовкой говорил о том,  что
полковник штабной работник.
   Но не Килиан привлек к себе общее внимание.  Не он произвел впечатление
и эффект,  а молодая дама, его спутница. Лет двадцати шести - двадцати семи,
просто и со вкусом одетая,  она была свежа, женственна и привлекательна. Над
ее  продолговатыми глазами,  излучавшими зеленый свет,  четко вырисовывались
тонкие выгнутые брови...
   Нетрудно было убедиться,  что никто из  присутствующих не знал спутницу
полковника.
   Когда подошла моя очередь знакомиться, она подала мне маленькую крепкую
руку,  посмотрела на меня спокойным взглядом ясных глаз,  и я понял,  что не
оставлю никакого следа в ее памяти.
   Почти  всех  интересовал вопрос:  кто  она?  Гости  начали  шушукаться,
высказывать  догадки  и   предположения.   Жена  ли   это  полковника,   или
родственница,  или,  наконец,  знакомая -  никто сказать не  мог.  Одно было
известно: она немка.
   Звали ее Гизелой.
   Мне стало ясно,  что гвоздем сегодняшнего вечера окажется не комендант,
не начальник гестапо, а она, молодая спутница Килиана. Да такая женщина и не
могла не  быть центром внимания.  Это  понял не  только я,  но  и  Валентина
Серафимовна. Она не сводила с незваной гостьи своих любопытно-злых глаз.
   Все медленно направились в столовую. До Нового года оставалось немногим
более десяти минут.
   Майор Гильдмайстер и штурмбаннфюрер захотели сидеть рядом с Гизелой,  а
потому и усадили ее рядом с собой.
   Я смотрел на стол и не мог оторвать взгляда.  Ой,  как давно не видел я
такого изобилия! Здесь красовались ветчина, буженина, разносортные колбасы и
сыры, рыба копченая, вяленая, соленая, отварная, жареная, паштеты, консервы,
грибы,  кулебяка,  заливная холодная свинина и многое другое. Откуда все это
добыл  Купейкин?  В  каких  тайниках  хранились  такие  сокровища?  Чье  око
оберегало их?
   В  ожиданий  торжественной  минуты  гости  раскладывали  еду  по  своим
тарелкам. Купейкин разливал вино. Когда подошла очередь Гизелы, он достал из
буфета отдельную бутылку и сказал тихо, но торжественно:
   - Только для вас. Сухое. "Корво ди Саллапарута", из Сицилии.
   Гизела  мило  улыбнулась,  кивнула  и,  подняв  наполненный  золотистым
напитком бокал до уровня глаз, посмотрела на свет.
   Мы наблюдали за каждым ее движением.
   Майор Гильдмайстер взглянул на свои часы и поднялся с бокалом в руке.
   - Ауф!  Встать!  -  крикнул штурмбаннфюрер Земельбауэр и, выбросив руку
вперед, пролаял: - Хайль Гитлер!
   Ответили все, не особенно дружно.
   - Ч-ч...  -  прошипел  бургомистр,  и  взгляды  гостей  скрестились  на
коменданте.
   Майор  поздравил присутствующих с  Новым  годом.  Мы  поднесли к  губам
бокалы,  и  в  эту минуту задребезжал телефон,  стоявший в углу на маленьком
столике. Секретарь управы вскочил с места, опрокинув стул, и схватил трубку.
Просили коменданта.
   Майор  Гильдмайстер спокойно  допил  вино  и  не  торопясь направился к
телефону.
   Все  замерли.  В  столовой водворилась тишина.  Но  за  этой обманчивой
тишиной что-то скрывалось. Она таила какую-то угрозу.
   - Так...  Понимаю... Правильно... Поезжайте... Я буду здесь, - произнес
комендант, положил трубку и задумался.
   - Что-нибудь серьезное?  - поинтересовался штурмбаннфюрер, сощурив свои
крысиные глазки.
   - Как сказать, - неопределенно заметил комендант. - От этого мы никогда
не гарантированы. Горит состав с бензином на станции.
   У меня сильно сжалось сердце. Горячая волна радости подступила к горлу.
Трофим Герасимович выполнил новогоднее задание.
   - Дверь на балкон открывается? - спросил комендант.
   - Да, конечно, - ответил бургомистр.
   - Выключите свет!
   Начальник полиции,  ближе всех сидевший к выключателю,  быстро исполнил
команду, и комната погрузилась во мрак.
   Бургомистр завозился у двери. Загремела заслонка, щелкнул ключ в замке,
затрещала бумага,  которой были  заклеены щели.  Наконец дверь открылась,  и
вместе  со  струями  холодного воздуха  в  комнату  хлынули вопли  сирены  и
всполошенные выкрики  паровозных гудков.  Комендант,  гестаповец,  начальник
полиции, я и бургомистр вышли на балкон и закрыли за собой дверь.
   Метель угомонилась.  Втихомолку падая легонький снежок. Мороз крепчал и
сразу охватил нас в свои объятия.
   В  западной  части  города  полыхало  пламя.  Огонь  отражался в  низко
плывущих облаках.
   - С воздуха? - спросил начальник гестапо. - Но я не слышал зениток.
   - Диверсия, - сказал комендант.
   - Хм...  -  Штурмбаннфюрер поежился и обратился к начальнику полиции: -
Господин Пухов! Поезжайте, посмотрите сами.
   - Там мои люди, - заметил комендант.
   - Ничего, поезжайте, - повторил штурмбаннфюрер.
   - Слушаюсь,  -  произнес Пухов и, странно втянув голову в плечи, быстро
юркнул с балкона.
   Я  перегнулся через перила и стал смотреть вниз на цепочку автомобилей,
выстроившихся у  фасада.  Спортивный "хорьх"  с  откидным  верхом  -  майора
Гильдмайстера;  горбатый допотопный "штейр"  -  начальника госпиталя доктора
Шумана;  большой, приземистый, залепленный белыми пятнами "оппель-адмирал" -
начальника гестапо. А на "мерседесе", видно, приехали полковник Килиан и его
спутница.  Шоферы стояли кучкой,  глядели на зарево и  о  чем-то болтали.  В
темноте, точно светлячки, мигали горящие сигареты.
   Из  ворот,   расположенных  под  балконом,   часто  почихивая,  выкатил
полицейский "майбах". Чуть ли не на ходу в него вскочили двое.
   - Пойдемте, - предложил комендант, и мы вернулись в дом.
   Ужин  возобновился.   Тосты  следовали  за  тостами.  Полковник  Килиан
предложил  выпить  за  доблестную германскую армию,  бургомистр -  за  новый
порядок на земле, вводимый железной рукой фюрера. Штурмбаннфюрер Земельбауэр
поднял тост  за  тех  русских,  которые глубоко верят в  Гитлера и  помогают
немецкой администрации на оккупированной территории.
   Хмель,  подобно огненному току,  растекался по моим венам.  Голова чуть
кружилась,   но  мысль  работала  по-прежнему  четко,  я  прекрасно  понимал
происходящее, пил, ел, разговаривал, слушал.
   Шуман рассказывал анекдоты.  Он знал их массу.  В бестактной форме,  не
стесняясь  женщин,   он  выкладывал  самые  пересоленные  и   переперченные.
Бесстыдство этого  пошляка  со  вставной  челюстью  превышало  всякую  меру.
Килиан,  Гильдмайстер и  Земельбауэр косились на него,  но молчали.  Гизела,
казалось,  не слышала доктора и оживленно переговаривалась то с одним,  то с
другим гостем.
   Я   изредка  останавливал  свой   взгляд   на   ней.   Происходило  это
бессознательно,  независимо от  меня,  как  биение  сердца.  Гизела обладала
какой-то  притягательной силой.  Она держала себя в  высшей степени скромно,
без кокетства,  без игры.  У нее был низкий,  глубокий,  грудной,  воркующий
голос,  и  в этом я видел какое-то неотразимое очарование.  До меня долетали
обрывки фраз, брошенных Гизелой.
   - Там угощали нас страшным напитком.  Забыла, как называется. Он отдает
цитварным семенем.
   "Где там? - гадал я. - Кто же, в конце концов, она?"
   - Где вы жили в Афинах?
   - Сначала в отеле "Король Георг", потом в "Великобритании".
   "Так, - ответил я, - значит, она была в Греции".
   Гизела хотела добавить что-то,  но ее перебил этот пошляк доктор Шуман.
Он   начал  рассказывать  анекдот  о   вскрытии  трупа,   причем  с   такими
подробностями, от которых, скажем прямо, наш аппетит не мог улучшиться.
   Хозяйка подала национальное баварское блюдо - ливерные клецки. Я понял,
что  это блюдо -  дань штурмбаннфюреру.  Он  оценил внимание к  своей особе,
встал, подошел к Валентине Серафимовне и поцеловал ей руку. Та просияла.
   Дружно принялись за клецки.
   Все,  кроме  Гизелы и  коменданта,  были  под  хмельком.  Осмелела даже
застенчивая жена бургомистра. Муж упрекал ее в том, что она допустила ошибку
и не пригласила какого-то актера с гитарой. Она громко возражала:
   - Ни  за что!  Не терплю артистов!  Это неполноценные люди.  У  них нет
своего языка, своих мыслей.
   Ей  начал  возражать секретарь управы Воскобойников,  но  в  это  время
внимание всех привлек неожиданно вошедший в  столовую лейтенант из городской
комендатуры,  тот  самый,  с  помощью которого я  сделал  головокружительную
"карьеру".  Снег на  его  фуражке,  воротнике и  плечах шинели еще не  успел
растаять.
   Майор Гильдмайстер извинился перед дамой,  поднялся и  твердой походкой
направился к  лейтенанту.  Он  обнял своего подчиненного за талию и  вывел в
коридор.
   Через несколько минут они  оба  вернулись.  На  лейтенанте уже не  было
фуражки и шинели.  Он занял место уехавшего начальника полиции,  но,  увидев
меня, поменялся местом с Воскобойниковым и оказался со мной рядом.
   Мы чокнулись, поздравили друг друга и выпили по бокалу.
   Я спросил лейтенанта:
   - Почему так поздно?
   Он объяснил, что попал сюда совершенно случайно, и на ухо добавил:
   - В машину начальника полиции кто-то бросил гранату. Возле казино. Убит
он, шофер и референт.
   "Так,  все  ясно,  -  с  удовлетворением отметил  я.  -  Костя  задание
выполнил. Только ни он, ни кто-либо другой гранату не бросал. Костя уложил в
багажнике "майбаха" магнитную мину, и она сработала".
   То, о чем лейтенант сообщил мне шепотом, комендант рассказал всем.
   Начальника госпиталя передернуло.
   - Черт знает что!  Состав с горючим. Начальник полиции. Эти аттракционы
мне не нравятся!
   - Да,  -  протянул полковник Килиан.  -  Не  совсем  удачная прелюдия к
Новому году. Я был на передовой, там, знаете, спокойнее.
   Штурмбаннфюрер побагровел,  стукнул своим  детским кулачком по  столу и
сказал:
   - Ничего! Я доберусь до них.
   В голосе его я не почувствовал особой уверенности.
   Бургомистр, основательно "окосевший", пытался заверить гостей, что и он
со своей стороны примет все возможные меры. Он начал было перечислять, какие
именно,  но поперхнулся Слова у  него вылетали с надрывным кашлем и крошками
от кулебяки. Гизела сделала брезгливую мину и немного отодвинулась.
   Мне в  голову лезла сумасбродная мысль:  "А что,  если выпить за упокой
души Пухова?" Мысль поистине сумасбродная.
   Валентине Серафимовне очень хотелось завести патефон и потанцевать,  но
майор Гильдмайстер решительно запротестовал: пора разъезжаться.
   Все  встали  из-за  стола.  Полковник Килиан  загремел  стулом  и  едва
удержался на ногах.
   Начали прощаться.  Когда я  второй раз за эту ночь ощутил в  своей руке
теплую руку Гизелы,  меня охватило чувство какой-то неловкости. Природу этой
неловкости я еще не понимал.
   В передней штурмбаннфюрер сказал мне:
   - Я довезу вас на своем "оппеле".
   - Благодарю, - ответил я.
   - Где вы живете?
   Я рассказал.
   Знаки внимания со стороны начальника гестапо начинали тревожить меня. Я
предпочел бы добираться домой пешком.
   Мы вышли на улицу. Машины коменданта и полковника Килиана уже отъехали.
Шофер "оппеля" прогревал мотор, и плотный газ клубился у глушителя.
   Когда  Земельбауэр взялся  за  ручку  дверцы,  в  центре города грохнул
взрыв.  Затем  застрекотал короткой  очередью  автомат,  и  опять  наступила
тишина.
   - Вы слышали? - как бы не веря себе, спросил гестаповец.
   - Да, слышал, - подтвердил я.
   Я  мог сказать больше.  Я мог сказать,  что взлетело в воздух помещение
радиоузла и радиостудии и что для этого понадобилось шестнадцать килограммов
взрывчатки,  а главное -  смелость и отвага ребят из группы Андрея,  которых
гауптман Штульдреер считает верными людьми абвера.
   - Где же это? - нюхая носом воздух, поинтересовался Земельбауэр.
   - Трудно сказать. Где-то в центре.
   - Поехали, - предложил он и сплюнул.
   Мы уселись рядом, и "оппель" неслышно тронулся с места.


   16. Геннадий нервничает

   Домой я попал в четыре часа утра.  Хозяин не спал.  Он сидел за столом,
макал в воду черствый, проржавевший сухарь и грыз его.
   - Ну как? - спросил я, раздеваясь.
   Трофим Герасимович аккуратно смел  на  широкую шершавую ладонь крошки и
ловко бросил их в рот. Потом подмигнул мне:
   - Видать по всему,  все в порядке.  Полыхало,  куда там! Сработали твои
зажигалочки.
   Трофим Герасимович намекал насчет моего участия в поджоге состава Это я
снабдил его зажигалками, последними из моего личного запаса.
   Когда рассказывал Трофим Герасимович,  казалось, будто сложную диверсию
совершить было легко и  просто Он передал всю историю за две минуты,  и  при
этом самыми обычными словами -  "подошли,  заложили, ушли". На самом же деле
это   была   труднейшая  операция,   потребовавшая  недюжинной  смелости   и
находчивости.  Железнодорожные пути и составы охранялись усиленными нарядами
солдат и  полицаев.  И  хотя Трофим Герасимович улыбался и  равнодушно махал
рукой,  я  чувствовал еще  не  улегшееся  в  нем  волнение.  Новогодняя ночь
заложила новые морщины на его лице.  Он не спал, ждал меня: хотел поделиться
своей радостью.  И  только когда я выслушал его,  он забрался под теплый бок
супруги и, сраженный усталостью, мгновенно уснул.
   Я последовал его примеру Мне для отдыха едва-едва хватило времени в эту
новогоднюю ночь: предстояла встреча с Геннадием и Наперстком.
   Спал я немного,  но крепко. Мне снилась молодая немка Гизела. Снилась в
какой-то необычной обстановке,  как это часто бывает во сне. Мы шли с ней на
лыжах.  Шли глухим хвойным лесом,  а по нашим стопам следовал штурмбаннфюрер
СС  Земельбауэр.  Потом  мы  очутились  в  зрительном зале  неизвестного мне
кинотеатра,  смотрели фильм, и Гизела все время сжимала мою руку. А когда мы
вышли из театра, на дворе стояло лето - солнцепек, духота. Мы пили лимонад и
не могли напиться.  Он был теплым,  не утолял жажды.  Проснувшись,  я первым
долгом подошел к  жбану и выпил целый ковш воды.  Хозяин спал,  и его мощный
храп сотрясал стены дома. Часы показывали восемь с небольшим.
   Я быстро оделся и вышел. Глазам моим открылось изумительно белое сияние
снега.  Он  был всюду:  на  земле,  на  крышах,  на  заборах,  на  верхушках
телеграфных столбов и на проводах. Стоял чудесный морозный день, первый день
нового,  сорок третьего года.  В  небо над вокзалом медленно тянулись столбы
дыма,  заволакивая чистые облака. Состав продолжал гореть, а виновник пожара
в это время крепко спал.
   По пустынным улицам дремавшего города вяло бродили патрули.  Сегодня их
было необычно много. Оно и понятно.
   Прежде чем я добрался до дома Геннадия, мне пришлось трижды предъявлять
документы.  По  количеству патрулей,  по  безлюдью на  улицах  нетрудно было
догадаться, что в городе происходят облавы.
   К  Геннадию должен был  заглянуть и  Андрей.  Так  условились мы  после
заседания.  Дневная встреча нас не пугала.  Я являлся сотрудником управы,  а
Андрей вербовщиком абвера. На худой конец встречу у Солдата он мог оправдать
намерением привлечь нас к сотрудничеству с абвером.
   Геннадия я  застал за бритьем.  Он сидел у  окна перед небольшим куском
зеркала  от  разбитого  прожектора,  неторопливо мылил  щеки  и  старательно
выбривал.  Лицо его,  заметно припухшее,  с мешками под глазами, убедительно
свидетельствовало о том, что Новый год он встретил не без шнапса.
   На   мое  приветствие  он   едва  ответил.   Я   думал,   что  Геннадий
поинтересуется вчерашним  балом  у  бургомистра,  но  он  не  задал  никаких
вопросов и вообще не проявлял желания разговаривать Молча добрился,  подошел
к рукомойнику и стал полоскаться.  В это время подал голос его наследник. Он
спал на диване между подушками и начал орать так, будто с него снимали кожу.
Геннадий прервал умывание,  наскоро вытерся,  взял своего питомца на  руки и
неловко пестуя, принялся успокаивать.
   Я смотрел на Геннадия и думал. Дети есть дети. И этого пацана он должен
любить.  Но почему он ни разу не вспомнил и  не заговорил о  Наташе -  своей
единственной дочери?  Неужели она не оставила никакого следа в его душе? Мне
неудобно было начинать с  ним разговор на эту тему,  но очень хотелось.  А я
Наташу и мальца Мишу часто видел во сне.
   Ввалился с мороза Андрей, озябший, покрытый инеем.
   - Привет.  С Новым годом, - бросил он деловито. - Сегодня ночью две мои
группы выбрасывают в партизанскую зону.  Одну -  в район Борисова,  другую -
под Смоленск. Знаете, что кокнули Пухова?
   Я кивнул. Геннадий промолчал.
   - А что, радиоузел взлетел на воздух? - опять спросил Андрей.
   Я снова кивнул.  Геннадий расхаживал по комнате и,  легонько постукивая
ребенка по мягкому месту,  что-то мурлыкал.  Он никак не реагировал и на мое
сообщение о  том,  что  Трофим  Герасимович с  напарником подожгли состав  с
горючим.
   Андрей  внимательно поглядел на  Безродного,  вынул  из  кармана смятую
сигарету, расправил ее и закурил.
   - У меня только что был гауптман Штульдреер,  - проговорил он и, достав
из кармана клочок бумаг