и,  протянул мне.  -  Это координаты моих хлопцев.  С
завтрашнего дня их можно слушать. Уведоми Решетова!
   На  моем  лице  застыл вопрос.  Что  значит "уведомить"?  Это  значит -
зашифровать телеграмму. А шифр-то у Солдата!
   Андрей внес ясность и сказал Геннадию:
   - Шифр передай Дим-Димычу.
   - И не подумаю, - усмехнулся тот и поддал сильного шлепка сыну.
   Андрей нахмурился.
   - Да-да,  -  подтвердил Геннадий. - И не подумаю. Или тебе, или никому.
Ни о каком Дим-Димыче не может быть и речи.
   - А если Демьян... - начал было Андрей.
   Вспыливший мгновенно Геннадий резко оборвал его:
   - Плевать я  хотел на твоего Демьяна!  Я подчиняюсь горкому,  а не ему.
Тоже мне умник нашелся.  Командовать мастер.  Подумаешь,  пуп земли русской.
Пусть сидит в  лесной норе и  занимается своими делами.  И нечего совать нос
куда не следует.
   Андрей улыбнулся и спокойно вставил в паузу:
   - Быть может, ты сам скажешь об этом Демьяну?
   Слова эти больно задели Геннадия.
   - Предоставляю эту возможность тебе. Лижи ему задницу!
   Мне очень хотелось, чтобы Андрей встал, подошел к Геннадию и дал ему по
физиономии.  Ему это сделать было совсем не трудно при его росте и силе.  Но
он только побледнел. Побледнел и сказал:
   - Демьян  умеет  командовать,  ты  прав.  Тут  он  мастер,  а  ты  и  в
подмастерья к нему не годишься.
   Геннадий подошел к  кровати,  швырнул в  нее  своего сына и,  энергично
жестикулируя, вновь стал выплескивать свою злость:
   - Ни черта он не умеет,  твой Демьян. Только корчит из себя. В подполье
провал за  провалом.  Сам  виноват,  а  на  других хочет  свалить.  Ищи  ему
предателя! Xa! Сам пусть ищет!
   Андрей тяжело опустил руку на стол и встал.
   - Хватит! Не будем ослами. Давай шифр!
   Геннадий хотел что-то сказать,  глотнул воздух и  молча вышел в  другую
комнату. Вернулся оттуда со спичечным коробком в руке.
   - Здесь все.
   Андрей неторопливо проверил и передал коробок мне.
   - У тебя будет, - проговорил он.
   Геннадий посмотрел на нас и глухо, сдерживая злобу, произнес:
   - Ладно. Проваливайте. Без вас тошно.
   Андрей кивком указал мне на дверь. За порогом он сказал:
   - Составь две телеграммы Решетову.  В  одной укажи,  что по  инициативе
Демьяна горком  развенчал Геннадия.  Во  второй сообщи о  новогодних ударах.
Добро?
   - Ладно.
   - Я  виделся с  Пейпером,  -  продолжал Андрей.  -  Да,  он беседовал в
приемной доктора с Помазиным.
   - Это очень важно, - заметил я.
   - Во  всяком  случае,  этого  типа  сейчас знают  в  лицо  трое  наших.
Посмотрим, что даст нам понедельник.
   Мы  расстались.  Поскольку Новый год выпал на пятницу,  а  в  пятницу у
доктора был  приемный день,  я  имел  все  основания заглянуть к  нему.  Там
никаких  новостей не  было.  Небольшая новость заключалась в  радиограмме за
подписью Решетова. Я расшифровал ее дома. Она гласила:

   "Днями  в   Энске  должен  появиться  оберштурмбаннфюрер  СС  Себастьян
Андреас.  Примите все меры,  чтобы узнать,  с  кем из горожан он будет иметь
встречи".

   Я постарался запомнить имя эсэсовца и сжег бумажку.


   17. Сюрпризы

   - Ради бога,  зайдите сегодня!  - Эту фразу я услышал в десяти шагах от
управы,  когда заворачивал за  угол.  Оглядываться не следовало,  слова были
брошены  мимоходом,   чтобы  не  вызвать  подозрения  у  посторонних.  Но  я
оглянулся,  встревоженный:  от меня удалялась Наперсток.  На ней был платок,
старомодная,   сильно   поношенная  плюшевая  кацавейка  и   несуразные,   с
перекошенными задниками валенки.  Как ни в чем не бывало твердыми маленькими
шажками она переходила дорогу.
   "Ради  бога,   зайдите  сегодня",  -  повторил  я  мысленно.  И  тотчас
почувствовал смутное  беспокойство.  Еще  ни  разу  Наперсток  не  назначала
внеочередную  явку  таким  способом.  Ни  разу  не  звучал  так  тревожно  и
просительно ее голос.
   Что  случилось?  Прошла ровно  неделя,  как  я  и  Андрей были  в  доме
Аристократа,  видели его и Наперстка. Мы пришли в воскресенье вечером и ушли
в  понедельник:  ждали Дункеля-Помазина.  Но он не явился за своей машинкой.
По-видимому,  планы его менялись,  и нам следовало это учесть,  принять меры
предосторожности, временно прекратить посещение Аристократа. И вдруг сигнал!
   Смутное  беспокойство рождало  различные предположения,  одно  страшнее
другого.  Я  досадовал на Наперстка:  она могла сказать еще несколько слов и
объяснить, что произошло. А теперь мне приходится ломать голову и мучиться.
   Работа валилась из рук.  Я писал какие-то бумажки,  не вникая в них, не
понимая  сути.  В  голове  билась  одна  мысль:  "Надо  идти!  Надо  идти  к
Аристократу. Скорее!"
   Сегодня понедельник. Карл Фридрихович принимает с десяти до тринадцати.
Пора! Но как вырваться из управы? Что придумать? Кажется, все испробовано, и
нового  ничего  не  изобрести.  Беспокойство нарастало,  вызывало физическую
боль: у меня адски ломило виски.
   Что же предпринять?
   Раздался звонок:  вызывал к себе бургомистр.  Сейчас отпрошусь.  Скажу,
что беспокоит печень, не могу работать.
   Увы, бургомистр предупредил мое намерение.
   - Только  что  звонил  штурмбаннфюрер  Земельбау-эр,  -  сказал  он.  -
Вызывает вас к себе. Сейчас. Моя машина стоит у подъезда. Поезжайте!
   Сердце мое сжалось от неприятного предчувствия:
   - А что такое?
   Господин Купейкин беспомощно развел руками.
   Я  поклонился и  вышел.  Еще  сюрприз!  Зачем я  понадобился начальнику
гестапо? Не связано ли это с сигналом Наперстка?
   По пути к зданию гестапо я передумал бог знает что. И конечно, в голову
лезло самое худшее. А что, если Дункель уже знает, что доктор - наш человек?
Что, если он следил за домом доктора? Быть может, доктора арестовали!
   - Подождать? - осведомился шофер, когда машина остановилась у подъезда.
   - Нет!  -  ответил я. И в голосе моем было столько отчаяния, что самому
сделалось страшно.
   Я переступал этот роковой порог в первый и,  возможно, в последний раз.
Все допустимо.  Сколько патриотов нашло свой удел в этих страшных стенах,  и
уж,  конечно,  никто из  них  не  предполагал найти здесь конец.  Я  тоже не
предполагал. Но кто гарантирован?
   Я  поднимался  по  крутым  ступенькам бывшего  здания  горкома  партии,
стараясь взять себя в руки и подготовиться к неведомому.
   Штурмбаннфюрер СС  не  встал при  моем появлении,  а  лишь откинулся на
спинку стула. Спинка была выше его головы. Этот убогий человечишка с птичьей
головой,  косоплечий,  обрадовал меня:  он  любезно протянул через стол свою
мягкую,  детскую руку и, когда я пожал ее, предложил сесть. Потом пододвинул
пачку сигарет, зажигалку. Я с удовольствием закурил.
   Затянулся раз-другой, и биение сердца пришло в норму. Тревогу как рукой
сняло.
   Штурмбаннфюрера окружали кипы газет,  сводок, папок, докладных записок,
пачки  раскрытых сигарет,  огромный сейф,  начатая бутылка вина,  раскладной
диван с подушкой и одеялом, несколько охотничьих ружей.
   - Не ожидали? - осведомился гестаповец.
   Я признался, что не ожидал.
   Он улыбнулся, показав свои желтые лошадиные зубы.
   - Я же обещал запомнить вас.
   "Провалился бы ты со своей памятью в преисподнюю",  - едва не сорвалось
с моих губ проклятье.
   Штурмбаннфюрер поинтересовался, как я живу, как идут дела в управе, как
отнесся к моему вызову господин бургомистр.
   Я  отвечал и думал:  "Неужели за этим он вызвал меня?  Нет-нет.  Что-то
другое. Но что?"
   Тревога вновь начинала подтачивать сердце. Кажется, рано я успокоился.
   Гестаповец слушал мои ответы, скалил зубы в улыбке, для которой не было
никакого повода,  и,  откидывая голову  с  крохотным остреньким подбородком,
пускал к потолку дым аккуратными маленькими колечками.
   Продержав меня минут десять в томительной неизвестности и раздумье,  он
сказал на своем тягучем диалекте баварца:
   - Сегодня вы мне нужны, господин Сухоруков.
   - К вашим услугам, - выразил я готовность.
   - Валентина Серафимовна заболела  Она  часто  болеет.  Женщина.  А  мне
сегодня надо допросить одного типа.  Это займет полчаса. От силы час, - и он
нажал кнопку звонка.
   Вошедшему эсэсовцу начальник гестапо сказал одно слово:
   - Коркина!
   Эсэсовец щелкнул каблуками и удалился.
   Всех подпольщиков я знал по фамилиям. Коркина среди них не было. А быть
может,  кто-нибудь из ребят нарочно назвал себя так, чтобы сбить гестаповцев
со следа?
   Ввели совершенно незнакомого мне,  полного, с одутловатым лицом мужчину
лет тридцати пяти.  По  его физиономии гуляла какая-то идиотская улыбка.  Он
подобострастно поклонился штурмбаннфюреру,  потом мне,  и я сразу проникся к
нему  отвращением.   Не  ненавистью,  а  именно  отвращением,  граничащим  с
брезгливостью.
   Земельбауэр указал пальцем на высокий табурет в углу, и Коркин без слов
понял,  что  надо сесть.  Он  еще раз поклонился,  сказал:  "Благодарю" -  и
водрузился на табурет.
   Штурмбаннфюрер подал мне несколько листков, схваченных скрепкой.
   Это  был  акт,  в  котором  сообщалось,  что  Коркина "сняли" с  поезда
недалеко от  Энска  прошедшей ночью.  При  нем  нашли  несколько килограммов
сливочного масла,  два куска свиного сала,  махорку в пачках,  спички, соль,
сухари.
   Он  ничего не  скрывал.  Да,  он коммунист.  Точнее,  кандидат в  члены
партии.  Вступил  в  позапрошлом году.  Втянули.  Долго  беседовали  с  ним,
уговаривали и обрабатывали.  Кроме того,  он партизан.  Как стал партизаном?
Очень просто.  В  сорок первом году при эвакуации поезд,  в котором он ехал,
угодил под бомбежку.  Спасались кто как мог. Коркин бежал, добрел до деревни
Ушкино и  поселился в  доме  вдовы Твердохлебовой.  Что  делал?  Все!  Копал
картошку,  молотил цепом рожь,  рубил солому, собирал колосья и, кроме всего
прочего,  ездил по нарядам старосты в лес за дровами.  Вот там-то, в лесу, в
декабре  прошлого  года  его  и  зацапали партизаны.  Зацапали -  и  тут  же
допросили с пристрастием.  Поверили, но к себе не повели. Приказали сидеть в
деревне Ушкино и следить за движением немецких войск по большаку. А движения
никакого не было.  Двенадцатого декабря пришел человек от партизан и сказал:
"Мотай-ка,  брат Коркин, в Энск и попытайся там устроиться. Биография у тебя
чистая.  Сойдешь за спекулянта.  Кое-что из продуктов мы тебе дадим".  Вот и
все.
   Я прочел протокольную запись и вернул Земельбауэру.
   - Узнайте, кем Коркин был до войны, - поинтересовался он.
   Я  задал вопрос.  Оказалось,  что до  войны он  проживал в  Энске.  Был
вахтером  на  заводе,   пожарным  инспектором,   нарядчиком,  Десятником  на
строительстве  железнодорожного клуба,  заведующим  материальным  складом  и
перед самой войной - кассиром горторговской базы.
   Далее вопросы следовали один за  другим,  и  Коркин отвечал на  них без
запинки.  Есть ли у  него знакомые в  Энске?  А как же!  И не один,  а куча.
Конечно, часть из них удрала, попала в армию, но кое-кто и уцелел, В этом он
уверен.
   А где остановится Коркин, если его отпустят?
   Коркин  усмехнулся.  Скажите пожалуйста,  проблема!  Об  этом  господин
начальник гестапо пусть не беспокоится.
   А  можно  ли  надеяться,  что  Коркин  будет  честно служить Германии и
ставить в известность гестапо обо всем, на что обратят его внимание?
   Конечно.  Если бы  дело обстояло иначе,  разве он согласился бы ехать в
Энск?  Это же все равно,  что совать голову в пасть крокодила.  Нет-нет. Все
будет хорошо, и господин Штурмбаннфюрер останется доволен.
   - Пусть  назовет адреса своих  лучших знакомых,  -  предложил начальник
гестапо.
   Коркин назвал двенадцать адресов.  Запомнить все я не мог, но некоторые
постарался.
   Допрос  закончился  вербовкой.   Земельбауэр  назначил  Коркину  первое
свидание на Старопочтовой улице, дом восемь, в среду, в пять вечера.
   Когда Коркина вывели, Штурмбаннфюрер спросил меня:
   - Ваше мнение: можно ему верить?
   - Вполне, - заверил я.
   - Но до поры до времени?
   - Почему?
   - Скользкий он какой-то... Слишком угодливый.
   - Возможно, - неопределенно заметил я и спросил: - Мне можно идти?
   - Вы торопитесь?
   - Да. Ждет работа, и чувствую себя неважно. Голова болит.
   - Не смею задерживать.  Надеюсь, что разговор, который произошел здесь,
умрет в вашей памяти.
   - Вне сомнений.
   Я  выбрался на  свет божий,  облегченно вздохнул и  торопливо зашагал к
дому Аристократа. Было уже две минуты второго, время приема истекло, но ради
такого случая приходилось нарушать правила.
   Дверь, как всегда, открыла Наперсток И едва я переступил порог, как она
точно обухом ударила меня по голове:
   - Пропал Карл Фридрихович.
   Я выдержал паузу и спросил:
   - Что значит "пропал"?
   - Пропал.  Вчера в десять пришла машина.  Легковая.  Я пустила шофера в
дом.  Он  сказал,  что приехал от Пейпера за доктором.  Пейперу плохо.  Карл
Фридрихович быстро собрался.  Взял кое-что  Я  проводила его до  машины.  Он
открыл дверцу,  сел на заднее сиденье и  сказал:  "А,  старые знакомые!" Ему
ответил мужской голос:  "Да-да,  доктор.  Это я и надоумил господина Пейпера
поехать за вами". Машина тронулась, и больше Карла Фридриховича я не видела.
   Новость была страшной,  невероятной Я молчал.  До меня, кажется, еще не
дошел смысл услышанного.
   - Знаете  что?  -  продолжала  Наперсток.  -  Голос  человека,  который
разговаривал с доктором в машине, показался мне знакомым. Я уже слышала его.
Это Помазин.
   Помазин-Дункель.
   У меня зашлось дыхание.
   - Уверена?
   - Да-да-да! Делайте со мной, что хотите, но это он.
   - Шофер русский?
   - Да!
   - Марку машины не запомнила?
   - По-моему,  это наша машина.  Русская.  Кажется,  "эмка".  Но точно не
скажу. Если бы я...
   - Да, милая. К сожалению, мы все недостаточно дальновидны.
   - Почему я говорю, что "эмка"? Ведь отец мой - шофер.
   - Понимаю.
   Я  задумался.  Неужели это Дункель-Помазин?  Неужели он  воспользовался
Пейпером?  А что же, вполне возможно! Надо немедленно проверить. Как? Только
через Андрея. Повидать его и поставить в известность. И повидать немедленно.
Но это не все.  Необходимо решить вопрос с Наперстком. Пропал ли доктор, жив
ли  он  или  погиб,  украден ли  Дункелем или арестован гестапо -  все равно
оставлять Наперстка в доме нельзя.  Каждую минуту может нагрянуть новая беда
С  Дункелем и гестапо шутки плохи.  Но что предпринять?  Где,  куда,  у кого
спрятать девушку?
   Озадаченный,  я  прошелся по  комнатам,  ища  решения  вопроса.  Как-то
странно выглядел дом без Карла Фридриховича. Неужели я больше не встречу эту
благородную и возвышенную душу? Больно и горько стало на сердце от недоброго
предчувствия.
   - Что же делать? - спросила Наперсток.
   Решение пришло  невзначай:  убежище -  "Костин погреб".  Другого выхода
нет.  И  сегодня же,  иначе можно потерять и  Наперстка,  и  связь с Большой
землей.
   - Улицу Щорса знаешь?
   Наперсток покачала головой: нет, она не знает.
   Я взял со стола доктора листок бумаги и набросал схему.
   - Смотри.  Это ваша улица,  дом доктора. Это - бывшая Щорса. Сейчас она
Кладбищенская.  В  квартале один домик.  Номер шестьдесят девять.  Запомнить
нетрудно: туда, сюда и обратно. Между четырьмя и пятью часами, но не позднее
пяти, ты должна быть там. Скажешь, что прислал Цыган.
   - А кому сказать?
   - Кто встретит в доме.
   - Это совсем?
   - Да. Забери лишь то, без чего не обойтись.
   - А рация?
   - Неси сюда.
   В  этот день я сделал очень рискованный шаг.  Вынужден был его сделать.
Никто не знал,  что готовит нам грядущий час.  И  чтобы не проклинать себя в
будущем, я поступил так, как подсказывал в эту минуту разум.
   Я вынул портативную рацию из футляра, завернул в тряпку, потом в газету
и обвязал тоненьким шнурочком.
   Наперстку приказал бросить футляр в печь.  И еще сказал:  если кто-либо
до  ее  ухода попробует проникнуть в  дом,  пусть она  выйдет черным ходом и
через соседний двор выберется на параллельную улицу.
   Я взял сверток и отправился. И куда бы вы думали?
   В  бильярдную при казино.  Я  никогда там не  был,  но знал все со слов
Андрея.
   На мое счастье, бильярдная была пуста: ни единой души. Я пересек гулкий
зал, добрался до второй, внутренней двери и на всякий случай постучал.
   - Можно. Входите, - послышался голос Андрея.
   Я вошел. Андрей сидел у окошка, налаживал наклейку на конец кия. Увидев
меня, он встал, глаза его безмолвно спрашивали: "Ты зачем сюда?"
   Комнатушка была вся как на ладони,  и мне не надо было спрашивать, один
Андрей или нет. Я сказал:
   - Исчез Аристократ.
   - Что? - переспросил Андрей. Он был озадачен так же, как и я.
   Я повторил,  сел на жесткий топчан,  покрытый грубошерстным одеялом,  и
рассказал все, что случилось сегодня.
   - Ерунда! - проговорил Андрей.
   - Что ерунда?
   - Пейпер здесь ни при чем. Вчера он пришел в девять вечера и ушел около
двенадцати.  Все время играл.  И сообщение письменное мне передал.  Это дело
рук Дункеля. Вот же паразит! А как же с Наперстком?
   Я рассказал.
   - Молодец, правильно. Но почему так поздно, почему не сейчас?
   - Я должен предупредить Костю или его сестру.
   - Так. А тебе надо быть в управе?
   - Совершенно верно.
   - Я сам предупрежу.  Иди.  А это что?  -  спросил он, заметив сверток в
моей руке.
   - Рация.
   - Сумасшедший, - тихо проговорил Андрей.
   - Другого выхода нет. - Я протянул сверток другу: - Спрячь пока!


   18. Доктора нет

   - Ваши расчеты строились на  песке,  -  заметил Демьян и  прикурил свою
самокрутку от  самокрутки Андрея.  -  Дункель и  не  собирался снова идти  к
доктору за машинкой.  У него свой план.  Возможно,  он заранее договорился с
Пейпером, подстроил вызов Аристократа.
   - Исключено!  -  твердо ответил Андрей и  пояснил:  -  Тот вечер Пейпер
провел в бильярдной.  Кроме того,  исчезновение доктора для Пейпера такая же
загадка, как и для нас.
   - Вы ему верите? - поинтересовался Демьян.
   - Вполне. А что?
   - Ничего.  Очень  хорошо,  когда  человек  верит  другому и  не  боится
признаться в этом.
   Последовало длительное молчание.  Демьян способен был не  только делать
ОВ - очередное втирание, но и честно одобрять то, что считал правильным.
   Андрей хмурился и без нужды дул на свою цигарку.
   Наперсток стояла,  опершись плечом о  дверной косяк.  Все это время она
пребывала в  состоянии какой-то  тупой летаргии.  Несчастье,  постигшее нас,
особенно остро коснулось ее отзывчивого сердца.
   Да, Карла Фридриховича нам больше никогда не увидеть. Тяжко, но факт. И
никто из нас -  ни Демьян,  ни Андрей, ни я, ни Наперсток - не ведает, какой
срок жизни каждому определила судьба.  Так всегда во время войны, особенно в
подполье.  Как хорошо начался новый год: сгорел состав с горючим, взлетел на
воздух городской радиовещательный узел,  разорвался на части со своими двумя
приспешниками начальник местной полиции Пухов,  укоротилась жизнь  предателя
Коркина,   которого  через   меня   допрашивал  и   вербовал  штурмбаннфюрер
Земельбауэр. Достигла Коркина рука Клеща - Трофима Герасимовича Пароконного.
Это успех. Это удача. А вот Карла Фридриховича мы потеряли. По чьей же вине?
Даже ответить трудно на этот вопрос.
   - Может статься, с доктором уже расправились, - заметил Демьян.
   Наперсток всхлипнула и с дрожью в голосе произнесла:
   - У  меня,  как и у всех,  одна жизнь.  Но ради Карла Фридриховича я бы
рассталась с ней без колебаний. Какой человек!
   Девушку никто не поддержал.
   - А что сейчас в его доме? - осведомился Демьян.
   Я сказал.  Лишь позавчера там начались работы по переоборудованию.  Вся
обстановка,  медицинское оборудование и инструменты вывезены управой. В доме
доктора разместится городской радиоузел, лишившийся в новогоднюю ночь своего
помещения.
   - Я смотрю так,  -  рассудил Демьян. - Если бы доктора забрало гестапо,
то  наверняка дом заняли бы  на  следующий же  день.  А  ведь прошло столько
времени.
   - Тут ясно. Это дело р