ие разногласия... Помирить кадетов
и большевиков было невозможно, а старик был активным членом партии кадетов.
   Вот так... Значит, с отцом у Мигалкина дороги разошлись...
   Если следствие хочет знать,  почему он остановился на профессии шофера,
ответить нетрудно:  еще мальчишкой тянулся к  ней,  любил ее и не думал ни о
чем другом.
   Знает ли он о том,  что школа в Харбине,  которую он окончил,  готовила
диверсантов и террористов?  Точно не знает. Ходили слухи. Но ему лично никто
и никогда никаких предложений не делал.
   По делу,  которое интересует следствие,  готов сообщить все без утайки.
Да,  он действительно подвез на своей трехтонке со станции в  город в ночь с
двенадцатого на тринадцатое февраля двух пассажиров:  мужчину и женщину Нет,
сам он не набивался. Наоборот, они напросились. Встретился с ними на перроне
часа  три  спустя после прохода поезда возле багажного склада,  где  получал
четыре ящика с запасными частями.
   Мужчина спросил его,  где можно остановиться приезжим Мигалкин ответил,
что гостиницы в городе нет, приезжие устраиваются кто как может, но он знает
одну квартирную хозяйку, у которой раньше жил. Речь шла о Кульковой. Мужчина
согласился -  на том и порешили.  Перед чем как отправиться в путь,  мужчина
обратился со вторым вопросом: не слышал ли Мигалкин о ветвраче Проскурякове,
жителе города? Мигалкин не знал Проскурякова.
   О Кульковой он может сказать,  что это особа жадная и сварливая.  Живет
на доходы от двух коров и  квартиры,  которую сдает приезжим.  В прошлом она
совершила какие-то преступления,  о которых рассказывает очень туманно и без
особого желания.  Кулькова -  женщина со странностями.  Супружеской жизни не
признает,  но  очень любит детей.  Совершенно не  употребляет в  пищу  мяса,
однако пристрастна к спиртным напиткам.
   Знала ли Кулькова мужчину и женщину,  что приехали ночью в город?  Нет,
не знала. В этом Мигалкин уверен.
   Может ли он описать внешность незнакомца?  Конечно! Он хорошо разглядел
его.  Это мужчина лет тридцати пяти,  выше среднего роста, с запоминающимся,
открытым,  энергичным,  гладко выбритым лицом и большим лбом. Недурен собой.
На таких обычно обращают внимание.
   Вот все,  что рассказал Мигалкин. И это было уже известно по материалам
допроса уголовного розыска.
   Геннадий попытался для большего воздействия повысить голос, но Мигалкин
спокойно и вежливо предупредил его:
   - Можно говорить тише. У меня отличный слух.
   В конце допроса Геннадий снова применил, как и в разговоре с Кульковой,
провокационный ход.
   - Мы располагаем данными,  что вы не случайно встретились с попутчиками
на станции, а ездили встречать их.
   Мигалкин опять-таки очень вежливо и резонно ответил:
   - Если об одном и том же Двое говорят по-разному, то кто-то из них лжет
и  пытается ввести следствие в заблуждение.  В ваших силах проверить как мои
показания,  так и данные,  о которых вы упомянули.  И тот, кто лжет, получит
удовольствие познакомиться со статьей,  о которой вы предупредили меня перед
допросом...
   Нет-нет...  Мигалкин был  парень  очень  смышленый,  рассудительный,  и
Геннадий, мне думается, понял это.
   Когда  мы  остались  одни,  а  это  произошло  около  одиннадцати ночи,
Безродный сказал:
   - Надо во что бы то ни стало расколоть эту контру.
   - Кого конкретно вы имеете в виду? - счел нужным уточнить я.
   - Обоих, - угрюмо ответил Безродный.
   - Вы уверены, что они контрреволюционеры?
   - Я убежден, что они соучастники преступления. Налицо сговор.
   - Так вы убедите и нас в этом,  товарищ старший лейтенант!  -  попросил
Дим-Димыч.
   - Постараюсь,  - ядовито заметил Безродный и посмотрел на стенные часы.
- Теперь  отдыхать.  Завтра  с  утра  вы,  товарищ Трапезников,  загляните в
берлогу Кульковой и  побеседуйте с  жильцами.  А  вы...  -  Он  повернулся к
Брагину.
   - Я хочу предложить... - неосторожно прервал его Дим-Димыч, но Геннадий
не дал ему высказаться.
   - Вы будете делать то,  что прикажу я.  Договоритесь в больнице,  чтобы
труп убитой положили в ледник и сохранили. Это раз. Сходите в автохозяйство,
где  работает  Мигалкин,   и  возьмите  на  него  характеристику.  Это  два.
Установите,  живет ли в  городе ветврач Проскуряков,  и  соберите сведения о
нем.  Это  три.  Договоритесь с  уголовным розыском,  чтобы  размножили фото
убитой Это четыре. Пока все. Ясно?
   - Предельно, товарищ старший лейтенант! - ответил Дим-Димыч.


   15 февраля 1939 г.
   (среда)

   Утром  каждый занимался своим делом.  Дим-Димыч отправился в  больницу.
Безродный опять вызвал на допрос Кулькову, а я пошел на Старолужскую улицу.
   Какое-то чувство подсказывало мне, что я понапрасну трачу время.
   Стоило только переступить порог входной двери,  как  весь  дом  ожил  и
зашевелился,  словно встревоженный муравейник.  По коридорам зашлепали босые
ноги, зашаркали башмаки, началось многоголосое шушуканье.
   Я постоял некоторое время, осваиваясь с полумраком, и постучал в первую
дверь налево.
   Меня встретила улыбающаяся женщина.  С ее разрешения я вошел в комнату,
сел  на  расшатанный стул и  повел беседу.  За  стеной в  коридоре все время
улавливались какие-то подозрительные шорохи.  Они меня нервировали. Я шагнул
к  двери,  толкнул  ее:  прилипнув к  косяку,  стояла  курносая девчонка лет
двенадцати.
   - Ты что здесь торчишь? - строго спросил я.
   Она прыснула, прикрыла рот рукой и убежала...
   Я обошел шесть квартир и покинул злополучный дом уже под вечер, усталый
и голодный.
   Предчувствие мое  оправдалось.  Ничего  интересного беседы не  дали.  О
Кульковой говорили  всякие  небылицы,  но  к  делу  это  не  имело  никакого
отношения.
   Наконец дом на Старолужской улице остался далеко позади, и я вернулся в
районное отделение.
   Дим-Димыч  все   поручения  Безродного  выполнил.   Автохозяйство  дало
Мигалкину блестящую характеристику.
   Ветврач Проскуряков Никодим Сергеевич действительно жил  в  городе,  но
совсем недавно, месяц назад, умер.
   Доложить результаты Безродному сразу не удалось.  Запершись в кабинете,
он что-то печатал на пишущей машинке.
   Пользуясь передышкой,  мы - я, Дим-Димыч и Каменщиков - сели в дежурной
комнате и  стали обмениваться мнениями.  Для  меня было ясно,  что следствие
зашло  в  тупик.  Руководство управления  допустило  ошибку,  согласившись с
доводами Каменщикова и приняв это дело в свое производство.  Пока я не видел
под ним никакой политической подоплеки.
   Вот  если  бы  к  убийству имели  непосредственное отношение Мигалкин и
Кулькова, тогда можно было бы что-то предполагать, подозревать. А сейчас вся
эта таинственная история оборачивалась самым банальным образом. По-видимому,
муж решил избавиться от своей благоверной -  мало ли причин к этому, - завез
ее в глубокую провинцию и тут совершил свой злодейский замысел.  Правда,  он
почему-то прибег к  такому необычному способу,  как эмболия,  но тут уж дело
вкуса. Кому что нравится!
   Я высказал свое мнение Каменщикову и Дим-Димычу и добавил,  что было бы
правильно немедля возвратить все материалы уголовному розыску.
   Каменщиков запротестовал.  Он,  как  и  Безродный,  придерживался точки
зрения,  что и  Кулькова,  и  Мигалкин причастны к  убийству,  и  был против
возвращения материалов органам милиции.
   Дим-Димыч  согласился с  Каменщиковым в  той  части,  что  материалы не
следует возвращать милиции,  по  крайней мере до  той поры,  пока не  станет
окончательно ясно,  что налицо чисто уголовное преступление.  А относительно
причастности к  убийству Кульковой и  Мигалкина мнение его не  расходилось с
моим.
   - Мы должны,  - сказал Дим-Димыч, - наметить себе минимум и осуществить
его.  Этим  минимумом я  считаю опознание убитой и  установление личности ее
спутника.   Только  тогда  нам,  возможно,  удастся  определить,  с  чем  мы
столкнулись:  с  уголовным  или  политическим  преступлением.  А  сейчас  мы
топчемся на месте.
   Младший лейтенант Каменщиков кивнул головой:
   - Полностью согласен с вами,  товарищ Брагин. Что же предпринять, чтобы
выполнить этот минимум?
   - Подумать надо,  -  ответил  Дим-Димыч.  -  Задача  слагается из  двух
частей:  из опознания убитой и  установления личности живого.  Я бы на вашем
месте мобилизовал сейчас все возможности и попытался выяснить: покинул город
этот  таинственный  субъект  или  скрывается  здесь?  Можно  это  проделать?
Безусловно.  Давайте рассуждать так:  предположим,  незнакомец покинул город
тотчас после убийства. До станции, кажется, семьдесят километров?
   Каменщиков снова кивнул.
   - Он мог рискнуть добраться пешком,  но едва ли, - продолжал Дим-Димыч.
- Скорее всего, воспользовался попутной машиной. Если так, то он облегчил не
только свой путь,  но и Нашу задачу.  Выяснить, чьи машины за эти двое суток
ходили в  сторону вокзала,  не такая уж сложная задача.  Наконец,  его могли
видеть на станции Ведь говорит же Мигалкин,  что у незнакомца запоминающаяся
физиономия.  Он  покупал  билет.  Он  ходил  по  перрону в  ожидании поезда.
Возможно,  заглянул в буфет.  Пассажиров на вашей станции не густо,  и новый
человек легко запоминается.
   Мысль Дим-Димыча мне понравилась, и я попытался развить ее:
   - А если он направил свои стопы не на станцию,  а в другую сторону,  то
все равно прибег к машине.
   - Конечно! - согласился Каменщиков.
   Мы с увлечением принялись обсуждать новый вариант,  и в это время вошел
Безродный со стопкой бумаг под мышкой.
   Он выслушал поочередно меня и Дим-Димыча и сказал:
   - Я предлагаю арестовать Мигалкина.
   Мы остолбенели от неожиданности.
   - Предложение по меньшей мере неостроумное, - не сдержался Дим-Димыч.
   - Об этом разрешите думать мне, - ответил Геннадий.
   - Думайте,  сколько вам угодно, товарищ старший лейтенант, - не остался
в долгу Дим-Димыч, - но разрешите и мне иметь собственное мнение.
   - Разрешаю,  - съязвил Геннадий. - Только не носитесь со своим мнением,
как  с  писаной торбой.  На  вас  напала  куриная слепота.  Именно  слепота!
Кулькова призналась и  дала показания,  что  была предупреждена Мигалкиным о
появлении ночных гостей.
   Лицо у меня,  кажется,  вытянулось. Раскрыл глаза пошире, чем обычно, и
Дим-Димыч.  Ни он,  ни я,  конечно,  не могли и предполагать такого поворота
дела.
   - Что вы скажете теперь? - обратился к Дим-Димычу Геннадий.
   - Ничего, - коротко изрек тот. - Прежде всего я посмею испросить вашего
разрешения и ознакомиться с показаниями Кульковой.
   - Пожалуйста! - с усмешкой ответил Геннадий, подал Дим-Димычу протокол,
а сам достал портсигар и закурил.
   Да,  действительно,  в  протоколе черным по  белому было записано,  что
Мигалкин,  прежде чем отправиться на вокзал, зашел на квартиру к Кульковой и
предупредил,  что  привезет двух  гостей:  мужчину и  женщину.  И  все.  Но,
кажется, достаточно и этого. Значит, Мигалкин не тот парень, за которого я и
Дим-Димыч его приняли. Значит, правы Безродный и Каменщиков.
   - Кулькова тверда в своих показаниях? - спросил Дим-Димыч.
   - Как это понять? - задал встречный вопрос Геннадий.
   Дим-Димыч подумал, подыскал более мягкую формулировку и спросил:
   - Не колеблется?
   - Это не наше дело. Что записано пером, того не вырубишь топором.
   Дим-Димыч пожал плечами:
   - Не  находите ли  вы целесообразным,  прежде чем арестовать Мигалкина,
сделать ему очную ставку с Кульковой?
   - Не исключаю, - заявил Геннадий. - Очная ставка неизбежна.
   - Тогда  следует  допросить Кулькову еще  раз,  -  пояснил  свою  мысль
Дим-Димыч.
   Геннадий вскинул брови и насторожился:
   - Зачем?
   - Чтобы  уточнить  ряд   деталей,   без   которых  очная  ставка  может
превратиться в пшик...
   - Именно?
   - Следствие должно точно  знать,  в  какое время суток зашел Мигалкин к
Кульковой,  кто может подтвердить его визит,  иначе на очной ставке Мигалкин
положит Кулькову на обе лопатки. А этого в протоколе нет.
   Безродный задумался.
   - Во  всяком случае,  -  заговорил он наконец,  ни к  кому конкретно не
обращаясь, - эти подробности можно уточнить в процессе самой очной ставки.
   Тут вмешался я:
   - Рискованно...
   - Вот  именно!  -  присоединил свой  голос Дим-Димыч.  -  И  к  тому же
тактически неправильно и,  если хотите,  неграмотно.  Прежде чем допрашивать
подозреваемых на  очной ставке,  мы  сами должны знать,  что ответит на этот
вопрос Кулькова. Это же очень важно.
   - Даже очень? - сыронизировал Геннадий.
   - Безусловно! - подчеркнул Дим-Димыч. - Вы знаете, что такое алиби?
   - Допустим, - заметил Геннадий с той же иронией.
   - Предположите на минуту,  что на вопрос,  в  какое время к ней заходил
Мигалкин,  Кулькова ответит -  в  семнадцать часов,  -  продолжал рассуждать
Дим-Димыч.
   - Ну... - затягиваясь папиросой, буркнул Геннадий.
   - А Мигалкин рассмеется ей в лицо и заявит: "Не фантазируйте, Олимпиада
Гавриловна,  именно в  это  время  я  сидел на  производственном совещании в
автобазе".
   - А мы проверим, - вставил Каменщиков.
   - Конечно,  проверим,  -  согласился Дим-Димыч.  - Но прежде чем мы это
сделаем, очная ставка будет провалена.
   Дим-Димыч был прав. Это понимал я, понял Каменщиков и должен был понять
Безродный.  Но  я  ошибся,  Безродный не  хотел понимать.  Он отмел разумные
предложения Дим-Димыча.
   - Не будем залезать в дебри и делать из мухи слона. Если бы да кабы, да
во рту росли грибы...  Мигалкин не выкрутится.  За это я могу поручиться.  И
как только его загребем -  сразу заговорит.  А загребать его надо,  не теряя
времени.
   - Без очной ставки? - спросил Дим-Димыч.
   - А что? - удивился Геннадий.
   - Никакой мало-мальски уважающий себя прокурор не  даст нам  санкцию на
арест  Мигалкина,  -  твердо  проговорил я.  -  Почему мы  должны не  верить
Мигалкину  и,   наоборот,  верить  Кульковой,  показания  которой  ничем  не
документированы?
   - Попробуем  обойтись  без   прокурора,   -   безапелляционно  произнес
Геннадий.  -  Нам за это головы не снимут,  а вот если Мигалкин скроется или
сговорится с Кульковой и заставит ее отказаться от своих показаний, то холки
нам намнут основательно.
   - Я не вижу оснований нарушать революционную законность,  -  решительно
заявил  Дим-Димыч.  -  А  посему  убедительно  прошу  вас,  товарищ  старший
лейтенант, отстранить меня от участия в следствии.
   Молодец Дим-Димыч! Смело, но правильно, правдиво, честно.
   Геннадий,  кажется,  на минуту растерялся, но быстро взял себя в руки и
зло сказал:
   - Лучше  поздно,  чем  никогда.  Можете считать себя  свободным.  -  И,
посмотрев на часы,  обратился к Каменщикову: - Обеспечьте лейтенанта Брагина
транспортом до станции.
   Дим-Димыч молча кивнул и,  повернувшись на  каблуках,  вышел.  Геннадий
взял со стола протокол, подал его мне и спросил:
   - Надеюсь, вы не повторите глупость своего дружка?
   - Не надейтесь,  -  сказал я  значительно мягче,  чем Дим-Димыч.  -  Я,
пожалуй, тоже уеду...
   Геннадий деланно рассмеялся.
   - Не смею вас задерживать... Трусы в карты не играют. - Он взял из моих
рук  протокол,  отдал его Каменщикову и  тоном приказа предложил:  -  Пишите
постановление...


   16 февраля 1939 г.
   (четверг)

   Поздно ночью меня и  Дим-Димыча слушали Осадчий и  Кочергин.  Как мы  и
рассчитывали,  Геннадий  связался с  управлением по  телефону и  предупредил
майора  Осадчего обо  всем,  что  произошло.  По  выражению лица  начальника
управления видно было,  что он не одобряет наше поведение.  Капитан Кочергин
молчал, лицо у него было непроницаемое.
   Мы доложили все,  что считали нужным.  По нашему мнению,  Безродный, не
исчерпав всех возможностей для опознания убитой и установления убийцы,  стал
на неправильный, незаконный путь и пытался толкнуть на него нас.
   Осадчий спросил,  что  мы  имеем  в  виду  под  возможностями,  которые
игнорировал Безродный.
   Дим-Димыч подробно изложил наш план действий.
   - С этого и надо бы начинать... - заметил Кочергин.
   - Да,  пожалуй,  - без особенного энтузиазма согласился майор Осадчий и
обратился ко мне: - Ваше предложение?
   - Если  Мигалкин  арестован,  освободить его,  -  сказал  я.  -  А  все
материалы передать органам милиций.
   - А вы что скажете, товарищ Брагин?
   - С  первой  частью  предложения товарища  Трапезникова я  согласен,  -
произнес Дим-Димыч. - А со второй нет. Мне думается, что до опознания убитой
и установления личности убийцы возвращать дело органам милиции не следует.
   - Так-так... - неопределенно произнес Осадчий. - Ну хорошо. Можете быть
свободными...
   Мы покинули кабинет.
   Теперь следует рассказать о  том,  что  произошло в  промежутке времени
между нашим разговором с  Безродным в  райотделении и  докладом у начальника
управления.
   Когда мы  уже сели в  "газик",  чтобы отправиться на вокзал,  Дим-Димыч
решил заглянуть к Кульковой и уточнить ее показания о Мигалкине.  Я,  хотя и
не без сопротивления,  согласился.  В  доме на Старолужской улице мы пробыли
ровно столько,  сколько потребовалось,  чтобы задать Кульковой два вопроса и
получить на них ответы.  На первый вопрос Дим-Димыча,  когда и в какое время
суток Мигалкин предупредил ее о том, что доставит ей квартирантов, Кулькова,
подумав  немного,  ответила:  "Произошло  это  двенадцатого  февраля  утром,
примерно между  девятью и  десятью часами".  На  второй  вопрос,  кто  может
подтвердить этот  факт,  Кулькова заявила:  "Об  этом  лучше  всего спросить
самого Мигалкина".  Она была еще в постели и не может сказать, кто видел его
входящим в дом.
   Дим-Димыч приказал шоферу везти нас в  автохозяйство.  Мигалкина там не
оказалось.  Дежурный  нарядчик  дал  нам  домашний  адрес  Мигалкина,  и  мы
отправились к нему на квартиру.
   Наш визит его нисколько не смутил,  и я отметил про себя, что так может
вести себя человек с большой выдержкой или абсолютно не чувствующий за собой
никакой вины.
   - Где вы были двенадцатого февраля утром? - спросил Дим-Димыч.
   - Утром?  -  переспросил Мигалкин. - В шесть часов или немного раньше я
выехал на своей трехтонке в совхоз имени Куйбышева и вернулся в город, когда
уже стемнело.  В  хозяйстве мне передали телефонограмму директора с приказом
получить груз Гутапсбыта.  Не заезжая домой, я перекусил у механика и поехал
на станцию.
   - А до совхоза далеко? - поинтересовался я.
   - Двадцать восемь километров.
   - Что же вы делали там весь день?
   Мигалкин охотно объяснил. Автобаза взяла у совхоза мотор на капитальный
ремонт. После ремонта мотор обкатали на стенде, отвезли и помогли установить
на полуторку. Все это заняло немало времени...
   Мигалкин  отлично  понимал,   что  наши  вопросы  вызваны  не   простым
любопытством. И когда возникла необходимость подтверждения этих сведений, он
улыбнулся, надел шапку, пальто и сказал:
   - Поедемте... Сейчас вам все станет ясно.
   Через  несколько минут  машина  подвезла нас  к  приземистому рубленому
домику, засыпанному до самых окон снегом.
   Как только мы вышли из "газика", огромный, свирепого вида пес с хриплым
лаем заметался по небольшому дворику.
   Из  дома вышел пожилой седоголовый мужчина с  отвисшими,  как у  Тараса
Шевченко, усами и направился к машине.
   - Это  наш  механик и  секретарь парторганизации товарищ Омельченко,  -
сказал Мигалкин. - Задайте ему тот вопрос, который вы задали мне.
   - Прошу,  заходите,  -  пригласил нас Омельченко. - Иди прочь, Шавка! -
прикрикнул он на собаку. - Черт тебя мордует...
   - Спасибо,  мы торопимся на поезд,  - пояснил Дим-Димыч. - Вы нам нужны
на одну секунду...
   Омельченко загнал пса  в  сени дома и  вышел уже в  шапке и  полушубке,
накинутом на плечи.
   - Просим прощенья за  неожиданный визит  и  беспокойство,  -  обратился
Дим-Димыч к  Омельченко.  -  Нас интересует маленькая подробность:  где весь
день двенадцатого февраля был ваш шофер товарищ Мигалкин?
   - Двенадцатого февраля? В воскресенье?
   - Совершенно верно.
   Омельченко пос