тил:
   - Если  интендантские  крысы  покидают  корабль,   значит,  ему  грозит
опасность Уж  кто-кто,  а  они отлично знают,  что паруса надо убирать перед
бурей, а не после нее.
   С Земельбауэром я встретился для продолжения делового разговора.
   В  прошлый раз  он  передал мне подробный список гестаповской агентуры.
Начало было неплохим. Демьян сказал:
   - Все,  что  делала ваша группа,  было нужно,  важно,  значительно,  но
список - не сравнимая ни с чем удача. Здесь сорок одна фамилия!
   Закрепив за  собой  Земельбауэра,  мы  решили развить операцию дальше -
заняться оберстлейтенантом фон Путкамером.  Мне казалось, что при содействии
начальника гестапо  удастся добыть  списки  состава секретной школы  абвера,
которой руководит Путкамер.
   На этот раз Земельбауэр чувствовал себя значительно лучше.  Оправившись
кое-как от  двух страшных ударов,  он  делал все возможное,  чтобы выполнить
свои  штурмбаннфюрерские  обязанности.   Мы  начали  с  неизменного  кофе  с
бутербродами,  то есть с того,  чем кончили в прошлый раз. Потом выкурили по
сигарете,  и  я  спросил  начальника гестапо:  какие  причины  заставили его
хранить письма Путкамера? Как он намерен был распорядиться ими?
   Земельбауэр поведал мне занимательную историю.  Оказывается, еще в 1935
году между имперской службой безопасности (СД) и имперской военной разведкой
(абвер)  завязалась отчаянная грызня.  За  истекшие восемь  лет  эта  грызня
переросла в войну не на жизнь,  а на смерть. Начал эту войну создатель и шеф
СД Рейнгардт Гейдрих.  Война ведется,  разумеется, тайно, закулисно. Вспышки
огня  редко озаряют поле битвы.  Обычно сражения окутываются дымовой завесой
Но  какие силы  развязали эту  войну?  Это  тоже интересно Дело в  том,  что
поначалу в СД вошли гестапо,  крипо* и зипо**.  Но этого показалось Гейдриху
мало. Он захотел подмять под себя и военную разведку, то есть абвер. А абвер
входил в ОКВ***. Возглавлял его адмирал Канарис, тот Канарис, который не так
уж  давно посвятил того же Гейдриха в  тайны шпионского ремесла.  Раньше они
были друзьями,  теперь - смертельные враги. Если Гейдрих имеет в своем сейфе
дело  на  Канариса,   куда  заносится  каждый  шаг  адмирала,  то  можно  не
сомневаться,  что  Канарис ведет  досье на  Гейдриха Короче говоря,  Гейдрих
хотел проглотить Канариса вместе с  абвером и все время жужжал в уши фюреру,
что  разведка и  контрразведка СД  совершеннее и  дешевле  военной  Эстафету
войны,   выбитую  из   рук   Гейдриха  в   сорок   втором  году,   подхватил
обергруппенфюрер  СС  Кальтенбруннер.   Война  продолжается.  Кальтенбруннер
увивается вокруг фюрера,  но тот молчит.  Гитлер не может не считаться с ОКВ
Гитлер   понимает,   что   в   абвере  главную  роль   играют  представители
юнкерско-офицерских кругов, которые и так его недолюбливают.
   ______________
   * Крипо - государственная уголовная полиция в гитлеровской Германии.
   ** Зипо - полиция безопасности.
   *** ОКВ - верховное командование германских вооруженных сил.

   Если бы Земельбауэр знал,  чем окончится эта война! Но он не мог знать,
не мог и гадать.  И решил ждать,  Он планировал так Если покушение на фюрера
удастся, он явится к фон Путкамеру и попробует объясниться. Так, мол, и так,
дорогой.  Вы были в  моих руках,  но я  не хотел мешать вам творить святое и
правое дело Хотите верьте,  хотите нет.  Вот ваши письма. Я хранил их лучше,
чем  ваш  покойный  брат.  Путкамер  может  оказаться человеком благодарным,
великодушным.  Это не какой-нибудь плебей без роду и племени. Он аристократ,
патриций. Путкамер связан родственными узами с самой высшей немецкой знатью.
У  него неимоверное количество преданных друзей в  стране и  за рубежом.  Он
пользуется поддержкой сильных мира  сего,  Путкамер -  это  бог.  Стоит  ему
замолвить словечко -  и путь Земельбауэра к трудным жизненным вершинам будет
устлан цветами.  Ну,  а  если заговор сорвется,  никогда не поздно отправить
письма  Кальтенбруннеру с  такой,  допустим,  короткой припиской:  "Изъяты у
расстрелянного на  днях  дезертира".  Тогда слово за  Кальтенбруннером.  Это
далеко не Канарис, но лучше, чем ничего.
   Вот какую игру затеял начальник гестапо!
   Я спросил:
   - Интересно, как поведет себя фон Путкамер, если показать ему письма?
   Штурмбаннфюрер пожал плечами,  подумал. Что сказать! Путкамер, конечно,
бог,  но тут его могущество,  быть может впервые,  можно взять под сомнение.
Аристократу хочется жить не меньше, чем простому смертному.
   - Вы полагаете, он примет мои условия? - уточнил я.
   - Уверен.  Куда ему деваться!  Эта публика держится с  апломбом лишь до
поры до времени.
   - Я хочу, чтобы письма Путкамеру предъявили вы в моем присутствии.
   - Эти  идиотские письма укоротили мою  жизнь  по  крайней мере  лет  на
десять,  -  раздраженно проговорил гестаповец. - Но я согласен. Мне доставит
удовольствие понаблюдать  за  физиономией  этого  "фона",  когда  он  увидит
собственные литературные упражнения.
   Уточнив кое-какие  детали и  считая вопрос о  Путкамере исчерпанным,  я
предложил   начальнику   гестапо   подготовить  мне   списки   арестованных,
содержащихся при гестапо и в тюрьме.
   Земельбауэр пожевал губами, глотнул воздух и философски заметил:
   - Как  странно  устроена человеческая жизнь!  Вчера  я  приказывал вам,
сегодня -  вы мне.  А  почему?  Что произошло?  Ничего особенного.  Какие-то
бумажки перекочевали из  моего сейфа в  ваш карман.  Только и  всего.  Какая
глупость!


   34. На третьем этапе

   "Оппель" промчался по городу,  перевалил через мост и выскочил в степь.
На  горизонте неровными зубцами  вырисовывался черный  гребень леса.  Справа
тянулся высокий -  колос в колос -  хлеб.  Под порывами устойчивого ветра он
колыхался под солнцем золотистыми волнами.
   Машина торопливо бежала в  сторону леса,  неся  двух молчаливых людей -
меня и  Земельбауэра.  Был еще и  третий в  "оппеле",  но он не в счет:  это
шофер.  Кстати,  он  тоже  молчал,  выполняя  положенные  ему  по  должности
обязанности и  ничем не напоминая о  своем присутствии.  Я  молчал и  думал.
Думал, вероятно, и штурмбаннфюрер. Не может же человек не думать, готовясь к
довольно необычному для него шагу?  А  Земельбауэру было о чем поразмыслить.
Впереди  встреча  с  Путкамером,   тем  самым  Путкамером,  письма  которого
укоротили начальнику гестапо,  как он сам выразился,  жизнь лет на десять. И
не только укоротили жизнь,  а отдали ее целиком в распоряжение подпольщиков.
Один из  этих подпольщиков сидел сейчас рядом с  ним  и  вез его,  мощного и
всесильного начальника энского гестапо,  "в гости" к Путкамеру.  Со стороны,
конечно,  все выглядело иначе.  Так, как подобает поездке штурмбаннфюрера СС
по  своим  служебным делам в  сопровождении переводчика.  Он,  нахохлившись,
закинув ногу  на  ногу и  сложив руки на  груди,  сидел и  глядел вперед,  в
набегавший навстречу лес.  Все должны были видеть, даже шофер, что начальник
гестапо,  как и прежде, грозная и важная личность и не его везут, а он везет
маленького человечка-переводчика на  деловую  встречу  в  расположение школы
абвера.  И  встреча эта  секретна,  осуществляется в  интересах безопасности
Германии.
   Я   тоже   всем  своим  видом  старался  повысить  авторитет  господина
Земельбауэра,  сидел тихо  и  скромно сзади,  на  почтительном расстоянии от
начальства и  изучал затылок этого  "юберменша".  Мне  нравилось играть свою
новую  роль.  Пусть шофер,  пусть сотрудники гестапо думают,  что  я  только
беззащитный исполнительный чиновник при штурмбаннфюрере.  Но сам Земельбауэр
знает, кто сидит с ним в "оппеле", кто сейчас хозяин положения.
   Исполнение новой роли,  признаюсь, доставляло мне немалое удовольствие.
Мало сказать,  удовольствие -  наслаждение.  И не только потому, что я мстил
этому  ублюдку  за  причиненное  им  зло,  заставлял  его  в  какой-то  мере
расплачиваться за преступления. Мое честолюбие разведчика торжествовало. Да,
сегодняшний Земельбауэр -  покорный, униженный, предупредительно-угодливый -
дело моих рук.  Он страшен для других и жалок для нас. Он ходит на невидимом
поводке,  как пес. А конец поводка зажат в моей ладони. Сегодня я приспустил
поводок,  и  Земельбауэр  мчится  вперед,  мчится  в  лес,  чтобы  разыскать
Путкамера и схватить его за горло, схватить мертвой хваткой.
   Я спокоен.  Я более спокоен сегодня, чем в тот час, когда шел на беседу
со штурмбаннфюрером,  держа в кармане копии писем. Там все-таки была игра, в
которой я принимал участие.  Теперь я только зритель и, если хотите, арбитр.
Мне  предоставлено  право  судить  о  возможностях  господина  Земельбауэра,
ставить ему отметку.
   Решетов и  Демьян возлагали большие надежды на мою поездку к Путкамеру.
Уж  если гестапо дало нам кучу агентов,  и  в  числе их  нескольких человек,
прижившихся на нашей стороне,  то каков будет улов в абвере! В школах абвера
готовят разведчиков и  засылают их в  нашу прифронтовую полосу и  в наш тыл.
Именно этим занимается подполковник фон Путкамер.  И  если его оседлать,  он
даст не один,  а  несколько списков агентуры абвера.  Во всяком случае,  той
агентуры,  которую подготовил в  своей школе.  Короче говоря,  в наших руках
окажутся крупнейшие козыри.
   Степь  осталась позади.  Машина  вошла  в  неширокий лесной коридор.  В
далекую перспективу уходила ровная,  без единого изгиба,  дорога.  Ее  покой
стерегли высоченные медноствольные сосны.
   Переползавший через  дорогу  трактор с  поврежденной гусеницей задержал
нас на  несколько минут.  И  только теперь,  когда мы  стояли с  выключенным
мотором,  я  услышал  звуки,  которые не  доходили до  слуха  при  движении.
Окружающий нас  лес  был  наполнен  визжанием  пил,  стуком  топоров,  ревом
тягачей,   голосами  людей,   запахом  мазута   и   свежей  древесины:   шла
беспорядочная валка леса.
   "Оппель" помчался дальше.
   Шестнадцать километров -  сущий пустяк. Через десять минут мы повернули
под прямым углом влево и наскочили на первого часового.  Второй поджидал нас
у  моста через небольшой ручей,  а третий встретил у ворот бывшего санатория
"Сосновый".
   Несмотря на два сигнала,  поданные нашим шофером,  ворота не открылись.
Из сторожки вышел часовой и объявил нам,  что дальше надо следовать на своих
двоих.  Земельбауэр поморщился Мы  оставили машину и  зашагали по лесу.  Нас
окружила тишина.  Переливчатыми трелями  заливались какие-то  птахи,  где-то
далеко по-прежнему ухали  пушки.  Но  ни  пение  птиц,  ни  удары  орудий не
нарушали устоявшейся тишины. Воздух опьянял, как крепкое вино.
   Пройдя шагов сто по  гладкой асфальтированной до  роге,  мы вступили на
поляну,  залитую жарким июльским солнцем.  Прямо на нас глядел своими окнами
аккуратненький,  в  три  этажа,  старинной  работы  особнячок с  островерхой
крышей.  Его  сжимали с  обеих  сторон  два  громоздких,  из  белого кирпича
корпуса. На шпиле дома билось на ветру утратившее цвет полотнище, украшенное
свастикой.
   Сосны,  ели и лиственницы дружной толпой окружали бывший санаторий, а в
зарослях сирени и жасмина прятались служебные постройки.
   Приткнувшись к толстому стволу столетнего дуба с шатровой кроной, стоял
новенький,  сохранивший заводскую  окраску,  открытый  "олдсмобайл".  Четким
рисунком выделялся протектор на его баллонах.
   Рядом с  машиной в классической позе лежала огромная овчарка.  Она даже
не повела ухом, будто не видела нас.
   Мы пересекли поляну и вошли в особняк.
   Шустрый черномазый дневальный заговорил с нами на языке, который считал
немецким.  Узнав,  что мы  к  подполковнику фон Путкамеру,  он  сломя голову
бросился по ступенькам вверх.
   На некоторое время мы остались одни.  Я осмотрелся и постарался шагнуть
назад,  в сорок первый год.  Вон там,  видно, сидела миловидная девушка. Она
встречала приезжих,  брала у них путевки. А там был гардероб. За тем круглым
столом непременно играли в "козла".
   Все было...  А теперь тишина. Не простая тишина, а затаенная, гнетущая.
Где-то есть люди.  Но мы их не видим,  не слышим.  Может быть,  десятки глаз
следят за нами из окон,  из полузакрытых створок дверей. Почему-то в гестапо
в  тот день я  не  ощущал такой настороженности,  хотя меня окружали толстые
стены,  обитые войлоком и железом двери,  решетчатые окна.  А здесь простор,
густой лес -  и  все-таки немного жутко.  Непривычно как-то.  Мне захотелось
проанализировать свое состояние,  найти причину.  Вероятно,  тогда в гестапо
все было знакомо Знакомо здание,  знаком Земельбауэр,  я мог рассчитывать на
определенный ответ, на ожидаемый мною контрудар. Теперь - неизвестность. Как
нас  примут,  да  и  примут  ли  вообще?  Мало  ли  что  взбредет  в  голову
подполковнику Путкамеру!
   Но действие разворачивается, кажется, по нашему плану. Сверху спустился
моложавый лейтенант с гладко выбритой физиономией и пригласил нас наверх.  В
его  сопровождении по  лестнице вековой  давности мы  добрались до  третьего
этажа. Шаги гулко отдавались в длинном коридоре, устланном паркетом. Коридор
привел нас в  большую,  похожую на гимнастический зал комнату с  несколькими
дверями.
   Лейтенант любезно усадил  нас  на  широченный диван,  обитый  добротной
кожей, и сказал, что оберстлейтенант вот-вот подойдет.
   Увы,  я  ошибся,  действие разворачивалось не  совсем по  нашему плану.
Снова  ожидание.   Фон  Путкамер  явно  не  торопился.   Начальнику  гестапо
наносилось очередное оскорбление.  Вначале  его  заставили пройтись  пешком,
потом ждать в  вестибюле,  а  теперь "караулить" подполковника в этом пустом
зале.  Нетрудно было догадаться,  что в  тщедушной груди гестаповца накипало
глухое  раздражение.  С  большим  усилием  Земельбауэр  сдерживал  себя.  Он
постукивал ногой,  барабанил пальцами по коленям,  ерзал на месте, закатывал
глаза к потолку, шумно вздыхал.
   Состояние  Земельбауэра  меня  мало  волновало.   Пусть  терпит,  пусть
вздыхает.  Но поведение Путкамера заставляло настораживаться.  Не слишком ли
он  большая фигура для  зубов гестаповца?  Сумеет ли  Земельбауэр проглотить
его? Пока что нас игнорировали, и делали это самым бесцеремонным образом.
   Наконец  дверь  легонько  скрипнула,   и   в   комнату  вошел  статный,
седоволосый, отличной выправки подполковник.
   Это был,  без сомнения, фон Путкамер. В нем чувствовалась породистость:
крупная  удлиненная  голова,  волосы,  зачесанные  назад,  хрящеватый нос  с
горбинкой, тяжелый подбородок, тонкие, строго подобранные губы и злой взгляд
острых, широко поставленных глаз. Этакий нордический варвар!
   Не скажу, чтобы я залюбовался им. Но внешность его производила какое-то
подавляющее впечатление.  Я заметил растерянность на лице Земельбауэра, хотя
сидел он, по своему обычаю, нахохлившись, торжественно подняв голову.
   Подполковник не  взглянул на  нас.  Строго рассчитанным шагом он прошел
мимо и скрылся за дверью.
   И странно, я с чувством неясной тревоги подумал почему-то, что из нашей
затеи может ничего не получиться.
   Лейтенант выскочил из-за стола и последовал за Путкамером.
   - Чистокровное животное! - бросил с презрением Земельбауэр.
   - Он знал, что мы придем? - поинтересовался я.
   - Конечно. Я звонил ему. Ну ничего, сейчас он запляшет!
   В  душе я  сомневался в  магической силе гестаповца,  Вряд ли он сумеет
заставить Путкамера плясать.  Но  в  то  же  время я  не терял надежды,  что
подполковник,  пожалуй,  сдастся.  Письма в  наших руках,  и это равносильно
смертному приговору, вынесенному негласно фон Путкамеру. Будет торжествовать
простая  и,  выражаясь  образно,  железная  логика,  которой  подчинено все,
начиная от  самого сложного до самого элементарного.  Путкамер,  безусловно,
сложная штука.  Но и он, при всей его очаровательной внешности, при всей его
гордости, подвластен законам логики.
   Снова появился лейтенант.  Он широко распахнул дверь и жестом пригласил
войти.
   Земельбауэр первым переступил порог, выбросил вперед руку и крикнул:
   - Хайль!
   Хозяин ответил ему наклоном головы.  Он стоял у самого стола, прямой, с
чуть расставленными и как бы вросшими в пол ногами.
   Нет,  прием мне явно не нравился.  Подполковник расценивал нас в  плане
обычных мелких посетителей,  вернее,  даже  просителей,  которых выслушивают
стоя.  Черт возьми!  Инициатива не  в  наших руках!  Надо повернуть ход дела
круто,  на сто восемьдесят градусов,  заставить Путкамера почувствовать нашу
силу.
   По-моему, это понял и Земельбауэр. Не выдерживая паузы, он заговорил:
   - Я решил сам приехать к вам. Дело касается лично вас, оберстлейтенант.
Вашего благополучия, так сказать.
   - Очень признателен.  Слишком много чести,  -  с  холодной вежливостью,
четко выверенным голосом произнес фон Путкамер.
   Он  не  подал  нам  руки,  не  пригласил сесть и  продолжал стоять сам.
Откуда-то  справа лились звуки  тихой  приятной мелодии.  Я  скосил глаза  и
увидел  огромный  "Телефункен"  на  высоконогом  черном  столике.   Начинать
решительный разговор  стоя  -  этого  я  не  представлял себе.  Земельбауэр,
видимо,  тоже.  Лицо его меняло окраску.  Он упорно вертел пуговку мундира и
все же начал:
   - Дело в  том,  господин оберстлейтенант,  что  в  мои руки попали ваши
письма. - И он смолк, с ядовитой улыбкой разглядывая Путкамера.
   Земельбауэр определенно рассчитывал,  что его слова повергнут абверовца
в трепет, но этого не случилось. Невозмутимый Путкамер смотрел на гестаповца
не мигая, плотно сжав губы и как бы думая о своем.
   Я  был озадачен не  меньше Земельбауэра.  Что же это,  в  конце концов?
Главный козырь бросили,  а  подполковник не сражен.  Да что там сражен -  он
даже  не  чувствует  удара.   Или  это  психологическая  атака  против  нас,
парирование спокойствием попытки сбить его с позиций?  Посмотрим! Посмотрим,
насколько хватит у  него  выдержки,  насколько крепки нервы у  господина фон
Путкамера.
   Земельбауэр решил сделать последнюю попытку.
   - Я  вынужден  предъявить вам  копии  этих  писем,  -  проговорил он  и
направился к  столу,  вынимая на  ходу из внутреннего кармана фотоснимки.  В
руках его оказалась целая пачка,  Земельбауэр положил ее  на  стол,  а  один
протянул подполковнику.
   Что еще мы можем сделать с  Путкамером?  Ничего.  Ровным счетом ничего.
Повторить уже сказанное,  повысить голос,  пригрозить абверовцу?  Но  он сам
прекрасно понимает значение происходящего.  Перед ним страшные письма,  и их
предъявляет не случайный человек,  а начальник гестапо. Дальше - арест, суд,
казнь.   Или!  Земельбауэр  дал  понять,  что  есть  надежда,  он  сказал  о
благополучии подполковника. Ситуация предельно ясна. Надо выбирать!
   Но  прежде всего  Путкамер должен почувствовать нанесенный ему  удар  Я
слежу за ним, за каждым его движением.
   Он взял фотоснимок,  поднес к глазам.  Секунду-другую разглядывал. Рука
не дрогнула,  ни один мускул на лице не выдал состояния абверовца.  Если это
выдержка,   то  надо  только  удивляться  мастерству,  с  которым  играет  в
спокойствие подполковник.  И  вторично мне подумалось:  возможно,  из  нашей
затеи ничего не выйдет. Тогда - как мы ретируемся, каким образом расстанемся
с  довольно негостеприимным особняком абвера?  Эти  весело расписанные стены
все  могут  поглотить не  хуже,  чем  мрачные своды  гестапо Впрочем,  такой
вариант исключен.  Со  мной Земельбауэр,  а  его не упрячешь в  подвал.  Его
разыщут. Как-никак штурмбаннфюрер СС!
   - Поэтому давайте будем откровенны,  - предложил гестаповец официальным
тоном.
   Путкамер швырнул фотоснимок в общую кучу и ответил:
   - Давайте. Прошу! - Он сделал жест в сторону кресел.
   "Ну,  кажется,  лед тронулся, - решил я. - Сдался все-таки, дьявол. Без
истерики,  испуга и трусости -  но сдался".  Ко мне пришло спокойствие.  Так
даже лучше.  Зачем препирательства, взаимные оскорбления? Можно договориться
спокойно.  У  меня  мелькнула мысль:  ведь Путкамер мог  догадаться,  о  чем
собирается говорить с  н