й и опасный человек.
   Я покивал и спросил:
   - А  что,  если вы однажды явитесь к начальнику гестапо,  представитесь
каким-нибудь чином и предложите ему открыть личный сейф?
   Пейпер от души рассмеялся и стал вторично наполнять стопки.
   - Блестящий ангажемент!  -  воскликнул он.  -  Трудно  представить себе
что-либо безрассуднее подобной затеи. Особый вид самоубийства. Это все равно
что сунуть голову в  пасть тигра.  При одном виде гестаповцев у меня слабеет
живот. Давайте лучше выпьем еще по одной.
   - Не возражаю. Но я не шучу, а говорю серьезно.
   Пейпер часто-часто заморгал,  поставил на стол поднятую рюмку и, еще не
веря мне или не доверяя собственным ушам, произнес:
   - Ну это черт знает что!  Неужели так можно?  Нет-нет, такой кусок явно
не по моим зубам.
   - Наша задача:  сделать из невозможного возможное. Вся операция отнимет
у вас максимум десять-пятнадцать минут.
   - До этого надо додуматься!
   - Вот я  и  додумался На вас будет форма оберштурмбаннфюрера Вы явитесь
не  в  гестапо,  а  на квартиру Земельбауэра.  Вы представитесь лицом,  одна
фамилия которого заставит гестаповца вытянуть руки по швам.
   - Вы это серьезно?  -  проговорил Пейпер. - Чистейшее безумие! Для вас,
конечно,  риск не составляет ничего нового, вы человек тренированный, а я...
Грандиозность вашего  плана  коробит меня.  Трудно  заранее предвидеть,  как
обернется такой визит и какие будут последствия. А вдруг он наставит на меня
пистолет?
   - Ну уж сразу и  пистолет.  А  у вас,  если надо,  будет и пистолет,  и
граната. Но до этого дело не дойдет. Уж поверьте мне. Я объясню вам кое-что.
   Пейпер заерзал на стуле,  сел поудобнее,  вытер платком лоб и уставился
внимательно на меня. Только сейчас я подметил в его взгляде живой интерес.
   Я рассказал ему.  В наши руки попал доверенный человек гестапо. От него
мы  узнали,  что  Земельбауэр скрывает от  своего начальства очень серьезные
документы.  Если об  этом разнюхает Гиммлер или  Кальтенбруннер,  начальнику
энского гестапо не сносить головы. Достаточно сказать Земельбауэру, что этот
человек арестован и  сидит в  подвале в  Берлине,  как он  из грозного тигра
превратится в жалкого котенка.
   - Что вы скажете теперь,  господин Пейпер?  -  закончил я  свой рассказ
вопросом.
   Он  еще  раз  вытер платком влажный лоб,  взъерошил негустую шевелюру и
решительно опрокинул в рот вторую рюмку.
   - Ваше предложение неприятно поколебало у  меня веру в  самого себя,  -
мужественно признался он.  - Я, видимо, неполноценный немец. С брачком. Я не
особенно храбр.  Печально,  конечно. Но это уж ошибка господа-бога. Отец мой
был отчаянным человеком, а вот у меня слабинка.
   Я рассмеялся:
   - Вы  просто не  знаете,  что  у  вас  есть затаенные резервы мужества.
Постарайтесь мобилизовать их.  Слов нет,  поручение острое,  я  бы  сказал -
очень острое!  Но мы постараемся учесть всякие неожиданности.  Поверьте, что
эта,  как вы  сказали,  затея принесет вам,  помимо всего прочего,  огромное
удовлетворение.  Насколько мне  известно,  вы  не  питаете теплых  чувств  к
гестаповцам, так почему же не утереть нос одному из них?
   Пейпер вертел в  руках  пустую хрустальную стопку и  молчал.  Брови его
сошлись  на  переносице,  лоб  собрался в  морщины.  Его  одолевали жестокие
сомнения.
   После долгого и томительного раздумья он полюбопытствовал:
   - Выходит, что, если эти документы попадут к вам, гестаповцу капут?
   - Это будет зависеть от нас, - сказал я неопределенно.
   - Выражаясь языком спортсменов,  вы хотите нанести ему удар ниже пояса?
- спросил Пейпер.
   - Что-то вроде.  Во всяком случае,  в моем сердце теплится надежда, что
вы дадите свое согласие.
   - Не знаю...  Не знаю, - отшатнулся Пейпер. - Я очень нерешителен, хотя
и дисциплинирован. Если бы вы приказали мне... А в общем, я должен подумать.
Наедине с собой. Завтра я скажу.
   Удовольствовавшись этим обещанием,  я одобрительно кивнул, поблагодарил
Пейпера за угощение и  расстался с ним,  уверенный,  что в эту ночь он будет
спать мало. Не больше Гизелы.


   30. На первом этапе

   В чистом утреннем небе кудрявились идеально белые, пышные облака, а над
ними высоко плыла армада пикирующих бомбардировщиков Ю-87.
   Это первое, что я увидел, выйдя на улицу.
   Бомбовозы летели на северо-восток.  Пока я дошел до управы, над городом
прошло  шесть  таких  армад,  одна  за  другой,  волнами.  Такого количества
вражеских самолетов энское небо не видело и в памятном сорок первом году.
   Не  успел  я  расположиться за  своим  столом,  как  меня  пригласили к
бургомистру.  Там уже были начальники некоторых отделов, начальник полиции и
командир карательного батальона Воскобойников.
   Купейкин поднялся с кресла, откашлялся и каким-то отсыревшим голосом, с
очевидной претензией на торжественность, заговорил:
   - Господа!  Все мы видели сегодня, какая воздушная мощь пошла в сторону
фронта.  Германские вооруженные силы  прорвали оборону  русских и  перешли в
решительное наступление на орловско-белгородском плацдарме.  Бог и мы станем
свидетелями  грандиозных побед  фюрера.  Июль  сорок  третьего  года  явится
поворотным месяцем в этой войне и войдет в мировую историю.
   "Так,  -  подумал я, - Гизела говорила правду. Да и мы поставили верный
диагноз.   Можно  твердо  надеяться,   что   для  командования  нашей  армии
наступление немцев не было неожиданным".
   - Введите своих служащих в  курс  событий,  -  продолжал бургомистр.  -
Разъясните  всем,   что  сейчас,  как  никогда,  от  нас,  органов  местного
самоуправления, требуется напряжение всех сил. Мы обязаны...
   Он  объяснил,  что  именно  "мы  обязаны",  потом  предложил  командиру
батальона,  начальнику полиции  и  мне  остаться,  а  остальным приступить к
работе.
   Когда закрылась дверь за  последним из  ушедших,  Купейкин раздраженным
тоном потребовал от Воскобойникова:
   - Рассказывайте все, как было.
   Воскобойников, этот сытый, самоуверенный детина, встал, неловко одернул
немецкий мундир и,  не  зная,  куда  пристроить руки,  начал докладывать.  В
двенадцать ночи  его  разбудил  звонок  дежурного по  комендатуре.  Дежурный
распорядился выслать  усиленный наряд  на  заречную сторону,  где  партизаны
пытаются угнать скот.  Воскобойников сейчас же отдал команду в  батальон,  а
сам стал одеваться.  Через десять минут ему доложили, что наряд в количестве
двадцати бойцов,  при двух ручных пулеметах, посажен в машину и отправлен по
назначению.  А  еще  через  двадцать минут,  когда  Воскобойников прибежал в
распоряжение батальона,  его перехватил дежурный по полиции и  сказал:  "Вас
ищет  комендант.   Срочно  звоните  ему".   Воскобойников  позвонил.   Майор
Гильдмайстер спросил:  "Куда  вы  послали своих  болванов?  Зачем?  Они  там
перестрелялись.  Срочно выясните,  в  чем дело".  Воскобойников взял пятерых
автоматчиков и  выехал На мосту им попался боец из наряда.  Он доложил,  что
машина повезла их почему-то не к  загону со скотом,  а  по дороге к совхозу.
Бойцы  начали шуметь.  Машина остановилась.  Командир отделения Шерафутдинов
приказал всем  сойти.  Когда  наряд выстроился,  он  сказал:  "Приступайте к
делу!" Бойцы бросились друг на друга.  Кто-то крякнул: "Измена! Бей их!" - и
началась стрельба. А дальше он плохо помнит. Пуля угодила ему пониже правого
плеча,  он  упал,  отполз в  темноту,  потом поднялся и  побежал.  На  месте
происшествия  Воскобойников  обнаружил  трех  обезоруженных  бойцов.  По  их
словам, взбунтовавшийся наряд скрылся в лесу. Вот, собственно, и все.
   Купейкин переложил с  места на  место лежавшие перед ним  бумаги и,  не
глядя на командира батальона, спросил:
   - А  известно ли вам,  что никакой дежурный по комендатуре не звонил на
вашу квартиру?
   Воскобойников виновато и  часто  закивал.  Он  узнал  об  этом  слишком
поздно.
   - Почему вы сами не возглавили наряд?
   - Не хотел терять времени. Собирался выехать следом.
   - Не морочьте мне голову!  -  запищал Купейкин.  -  Машина с нарядом не
могла миновать вашего дома.
   Лицо Воскобойникова напоминало помятую подушку.  И  сам он  весь обмяк,
ссутулился, глядел испуганно из-под нависших бровей.
   - Наконец,  почему вы,  -  доклевывал его Купейкин,  -  не бросились на
поиски грузовика с бежавшими?
   - Растерялся, - пробормотал Воскобойников.
   - Хорош  командир  батальона!   -  злорадно  усмехнулся  бургомистр.  -
Растерялся!  Посмотрим,  как  вы  будете себя чувствовать перед комендантом.
Собирайтесь! Он вызывает нас для объяснения.
   Когда Купейкин и Воскобойников уехали, начальник полиции сказал мне:
   - Из него такой же комбат, как из меня врач-гинеколог.
   Я согласился.
   В  обеденный перерыв по  дороге  домой,  недалеко от  того  места,  где
когда-то  окончил  свой  жизненный путь  эсэсовец  Райнеке,  я  увидел  дочь
бургомистра - Валентину Серафимовну. Она тащила в обеих руках по здоровенной
связке книг.
   За  последнее время у  нас несколько улучшились отношения.  Сыграл свою
роль мой лестный отзыв относительно ее перевода на допросе Геннадия. Помогло
и  то  обстоятельство,  что Земельбауэр больше не  прибегал к  моим услугам.
Теперь Валентина Серафимовна здоровалась со  мной и  даже как-то  звонила по
телефону.
   Ответив на мое приветствие сейчас, она пожаловалась:
   - Устала как собака. А тут еще жара.
   Я поинтересовался, что за книги она несет.
   - Арестовали  бывшего   актера   Полонского,   -   ответила   Валентина
Серафимовна,  -  а меня заставили разобраться в его библиотеке.  Так, всякая
дребедень.  Скажите,  у  отца неприятности?  -  и  она потыкала в  свои щеки
свернутым в комочек платком.
   - Каждый  отвечает  за  себя.  Не  он  же  назначал  Воскобойникова,  а
комендант.
   На противоположной стороне улицы я увидел Трофима Герасимовича, он тоже
направлялся домой. Я поманил его пальцем.
   - А ну-ка, впрягайся! Поможем госпоже Купейкиной.
   Валентина Серафимовна улыбнулась.
   Мы донесли книги до здания гестапо.
   Купейкина рассыпалась в благодарностях.
   - Мой привет штурмбаннфюреру, - сказал я на прощание.
   - Обязательно передам.
   Когда мы отошли, Трофим Герасимович сплюнул:
   - Глиста глистой.  Наша Еленка была малость посдобнее,  - он вздохнул и
тихо добавил:  -  Эх,  Ленка,  Ленка... Горькая судьба тебе выпала! А правду
болтают, что эта сука бесхвостая продала своего мужа?
   - Точно.
   - Значит, плачет по ней веревочка.
   Дома Трофим Герасимович дал мне бумажку,  свернутую трубочкой наподобие
мундштука от папиросы.
   - Это от Кости.
   У  себя в  комнате я  расшифровал телеграмму.  Решетов писал,  что  мне
присвоено общевойсковое звание капитана,  и просил срочно ответить, согласен
ли я возглавить специальную группу, перебрасываемую в Прибалтику.
   Вот  это  здорово!  Во-первых,  я  капитан.  Это что-нибудь да  значит!
Во-вторых,  мне предлагают интересное дело.  Уверен -  дело важное. В Москве
ждут моего ответа.
   Как я отвечу? Конечно, согласен. Трудно сразу объяснить это решение. Но
оно  возникло мгновенно,  когда  передо мной  вырисовались слова телеграммы.
Ничего я не взвешивал,  не уточнял, не оценивал. Да и как, собственно, можно
было  оценивать дело,  сформулированное в  одной,  довольно  короткой фразе,
раскрывающей только смысл,  вернее, идею? А для меня идея эта была понятна и
близка -  бороться!  Бороться,  продолжать начатое.  Какое же имело значение
место борьбы?  В  сущности,  не  все ли равно:  в  Энске или в  другом каком
городе? Мы солдаты. Больше чем солдаты - добровольцы.
   И  еще  одно.  Мы  увлечены борьбой.  Она  захватила нас целиком,  наши
чувства, мысли, желания - все связано с нею, все подчинено ей. Оторвать себя
от борьбы,  выйти из нее не в  наших силах.  Я  говорю и  о себе,  и о своих
товарищах. Прежде всего, конечно, о себе.
   Я торопливо съел кашу из ячменя, запил кружкой кипятку, вынул из своего
тайничка пистолет и отправился к Пейперу.
   Он  уже  ждал  меня.  На  мое  "Здравствуйте" Пейпер  ответил  странным
образом: поднял руку и воскликнул по-латыни:
   - Моритурус те салютат! Идущий на смерть приветствует тебя!
   Вначале я  не сообразил,  что это значит,  а потом понял.  Лицо Пейпера
помогло: оно было печально-торжественным. Он все-таки решился. Я тепло пожал
ему руку и признался, что верил в него.
   - Я  не  знаю,  как это получилось,  -  проговорил он.  -  Я  же слабый
человек,  а вот решился. Кое-как преодолел свою уродливую слабость. Понимаю,
что иду на  смерть.  Но  иду.  Иду с  роковым упорством.  Должен же  человек
когда-нибудь сделать в своей жизни необычное?!
   - О смерти не будем говорить, - возразил я. - Ею здесь и не пахнет.
   - Вы думаете?
   - Я твердо уверен.
   - Возможно,  весьма возможно.  Тем  лучше.  Знаете что,  давайте допьем
бутылку! - И он полез в чемодан.
   - Быть может, перенесем банкет на окончание нашего предприятия?
   - Нет-нет,  я хочу именно сейчас.  А пить в одиночку -  это страшно,  -
сказал Пейпер,  наполняя вчерашние хрустальные стопки.  - У вас, я чувствую,
легкая рука. Вы знаете, что такое риск.
   - Немножко, - согласился я.
   - Ну, пожелайте мне успеха!
   - От всей души, - сказал я, и мы дружно выпили.
   - Боюсь вот только, выдержат ли мои нервы.
   - Выдержат.  На вашей стороне инициатива,  внезапность. Вы должны сразу
определить свое превосходство. Как бы я поступил на вашем месте?
   - Слушаю, это очень интересно.
   - Я бы вошел, назвал себя Панцигером.
   - Панцигером?
   - Ну да. Это не вымышленная фамилия: она знакома Земельбауэру. Так вот,
назвал  бы   себя  и   объявил:   "Дорогой  штурмбаннфюрер!   Ваш   любезный
родственничек Линднер Макс,  он  же  Дункель,  гостит сейчас в  Берлине,  на
Принц-Альбрехтштрассе.  Он поручил мне взять у вас письма,  оберстлейтенанта
фон  Путкамера к  своему покойному братцу.  Эти  письма (три  штуки) Линднер
отдал вам  на  хранение в  сорок первом году.  Потрудитесь открыть вот  этот
сейфик".
   - Вы можете повторить это еще раз? - прервал меня Пейпер.
   Я сделал это не без удовольствия и продолжал:
   - Когда письма будут у вас в руках, вы предложите Земельбауэру написать
объяснение на  ваше имя.  Пусть штурмбаннфюрер изложит причины,  заставившие
его более полутора лет хранить чужие письма.  Дайте ему понять,  что от него
же самого зависит его дальнейшая судьба.  Смело спекулируйте такими именами,
как Шелленберг,  Мюллер,  Кальтенбруннер, Гиммлер... Закоптите ему мозги! Не
мне вас учить. Вы человек образованный, разбирающийся в политике.
   Пейпер улыбнулся: если бы образование могло заменить опыт!
   - Опыт приобретается практикой, - заметил я. - У вас есть оружие?
   - Нет, не положено. Я же не офицер.
   Я вынул "вальтер" и положил на стол.  По тому, как Пейпер взял пистолет
и проверил его, я понял, что учить его обращению с ним не следует.
   - Каким вы располагаете временем? - спросил я.
   - Хорошо было бы покончить с этой затеей в два-три дня, - сказал он.
   - Покончим, - заверил я и распрощался с Пейпером.
   Теперь мне предстояло повидать Гизелу.  Еще днем в  управе я позвонил в
Викомандо и  вызвал  к  телефону Гизелу  Андреас Я  спросил,  может  ли  она
сообщить,  когда зайти за  новой инструкцией.  Это был условный пароль.  Она
бесстрастно ответила:  "Инструкция еще  не  готова.  Точнее,  будет известно
позже.  Позвонят и предупредят".  Это тоже был условный ответ:  надо ждать у
телефона.
   Примерно через четверть часа, раздался ее звонок:
   - Что случилось? Говори, я одна.
   - Мне необходимо быть у тебя сегодня.
   - Нельзя.  Дезертировали бойцы карательного батальона. В нашем квартале
выставлены круглосуточные посты. Скажи свой адрес. Приду сама.
   - Правда?
   - Говори.
   Я назвал адрес и объяснил, как найти меня.
   - Когда удобнее?
   - Приходи,  когда стемнеет, и жди меня. Очень прошу, захвати то, что ты
хотела мне презентовать.
   - Хорошо. Клади трубку.
   Вечером я предупредил хозяев, что у меня будет гостья, попросил принять
ее и усадить в моей комнате.
   У Трофима Герасимовича возникла ошибочная мысль.
   - Опять прилетят наши? - спросил он.
   - Нет. На этот раз, кажется, не прилетят.
   Мне еще надо было переговорить с  Демьяном,  и я заторопился в убежище.
Беседа была недолгая, но обстоятельная. План мой ему понравился. Но Демьян с
полным пониманием дела внес в  него существенные поправки.  Он заметил,  что
самое  слабое  место  задуманного предприятия -  это  отсутствие  у  Пейпера
необходимых документов.  Тут надо что-то  придумать.  И  это "что-то" Демьян
придумал сам. Он сказал.
   - Сделаем так:  Когда убедимся, что Земельбауэр дома, Пейпер подойдет к
вахтеру гестапо и спросит, где сейчас начальник. Вахтер, конечно, не посмеет
солгать оберштурмбаннфюреру СС. Тогда Пейпер прикажет: "Позвоните ему сейчас
же и  доложите,  что оберштурмбаннфюрер Панцигер едет к  нему на дом".  Как,
по-вашему? Это должно несколько амортизировать внезапный визит Пейпера?
   - Бесспорно, - согласился я.
   - В этом случае,  - продолжал Демьян, - Пейперу не надо представляться.
Земельбауэр  будет  знать,   с  кем  имеет  дело.  Неплохо  бы,  разумеется,
предупредить начальника гестапо еще и из другого источника. А что, если вы?
   - Что я?
   - Если вы...  после звонка вахтера тоже позвоните.  Ну да. Из управы. И
скажете,  что говорят с аэродрома.  Так и так,  господин штурмбаннфюрер,  из
Берлина прилетел гость.  Отправился к вам,  встречайте. Тут уже Земельбауэру
будет не до проверки документов.
   - Великолепно! - обрадовался я. - Но не лучше ли первому позвонить мне?
   Демьян подумал и согласился.  Конечно,  лучше!  И лучше потому,  что мы
рискуем опоздать. У нас в резерве небольшой запас времени.
   Когда  детали плана были  утрясены,  я  протянул Демьяну расшифрованную
радиограмму. Он прочел, постучал костяшками пальцев по столу и спросил:
   - Что же вы решили?
   Я ответил, что не в моих правилах отказываться от таких предложений.
   - Пожалуй, правильно, - коротко заметил Демьян.
   Тут  же  я  написал Решетову о  своем согласии,  дал  текст Наперстку и
побежал домой.


   31. Панцигер

   В то утро Гизела покинула наш дом за час до моего ухода на службу.
   Когда я сел с хозяевами завтракать, Трофим Герасимович сказал:
   - Умная и красивая.  - Он имел в виду мою гостью. - Вот ведь беда. Весь
город обегаешь, а такой не сыщешь, - он покрутил головой, взглянул на жену к
спросил: - Ну, чего рожу вытянула?
   - А ничего.  Паскудник ты,  и вся недолга! - огрызнулась Никодимовна. -
Все чужие тебе хороши.
   - Так испокон веков,  -  проговорил невозмутимо Трофим Герасимович. - В
чужую бабу черт меду кладет.
   Гизеле я не мог сказать,  что скоро покину Энск.  Но спросил,  будет ли
она рада выехать со  мной куда-либо.  Мне хотелось взять Гизелу с  собой.  Я
много думал об  этом.  Мне казалось,  что Демьян,  если я  обращусь к  нему,
поддержит меня  и  полковник Решетов пойдет навстречу.  И  знаете,  что  мне
ответила Гизела?  Она сказала,  что нам хорошо будет в Германии, и спросила,
поеду ли я с ней туда. Я никак не ожидал такого вопроса.
   Потом она еще сказала,  что у каждого есть своя родина, которую человек
любит,  которой дорожит и  гордится.  Для  нее родина не  просто земля,  где
родилась она,  ее отец,  мать, а нечто большее, с чем она связана невидимыми
нитями и без чего не представляет себе жизни. Германия не всегда была такой,
какой сделал ее Гитлер.  И она будет другой. Гизела уверена, что я так же не
смогу расстаться с  Россией,  как  она с  Германией Любит ли  она меня?  Да,
любит.  Она еще никого не любила.  Я первый. Она верит, что и я ее люблю. Но
трудно,  невозможно предсказать, что готовит будущее. А быть может, оно само
придет нам на помощь.
   Я не мог видеть глаз Гизелы,  в комнате было темно,  но, когда я провел
рукой по ее лицу, оно было мокро от слез.
   Уходя,  Гизела дала мне второй ключ от  дверей ее дома и  предупредила,
чтобы я не зло