гел мой!
   Ангел не заставил себя долго ждать.
   Карл  Фридрихович склонился  над  Наперстком,  поцеловал  ее  в  лоб  и
попросил:
   - Сообрази-ка что-нибудь. У нас кровожадное настроение.
   Наперсток кивнула и  молча  удалилась.  Мы  сели  тут  же  в  кабинете,
обставленном  различным  медицинским  оборудованием,   белыми  застекленными
шкафами и даже операционным столом.
   Карл Фридрихович,  невысокого роста, тоненький, миниатюрный, удосужился
к  шестидесяти семи  годам  сохранить изящную  фигуру  юноши.  Его  отличали
некоторый налет  старомодности и  лучшие манеры вымерших аристократов,  хотя
ничего  аристократического  в  его  роду  не  было.  Он  обладал  врожденной
деликатностью, держал себя учтиво и предупредительно. Исконно народные черты
характера немцев:  точность,  аккуратность,  трудолюбие -  Карл  Фридрихович
возводил в величайший жизненный принцип.
   Карл  Фридрихович сидел со  мной рядом,  потирая сухие бледные руки,  и
молчал. На лице его проглядывала то ли усталость, то ли рассеянность.
   - Что-нибудь случилось? - спросил я и положил свою руку на его колено.
   - Всегда что-нибудь случается,  -  тихо  произнес Карл  Фридрихович.  -
Такова жизнь... Ночью умер мой старый друг доктор Заплатин. Да... Константин
Аристархович Заплатин.  Вместе учились в гимназии.  Кончали институт. Вместе
работали на хуторе Михайловском.  Он и перетянул меня сюда в сороковом году.
Он здесь родился...  Золотые руки. Ума палата. Отличный хирург и музыкант. А
как людей любил! Он был проникнут к людям такой горячей любовью, что она мне
казалась порой чрезмерной и  не всегда оправданной.  Позавчера был у меня...
Пили чай...  Как всегда, вспоминали прошлое. И ничего я не подметил. Ничего.
А прошедшей ночью... Конец.
   - Сердце? - спросил я.
   - Яд!
   - Покончил с собой?
   Беседу прервала Наперсток. Она вошла и пригласила к столу.
   Я спохватился:
   - Дельце есть к вам, Карл Фридрихович.
   Он шутливо отмахнулся:
   - Простите. На голодный желудок я плохо соображаю.
   В  столовой  было  чисто  и  по-домашнему  уютно.   Чувствовалась  рука
Наперстка.
   Втроем с  завидным аппетитом мы  уничтожили не  так уж мало пожившую на
свете говядину,  изжаренную, как любил Карл Фридрихович, без всяких фокусов,
прямо на сухой горячей сковороде.  Съели вилок квашеной капусты. Попили чай.
К  чаю  доктор достал из  своего "стратегического" запаса по  большому куску
сахару.  Это был деликатес,  равноценный соли.  Мы  бросили сахар в  чай,  а
Наперсток своими крепкими зубами покусывала его.
   Когда Наперсток убрала со стола и вышла, доктор осведомился:
   - У вас, кажется, есть ко мне дело?
   - Да, Карл Фридрихович.
   - Так выкладывайте.
   - Если к вам обратится больной,  страдающий закупоркой вен,  вы сможете
оказать ему помощь?
   - Обязан.  Ну,  собственно,  как понимать "оказать помощь"?  Это же  не
фурункул вскрыть. От закупорки вен надо лечить. Серьезно лечить.
   - Простите, я неверно сформулировал вопрос. Я и имел в виду лечение.
   - То-то и  оно.  А  от правильно поставленного вопроса зависит половина
ответа. Но прежде я должен посмотреть больного.
   - За этим дело не станет. Он немец.
   - Даже?  - Карл Фридрихович усмехнулся. - Вы хотите расширить круг моей
клиентуры?
   - Не только.
   - А что еще?
   - Больной представляет интерес.  Мы  попробуем нацелить его на  вас.  И
надеемся, что вы сумеете снискать его доверие.
   - Не много ли вы требуете от простого смертного?
   - Ваши способности нам известны, милый доктор.
   Карл Фридрихович комплименты никогда не принимал всерьез. Он сказал:
   - Всякая слава имеет свои теневые стороны. Кто он, если не секрет?
   - Уж какие тут секреты! Он занимает должность начальника метеослужбы на
аэродроме.
   - Ну что ж... Как вы сказали: "Попробуем нацелить"?
   - Да, - улыбнулся я.
   - Нацеливайте, а там будет видно.
   Мы распрощались.


   10. У Солдата новости

   Обеда сегодня не было. Не было и того, что заменяло бы обед. Я и Трофим
Герасимович  сгрызли  по  небольшому  черному  сухарю  и   запили  кипятком,
настоянным на шиповнике.  Потом я оделся и отправился к Геннадию.  Я нес ему
полученную от Наперстка радиограмму.
   Тысячеглазое звездное небо нависало над  городом.  Под ногами шелестела
поземка. Хватка мороза за последние дни усилилась: наступил декабрь.
   Я  шел и  думал о  своем одиночестве.  Андрей,  например,  нет-нет да и
получал через Наперстка весточки от жены. Геннадий обзавелся новой семьей, а
около меня никого.  Иногда казалось,  что так даже лучше: чувства и мысли не
обременены заботами о  близких,  они посвящены целиком делу.  Но  это только
казалось. Гораздо чаще, как и сейчас, меня угнетало одиночество. По-хорошему
я  завидовал Андрею и  Геннадию,  считал их  счастливцами.  Мне  не  хватало
внимания жены,  ее заботы,  ласки.  Я задавал себе вопрос:  будет ли опять у
меня семья?  Встретится ли на моем пути женщина,  ради которой я  готов буду
пожертвовать всем?  И  не  знал,  что ответить.  Потом мысли мои вернулись к
Трофиму Герасимовичу,  которого я  оставил расстроенным.  Вчера ему  удалось
унести с бойни говяжью печенку. Не сказав никому ни слова, он подвесил ее на
перекладине  в  сарае,  чтобы  приберечь  до  воскресенья  и  ошеломить  нас
сюрпризом.  Сегодня утром, выйдя во двор, он увидел черного кота. Тот что-то
аппетитно  лопал  на  снегу  у  забора.  Кошачья  утроба  показалась Трофиму
Герасимовичу подозрительно вздутой.  Сердце  его  похолодело.  Он  распахнул
дверь сарая и обмер: печенка исчезла. Как угорелый, он бросился за котом, но
того и след простыл. Боже мой, что было! Я давно уже не видел своего хозяина
таким озлобленным. Благодаря моей "воспитательной работе" с его уст все реже
и  реже срывалось непечатное слово,  а  тут он взорвался и полностью раскрыл
все свои возможности. Он обрушился на немцев, краем задел хозяйку, чуть-чуть
меня,  но, конечно, больше всего попало разбойнику коту. В заключение Трофим
Герасимович клятвенно побожился слопать кота вместе с потрохами.
   Обидно,  конечно,  что кот опередил нас.  Печенка есть печенка.  Не так
часто злая судьба балует нас ею.
   Я пересек тихую, заснеженную площадь. До войны она звалась Рыночной. По
воскресным дням  здесь все  кипело от  колхозного люда.  Сейчас площадь была
пуста.
   Вот и рубленый обветшалый домик, где нашел себе приют Геннадий. Наглухо
закрыты  ставни.  Изгородь почти  разобрана.  Перед  домом  мерзнет одинокая
старая суковатая береза.  На  белой коре ее  четко обозначены большие черные
пятна.  Под порывами ветра раскачивается прибитая на высоком шесте пустующая
скворечня.
   Из  предосторожности я  прошел до  конца квартала,  задержался на углу,
посмотрел по сторонам и вернулся к дому.
   Меня  впустила  жена  Геннадия.  Она  уже  привыкла к  моим  воскресным
посещениям и  не  удивилась раннему появлению.  Впрочем,  я  был  не  первым
гостем. За неубранным столом уже сидел Андрей и беседовал с хозяином.
   - Кейфуете? - спросил я, присоединясь к компании.
   - А что остается? - усмехнулся Андрей.
   Я не видел его с неделю,  но мне казалось,  что очень давно,  и был рад
встрече.
   - Ты не опоздаешь, Груня? - обратился Геннадий к жене.
   - Да нет...  Я  сейчас,  -  она убрала со стола посуду и  утиным крылом
стала сметать крошки, рассыпанные на скатерти. Уже в летах, но еще крепкая и
довольно моложавая, она была расторопна и энергична.
   Наконец хозяйка оделась.  Прежде  чем  покинуть дом,  она  предупредила
мужа:
   - Если Петушок проснется, напои его молоком. Бутылочка в духовке.
   Геннадий заверил,  что все будет в порядке, и запер за нею дверь. Потом
зевнул и потянулся. Он за это время подобрел, лицо расползлось.
   Я отдал ему радиограмму.  Геннадий повертел ее в руке, подумал о чем-то
и пошел во вторую комнату расшифровывать.  Меня всегда это раздражало.  Даже
такой небольшой деталью он  старался подчеркнуть,  что  старший над  нами  и
располагает недоступной для других тайной.
   Я заговорил с Андреем.
   - Как у тебя?
   - Нормально. Уже двенадцать хлопцев. Четыре тройки.
   Это  относилось к  успехам Андрея в  роли "вербовщика" абвера.  Задание
немцев он выполнял не торопясь,  и  поступал правильно.  Высокие темпы могли
вызвать  недоверие  гауптмана  Штульдреера,   человека  довольно  умного   и
понимающего,  что  в  чужом,  незнакомом городе нельзя так быстро приобрести
связи, войти в доверие к людям и тем более склонить их к работе на вражескую
разведку.  И  Андрей первого кандидата привел на  явочную квартиру гауптмана
совсем недавно, месяца полтора назад. Затем гауптману был представлен второй
и третий.  Это были старшие троек.  После капитальной беседы со Штульдреером
каждый из  них подбирал себе еще двоих -  конечно,  из числа рекомендованных
нами.  На  этом  функции  Андрея  иссякали.  Так  полагал  гауптман.  Но  он
заблуждался.   В   действительности  связь  Андрея  со   старшими  троек  не
прекращалась.  Он встречался с  ними,  получал подробную информацию,  ставил
перед ними определенные задачи.  Мы знали, что наши ребята живут тройками на
конспиративных  квартирах  абвера,   что  их  обучают  разведчики  гауптмана
Штульдреера.
   - Когда   же   гауптман  думает  толкать  их   на   нашу   сторону?   -
поинтересовался я.
   - Первая тройка,  по всем признакам, пойдет недельки через две-три, но,
кажется, не через линию фронта, а в партизанскую зону.
   - Вот как!
   - Тоже неплохо, - заметил Андрей. - А как с Пейпером?
   - Посылай его к Аристократу, если уверен, что он согласится.
   Андрей  был  уверен.  Тромбофлебит доставляет большие муки  Пейперу,  а
врачи военного госпиталя отказываются лечить.  Да и  не до этого им.  Других
дел по горло: с фронта идут эшелоны раненых.
   История с  Пейпером заслуживает того,  чтобы  сказать о  ней  несколько
слов.  Примерно  месяц  назад  фельдкомендатура совместно с  тайной  полевой
полицией направила в  окрестный лес в  целях разведки небольшую команду.  Та
наткнулась на  партизанскую засаду  и  потеряла пятерых  убитыми  и  двух  -
попавшими в плен. Один из пленных - обер-фельдфебель, родом из Австрии, - на
допросе объявил себя  врагом Гитлера и  даже антифашистом.  Причем предложил
партизанам проверить его показания.  В Энске,  например,  где стоит часть, в
которой служит обер-фельдфебель, ему удалось встретить человека, которому он
в  буквальном смысле слова спас  жизнь.  Человек этот носит фамилию Пейпер и
работает  начальником  метеослужбы аэродрома.  А  в  действительности он  не
Пейпер и не австриец.  Он немец,  и его настоящая фамилия Шпрингер.  Сменить
фамилию   и   выехать   из   Германии   в   Австрию   помог   Шпрингеру  он,
обер-фельдфебель.  И  помощь эта  пришла вовремя,  так как Шпрингеру угрожал
расстрел за убийство своего родственника - гестаповца.
   Пейпер представлял для  нас  несомненный интерес.  Мы  задумались,  как
поудачнее подобрать ключ  к  начальнику метеослужбы аэродрома,  и  попросили
Демьяна  сохранить  жизнь  обер-фельдфебелю.   Возможно,   услуги  его   еще
понадобятся.
   Совершенно неожиданно Андрею удалось познакомиться с  Пейпером.  Как-то
ночью  в   бильярдной  один  из  игроков  вышел  из  строя,   проще  говоря,
почувствовал себя плохо.  И уж кому-кому, как не маркеру, следовало проявить
заботу  о  своем  посетителе!  Андрей  водворил внезапно заболевшего в  свою
каморку,  уложил на койку и попытался оказать первую помощь. Больной выразил
благодарность, но сказал, что ему никто не сможет помочь. Ему нужен покой. У
него  закупорка  вен  на  ноге.   Тромбофлебит.  И  страдает  им  давненько.
Предлагали операцию,  но он уверен, что операция ничего не даст. В Германии,
правда,  он знает одного специалиста,  тот лечил его вливаниями. И помогало.
Но можно ли сейчас думать о лечении?
   Больной назвал себя Пейпером.  Назвал после того,  как  Андрей пообещал
ему найти в городе специалиста, который сможет облегчить его страдания. Энск
- небольшой город,  когда-то уездный, но в нем жили хорошие врачи, бог даст,
один из  них уцелел.  Пейпер был тронут вниманием маркера.  Заверил,  что не
останется в долгу. Теперь Андрей должен был направить Пейпера к Аристократу.
   Нашу  беседу  прервал  Геннадий.   Он   вошел  злой,   бросил  на  стол
расшифрованную радиограмму и изрек:
   - Попробуйте понять, что это значит?
   Андрей взял листок бумаги и прочел вслух:

   "Солдату.  Ваших информациях много рассуждений.  Нет фактов,  а  задача
разведчиков добывание фактов,  их проверка. Перестройте информацию и работу.
Деятельность Перебежчика одобряем.  Своевременно сообщайте о выброске троек.
Запасный".

   Солдатом,  как известно,  был Геннадий.  Перебежчиком -  Андрей,  а под
кличкой Запасный скрывался Решетов.
   - А чего здесь непонятного? - осведомился я.
   - Выходит, мы и рассуждать не имеем права? - вопросом ответил Геннадий.
   - Почему?  Имеем,  - сказал Андрей. - Но только не надо эти рассуждения
помещать в радиограммы.
   - Никогда  никому  не  угодишь,  -  буркнул недовольно Геннадий и  стал
сжигать листки с текстом.
   - Чего ты в пузырь лезешь?  - спросил Андрей. - Ведь Запасный давал нам
ясные  направляющие указания.  Его  требования четки и  лаконичны:  добывать
факты, проверять степень их достоверности, находить взаимосвязь. А оценивать
и систематизировать - дело не наше.
   Геннадий махнул рукой:
   - Ладно!  Сейчас не до этого... Позавчера у меня был связной Демьяна, -
он понизил голос. - Провалилась группа Урала.
   В комнате стало тихо,  как в склепе. Казалось, дыхание смерти коснулось
каждого из  нас.  Только  ходики  на  стене  своим  мерным тиканьем нарушали
тишину.
   - Сначала схватили связного Крайнего,  потом шестерых ребят,  затем еще
троих,  наконец  самого  Урала.  Двое  оказали сопротивление и  были  убиты.
Четверо уцелевших бежали из города и добрались до Демьяна.
   Никто из нас не видел в лицо ни Урала,  ни ребят из его группы. Но все,
что следовало знать о них,  мы знали, как знали все и о других подпольщиках.
Группа Урала составляла ядро.  На  ней  лежала вся тяжесть боевой работы,  а
теперь Урал и его ребята в тюрьме.
   Вот она,  новая беда. По нашим расчетам, самое страшное уже миновало, а
выходит, только начинается. Теперь подполье уменьшилось на одну треть.
   Когда  долго  идешь незнакомым лесом,  начинает казаться,  что  вот-вот
деревья расступятся и  ты  выйдешь на простор,  а  лес становится все гуще и
гуще,  и нет никакого просвета.  Так было со мной в финских лесах. Об этом я
подумал сейчас. Просвет обозначился, по нас настиг новый удар.
   Мы  долго молчали,  подавленные случившимся Удивление и  соболезнования
были неуместны.  Молчание нарушил Геннадий.  В итоге какого-то непостижимого
для нас хода мысли изрек:
   - Все мы смертны...  Человек рождается независимо от его воли и желания
и умирает - тоже. Родится он в крови и в крови умирает.
   Я и Андрей недоуменно переглянулись. Что это значит? Как понимать?
   - Надо уметь не только одерживать победы,  но и переносить поражения, -
продолжал Геннадий. - Поражения одних ослабляют, а других ожесточают, делают
сильнее.  Если подполью будет всегда сопутствовать успех, оно в конце концов
станет дряблым, небоеспособным и не сможет вести борьбу.
   Он говорил, как полководец перед солдатами. Он, конечно, где-то вычитал
эти чужие слова и решил,  что они пришлись к месту и ко времени. Но это было
горькое заблуждение.  Выспренние, напыщенные фразы оскорбляли нас и тех, кто
сейчас терпел муки в гестаповских застенках.
   - И все? - зло спросил Андрей.
   Геннадий набычился.
   - То есть?
   - Заткнись со своим красноречием.
   Геннадий изменился в лице,  хотел что-то сказать, но Андрей предупредил
его:
   - Вместо того чтобы подумать о  завтрашнем дне,  ты  коптишь нам  мозги
какой-то идиотской философией.
   Андрей вышел из  себя,  что  с  ним  бывает редко.  Почувствовал это  и
Геннадий.
   - Я  думал...   -   пробормотал  он.   -  Я  сообщил  Демьяну,  что  на
неопределенное время прекращаем связи друг с другом и с подпольщиками.
   - Однако... - поразился я.
   - Другого выхода нет,  -  гнул свое Геннадий. - Встречи наведут гестапо
на наш след, и начнутся новые аресты.
   - Значит,  свернуть  борьбу?  Объявить зимние  каникулы?  -  усмехнулся
Андрей.
   - Нам важнее сохранить остатки подполья.
   Геннадий по-прежнему соглашался лишь в тех случаях,  когда чужое мнение
не  противоречило его  собственному.  Он  говорил "мы",  в  то  время как ни
Андрей, ни я не уполномочивали ею на это.
   - Не согласен!  В  корне не согласен,  -  запротестовал Андрей,  ж  его
увесистый кулак  опустился со  стуком на  стол.  -  Прежде всего  мы  должны
определить свое отношение к  случившемуся.  Позиция Иисуса Христа меня лично
не устраивает.
   - Пока я вас не понимаю, - перешел на "вы" Геннадий.
   Андрей пояснил свою мысль.  Если мы убеждены, что провалы закономерны и
неизбежны,  тогда  остается одно:  сложить оружие,  бросить все  к  черту  и
сообщить на Большую землю об отказе от борьбы.  За нас поведут ее другие. Но
он,  Андрей,  на  такую позицию встать не  может.  Он за то,  чтобы выяснить
причины  провалов.   Ведь  есть  же  причины?   Безусловно  есть.   Или  это
неосторожность,   беспечность,   халатность  со   стороны   кого-либо,   или
предательство.  Вероятнее всего, последнее. Мы много болтали на эту тему, но
ничего против возможных предательств не предприняли.
   - Что вы конкретно предлагаете? - прервал его Геннадий.
   - Не  перебивай!  Брось  эту  свою  дурацкую привычку.  Научись слушать
других. Враг наступает. Погибли Прокоп, Прохор, Аким, Сторож, Урал, Крайний.
Погибло   семнадцать  человек,   а   ты   требуешь  прекращения  борьбы   на
неопределенное время.  Как  это  расценивать?  От  кого мы  это  слышим?  От
коммуниста, чекиста, члена горкома или от обывателя? Я считаю, что мы должны
ответить врагу ударом на удар. Надо ввести в борьбу все резервы, мою группу,
группу Брагина.  Я за то,  чтобы вместо группы Урала сколотить новую, с теми
же задачами.  Люди?  Люди есть!  Руководитель? Тоже найдется. Дим-Димыч Даст
руководителя. Возьми хоть его хозяина. Думаешь, не справится с группой?
   - Он беспартийный, - заметил Геннадий.
   Андрей опять вскипел:
   - Беспартийный!  Да мы гордиться должны,  что у  нас есть беспартийные,
которым можно доверять,  как коммунистам. И последнее: я предлагаю всерьез и
немедленно приняться  за  проверку  всех  уцелевших подпольщиков.  Всех  без
исключения. И начать надо со связного Колючего.
   - Почему с  уцелевших?  Почему с Колючего?  Почему с конца?  -  спросил
Геннадий.
   - Трудно узнать что-то,  не зная ничего, - отрезал Андрей. - Не станешь
же ты проверять арестованных?
   - Пословица гласит,  что  умные начинают с  конца,  а  дураки кончают в
начале,  -  добавил я.  -  Андрей прав.  Демьяна еще летом насторожило,  что
гестаповцы,  схватив Прохора, не тронули его связных Колючего и Крайнего. Он
просил задуматься над этим.
   - Крайний арестован, - уронил Геннадий.
   - Так что же? Будем ждать, когда арестуют и Колючего?
   - Мы не можем,  не имеем права подозревать в каждом предателя, - сказал
Андрей. - Но проверять каждого мы обязаны.
   Геннадий молчал,  усиленно потирая щеку.  Он, видимо, решал трудную для
себя задачу.  И решал по-своему.  Уйти от борьбы, ставшей неимоверно опасной
сейчас,  было его желанием.  Участие в  ней до сего дня не требовало особого
риска.  Кроме меня, Андрея и связного от Демьяна, он ни с кем не встречался.
Радиограммы ему  доставлял я  и  относил от  него к  Наперстку.  Возможность
провала ничтожна.  Геннадий мог спокойно ходить по городу, спокойно спать за
своими плотными ставнями и  даже спокойно целовать свою Груню.  А теперь ему
предлагали активную борьбу,  и предлагали в такой момент, когда враг накинул
на подполье петлю и по одному душит патриотов.
   - Ладно,  - нехотя, каким-то упавшим голосом