дея попросить у новой знакомой денег на автобусный  билет  до
Шлимовска. Или хотя бы на телефонные переговоры. Она позвонит  Игорю,  и
тот моментально примчится за ней на машине! Но просить денег  для  Олеси
было непривычно, она стеснялась. К тому же раньше чем  через  три-четыре
часа Игорь все равно бы до Валомея не доехал, а умыться и  поесть  Олесе
хотелось невыносимо.  Ночной  бутерброд  давно  переварился,  и  желудок
бомбардировал мозг паническими и неприятными петициями.
   Вдвоем они дошли до трамвайной остановки.
   - Я заплачу за проезд, - кивнула милосердная Лола, достав  деньги  из
ярко-розовой сумочки.
   Ехали в раскачивающемся из стороны в  сторону  трамвае  они  довольно
долго, а  потом  еще  пилили  пешком  минут  пятнадцать  через  дворы  и
закоулки.
   Когда Лола открыла допотопную  дерматиновую  дверь  своим  ключом,  в
грязную,  заставленную  какими-то  покосившимися   железными   стульями,
сломанными  шкафами  прихожую  выглянуло  несколько  физиономий.   Олеся
удивилась густонаселенности квартиры и отпрянула.
   - Это кто? - спросил Лолу то ли сонный, то  ли  обкуренный  парень  с
мутными глазами, весь в перхоти,  как  в  снегу.  Он  задрал  растянутую
замызганную кофту и почесывал черными ногтями тощий белый живот.
   -  Лолка,  к  тебе  Жорка-Фантомас  приходил,  -  с  зевком   сказала
толстенькая девица, такая же расхристанная и неприятная, как  и  парень.
На ней была цветастая, индийского производства юбка до полу И лифчик,  в
идеале белый, а сейчас серый и рваный, заштопанный синими нитками.
   Еще одна какая-то волосатая и обильно татуированная личность выползла
на свет Божий, посмотреть на пришельцев. Очевидно, с развлечениями здесь
было туго.
   Лола бесцеремонно растолкала квартирантов,  везя  на  буксире  Олесю,
немую от ужаса и брезгливости. Через коридор с потрескавшимися стенами и
неким подобием коврика на полу они прошли в комнату. Несколько глянцевых
коричневых тараканов смело бежали впереди девушек.  Олеся  старалась  не
смотреть на наглецов, а  также  на  заскорузлые  объедки  пищи,  огрызки
яблок, использованные презервативы, сигаретные окурки, которые  усеивали
пол. Подванивало дымом, горелым маслом и общественным туалетом.
   Но в комнате Лолы было довольно прилично  по  сравнению  с  остальным
интерьером.
   - Садись, - сказала она, указывая на продавленный диванчик. - На этих
ублюдков не обращай внимания. Неряхи. Всю квартиру загадили. Коммуналка,
что поделаешь! Сейчас пойдешь в ванную, потом я тебя покормлю.
   - А здесь нет телефона? - спросила Олеся. - Мне нужно позвонить.
   - Телефон когда-то у нас был. Но отрезали за злостную неуплату.  Вот,
держи мыло, полотенце и халат. В ванной ничего не оставляй. Пойдем.
   Проход по коридору в ванную комнату был мучителен для Олеси.  Все  ее
органы чувств страдали и возмущались. Но ванная нанесла удар  еще  более
значительный, чем гадкие отходы жизнедеятельности в прихожей.
   - Мойся, - кивнула Лола. - Только дверь обязательно закрой. У нас тут
любители подсматривать.
   Олеся не знала, сможет ли она встать  ногами  в  эту  липкую,  желтую
ванну и сохранить здоровье.  Казалось,  гонококки,  хламидии  и  бледные
трепонемы смотрят на нее с  влажных  стен  комнаты  и  подмигивают:  "Не
робей, девочка! Мы тебя ждем". Но горячая вода  била  из  крана  звонкой
струей, и Олеся решилась. Стараясь ни к чему не прикасаться, она  встала
под душ...
   -  Какая  красота,  фирма!  -  сказала  Лола,   рассматривая   шорты,
прозрачный Олесин топ и кружевной комплект  белья  -  все  это  сушилось
теперь  на  форточке,  пока  их  хозяйка  в  простом  стареньком  халате
уписывала за обе щеки яичницу из четырех яиц с исполинским куском хлеба.
- Я, надо признаться, неплохо зарабатываю, но на себя мало трачу, потому
что коплю на квартиру. Здесь, ты понимаешь,  жить  невозможно.  Опять  у
меня кофе выжрали! А оно ведь  дорогое  какое!  Забыла  вчера  банку  на
кухне. Замок в мою комнату два раза ломали. Изверги. Чукчи  бесполезные.
Я хоть делом занята, деньги зарабатываю.
   Способ,  которым  Лола  зарабатывала  деньги,  казался  Олесе  диким,
первобытным, недостойным. Кроме того, по какой-то непонятной случайности
слово "кофе" в русском языке было отнесено к мужскому  роду,  но  сейчас
Олесю переполняла благодарность к заботливой девице, и  она  промолчала.
Рот был занят яичницей.
   - Пойду налью  тебе  чаю.  Или  хочешь  минералки?  Маленький  старый
холодильник "Бирюса" надсадно гудел в углу комнаты.
   - Лучше чаю, - сказала Олеся. - И еще хлеба.
   - Бедная! Так оголодала! Сейчас принесу.
   Лола  нырнула  в  холодильник  и  достала  полиэтиленовый   пакет   с
шоколадными конфетами.
   - Угощайся!
   - Лола, - нерешительно начала Олеся, - ты правильно заметила, у  меня
сейчас трудный момент. Но вскоре я справлюсь со своими неприятностями. И
тогда... Тогда смогу отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала.
   Лола проводила взглядом третью конфету, исчезнувшую в ненасытном  рте
новой знакомой и пожала плечами.
   - Ладно! Не переживай. Я ведь понимаю. У всех бывают такие периоды. Я
и сама-то живу... Денег мало, сутенерша задушится, а процент не  снизит,
и так ставки маленькие, еще  ей  отстегивай  за  маклерские  услуги,  на
мужиков смотреть не могу, тошнит, все, что получаю, на квартиру, а  ведь
одеваться надо, да же? Вот на квартиру заработаю и выйду на пенсию. Хотя
где еще заработаешь-то? В конторе за триста рублей мух кормить? Спасибо.
   Олеся вздохнула.
   -  Вздыхаешь?  А  ты-то,  глупая,  думала,  отличную  профессию  себе
выбрала? М-да. Проституткой быть хорошо только в  кино  -  баксы,  шубы,
бриллианты, "кадиллаки", мужики вешаются от любви! А тут - проза  жизни.
Хорошо, если помыться додумается. А  если  нет?  Тогда  зажимаем  нос  и
работаем в полевых условиях.
   Олеся  вспомнила  о  лейтенанте,  пытавшемся   ее   изнасиловать,   и
поежилась.
   - И сколько тебе надо на квартиру? - спросила она.
   - Ну, знаешь, я ведь не в Валомее хочу покупать. В Шлимовске.  А  там
дороже. Однокомнатная стоит десять  тысяч  зеленью.  В  панельном  доме.
Ладно, мне хотя бы в панельном. Я уже накопила почти все! - Лола явно не
испытывала  трудностей  в  общении  с  незнакомыми  людьми.  Ее  рот  не
закрывался. - Они у меня в шлимовском банке лежат.  Солидное  заведение,
надежное, и проценты ничего так. Ну, не очень  большие,  конечно.  Но  к
концу августа, я думаю, уже буду жить в Шлимовске.  Что  Валомей,  город
маленький! А Шлимовск - это да. Столичные звезды постоянно. Я ездила  на
концерты Леонтьева и Аллегровой. Разорилась! Билеты дорогие, конечно, но
хочется разрядиться. А еще - опера, балет и органный зал.
   - "Балет! Органный зал"! - изумилась Олеся. - Тебе нравится?
   - А что? - обиделась Лола. - Я, может,  от  балета  умираю.  Там  все
такие неземные,  чистенькие,  белые.  Возвышенные.  Мне  нравится.  А  в
органном зале я слушала такое чудо. Иоганн Бах.  Токката,  пассакалья  и
фуга.
   Лора явно  преуменьшила  свои  финансовые  возможности:  мотаться  на
концерты за четыреста кэмэ - это стоит недешево!
   - Фуга, - повторила Олеся. - Да, Бах - это гений контрапункта...
   В Лондонской  академии  искусств  она  почерпнула  много  сведений  о
творчестве полифонического гиганта Баха и могла поделиться ими с  Лолой,
но после чая у нее закрывались глаза.
   - О, да тебя совсем развезло! - воскликнула Лола. - Ложись на  диван,
вон подушка. А я буду собираться.
   - Куда? - удивилась Олеся. - Уже вечер!
   - Именно, вечер! На работу.
   - А-а... - поняла Олеся и сонно уткнулась в подушку. - Ясно.
   Она закрыла глаза и тут же провалилась в черную космическую бездну.
   ...Пробуждение было не особенно приятным. Ночь  пролетела  мгновенно.
Болела голова, и в ней торчал неудобный штырь - мысль, что она  все  еще
не дома. А дома страдают, переживают,  разыскивают  ее  родные,  любимые
люди.
   Олеся спрыгнула с дивана, сдернула с распахнутой форточки свои вещи и
быстро переоделась. Дверь в  комнату  была  закрыта  на  щеколду,  Олеся
осторожно потянула ригель.
   Из кухни доносились приглушенные женские голоса, и один,  несомненно,
принадлежал Лоле. Подслушивать и шпионить не входило в  арсенал  действ,
которыми Олеся владела виртуозно, но она замерла у  кухонного  косяка  и
притаилась, так как поняла, что речь идет о ее персоне.
   - ..У нее как раз трудности,  -  говорила  Лола,  -  вы  ей  лапши-то
понавесьте, она на все согласится. Дурочка ведь, молодая.
   - Сколько ей?
   - Ой, да я что-то и забыла спросить. Лет шестнадцать, я думаю. Видно,
что молодая и глупая. Да вы бы посмотрели, она  на  диване  дрыхнет  как
убитая, я ей в чаек немного накапала, чтобы она ночью никуда не свалила.
   - Я уже посмотрела, пока ты в ванной была.
   - Да? Ну и как? Хорошую я девку подобрала?
   - Хорошую.
   - Мужики таких любят, я знаю. Юных, кротких и невинных,  -  убежденно
произнесла Лола.
   - Думаешь, ее никто не будет искать?
   -  Да  беспризорница,  даже  губной  помады  с  собой  нет.  А  будет
сопротивляться, посадите на иглу, и все дела.
   - Шустрая ты какая, на иглу. На игле-то от нее мало пользы будет...
   - Ну, пойду ее растолкаю, сколько можно спать! - Лола поднялась из-за
кухонного стола.
   Олеся вжалась в стену, едва живая от страха.
 
Глава 22 
 
   Из открытого окна тянуло утренней прохладой,  солнечный  луч  золотил
рисунок на обоях. Ника лежала в кровати, злостно затягивалась сигаретой,
щурилась на солнце и не спешила вставать. Курить в постели, утром, да  и
вообще курить - было дикостью, гадкой привычкой, извлекаемой ею на  свет
в минуты сильного недовольства  собой  и  всем  миром.  Обычно  Ника  не
притрагивалась к сигаретам,  но  сейчас  раздавила  в  пустой  пудренице
второй окурок.
   Девяносто пять процентов телезрителей не узнали бы в этот ранний  час
свою любимицу. Да и сама Ника  с  какого-то  момента  (наверное,  лет  с
тридцати пяти) начала с трудом узнавать себя по утрам в зеркале. Ресницы
и губы  отсутствовали,  темные  круги  под  глазами  взывали  к  милости
тонального крема, многочисленные морщинки, несмотря на совокупные усилия
громко рекламируемых кремов "Пленитюд" и "Синержи", имели место быть.
   Но сейчас плохое настроение Ники не было детерминировано ее  обычными
утренними вздохами по поводу быстро увядающей  красоты.  Воспоминания  о
вчерашней передаче заставляли  ее  нервно  мять  в  пальцах  сигарету  и
психовать.
   Предполагалось,  что  на  "круглом  столе"  с  участниками  очередных
городских выборов  она  выступит  этаким  неотразимым  дирижером,  умело
направляя  мелодию  дебатов  по  заготовленной  нотной   канве.   Ничего
подобного! Ей не только не дали помахать дирижерской палочкой. Ника даже
не открыла партитуру! В течение всего часа она только ошеломленно глохла
от какофонии,  устроенной  секстетом  претендентов.  Сиплым  контрабасом
подвывал Елесенко, Суворин рассерженно ухал литаврами, полковник Кукишев
дико дудел в свою валторну. Нике и слова не дали  вставить,  она  что-то
пару раз невразумительно пропищала, как  неопытная  девочка-стажерка,  и
была сметена на обочину дискуссии  темпераментными  участниками.  Ее  не
слушали, обрывали на полуслове - соперникам  было  о  чем  поговорить  в
кадре и без Никиных ремарок. Даже Он, ее тайный возлюбленный,  умудрился
пару раз наступить ей на горло кирзовым  сапогом,  отмахнувшись  в  пылу
дебатов от  Ники,  как  от  назойливой  мухи.  Такого  профессионального
унижения она еще никогда  не  испытывала.  Ника  вылетела  из  студии  с
красными от позора щеками. (Вечером, дома, просмотрев на видео взятую  у
оператора  кассету,  Ника  ужаснулась  своей  пурпурности.  Единственное
утешение - раскрасневшиеся щеки в сочетании с  изумлением,  растерянными
глазами,  взгляд  которых  беспомощно  метался  от  одного  участника  к
другому, сделали ее лет  на  десять  моложе.)  Переругавшиеся  кандидаты
расходились молча,  исчерпав  весь  запас  эмоций,  обидных  эпитетов  и
взаимных  обвинений.  Они  все,  правда,  потом  по  очереди  подошли  к
обиженной  тележурналистке,  чтобы  извиниться  за   свое   бессовестное
поведение, но Нике от этого не полегчало. Передача шла не в записи, а  в
прямом  эфире,  и  устроенная  мужиками  свалка  уже  стала   достоянием
зрителей.
   Мысль о том, как воспримет вчерашний бардак руководство телекомпании,
противно буравила сердце.
   К  недовольству  своих  начальников  Ника  не  привыкла,   она   была
любимицей, никогда не лезла на фикус, никогда ни с кем не ссорилась.  Но
сегодня, очевидно, ей хорошенько достанется.
   "Ладно, - подумала Ника.  -  Не  умру.  Может  быть,  все  сойдет  на
тормозах. Но надо вооружиться".
   Ника бросила недокуренную сигарету  и  легко  выскочила  из  кровати.
Десять минут  на  велотренажере  и  холодный  душ  прибавили  оптимизма.
Ромашковый настой в виде кусочков льда превратил ее на некоторый отрезок
времени в принцессу. А на трельяже в  огромной  ванной  Нику  дожидалась
армада   косметических    средств,    призванных    придать    внешности
неотразимость. Выбирая тон помады и  подводки,  она  привычно  думала  о
своем любимом - она всегда думала  о  нем,  когда  смотрела  в  зеркало.
"Годы, годы, годы. Сколько лет мне еще удастся  сохранить  относительную
свежесть? А у него жена и ребенок, и о разводе не может быть и речи. Что
остается? Редкие  встречи  украдкой  и  постоянный  страх  разоблачения.
Редкие  встречи,  быстрые  часы,  проведенные  в  его  обществе,  -  это
коллекция драгоценностей, которую я бережно храню. Как хочется постоянно
быть с ним!"
   Ника вспомнила их последнее  свидание  -  он  что-то  наврал  жене  и
умудрился остаться на ночь. Их единственная ночь вдвоем - самый  крупный
бриллиант в Никиной коллекции. Воспоминания об этом были так сладки, что
Ника готова была простить и вчерашнее  отвратительное  поведение  своего
возлюбленного...
   Скульптурно-графические работы на лице были  закончены.  Ослепительно
фиолетовый, как цейлонский аметист, костюм с коротким  рукавом  дополнил
картину. К телевизионному  центру  Ника  Сереброва  подъехала  на  своем
новеньком "форде", как всегда шикарная, уверенная, безупречно красивая.
   -  Видели,  видели!  -  раздался  откуда-то  сбоку  голос  президента
телекомпании. Он выгрузился на тротуар из своей машины рядом с Никой и в
дружеском приветствии приобнял ее за плечи.
   Ника предупредительно улыбнулась.
   - Видели! Ну и бедлам! - весело сказал Эдгар Христианович.
   Ника напряженно ждала.
   - А ты молодец! -  фамильярно  похлопал  ее  по  спине  президент.  -
Выбрала правильную линию поведения. Так они показали себя во всей  красе
- на фоне твоего удивленного бездействия. Хвалю.  Компашка,  однако,  а?
Один лучше другого! А то вчерашнее платьишко, Ника, тебе фантастически к
лицу.
   - Это костюм, Эдгар Христианович, - игриво улыбнулась  Ника  и  мягко
убрала с себя руку начальника.
   - Костюм, - согласился президент. - А сегодня  ты  выглядишь  на  два
миллиона долларов.
   - Вы мне  льстите,  Эдгар  Христианович!  Хорошенькая  журналистка  и
неравнодушный  к  ее  чарам  руководитель  вошли  в  прохладное   здание
телецентра.
   В  своем  кабинете  Ника  включила  телевизор,  кондиционер  и  белый
пластмассовый электрочайник. По телевизору шла ее  передача,  записанная
неделю назад, с представителями областного отдела народного образования.
Ника  с  удовольствием   отметила,   что   толстые,   безвкусно   одетые
народнообразовательные дамы создают отличный фон  ее  новой  прическе  и
элегантному наряду фисташкового цвета.
   В кабинет просунулась голова Кирилла, одного из видеооператоров.
   - Ника Львовна, а где Серега? - спросил  он.  -  Я  хотел,  чтобы  он
посмотрел мою стиральную машинку.
   У Ники был собственный, пристегнутый персонально к  ней  камерамэн  -
Сергей Будник. Она ведь была альфой в созвездии шлимовских телевизионных
звезд. Другие журналисты не всегда имели возможность сотрудничать именно
с  тем  оператором,  который  им   больше   нравился.   Кроме   отличных
профессиональных  качеств,  Сергей  обладал  золотыми  руками.  Он   мог
исправить любой прибор - от томагочи до компьютера. И делал это охотно и
практически безвозмездно.
   - А почему ты не обратишься в сервисный центр?
   - Ну, Ника Львовна, прошлый раз  они  содрали  с  меня  сто  двадцать
рублей за огрызок карандаша - дочка  засунула  в  машинку,  та  чуть  не
сгорела. Теперь, я уверен, то же самое.
   - Знаешь, Сергей отпросился у меня на пару дней, -  сказала  Ника.  -
Уломал.
   - И как это ему удалось? В разгар рабочей недели? - изумился Кирилл.
   - Добил меня  своим  остеохондрозом.  Или  радикулитом.  Короче,  все
собрал в одну кучу. Сказал, что если не отпущу его на Кипр отдохнуть, то
он будет хромать и не сможет таскать на себе камеру.
   - Старые кости мог бы и тут погреть, нахал!  Вон,  на  водохранилище.
Чем не Кипр. Добрая вы, Ника Львовна.
   - Ну, что поделаешь! Любимый оператор, - развела руками Ника.  -  Тем
более до конца недели у меня не запланировано никаких съемок...
   "И верно, какой может быть Кипр в такую жару? В  полдень  дома  самый
настоящий Кипр. Эх, рвануть бы правда на курорт с  моим  милым.  Голубая
вода бассейна, шезлонги, пальмы... И мы вдвоем,  вдали  от  пристальных,
шпионских взглядов друзей и знакомых. А что, если предложить ему? Ах,  я
ведь совсем забыла. Сейчас он не уедет из  города.  Предвыборная  гонка.
Эти проклятые выборы".
   Ника бросила взгляд на телевизор.  Как  раз  дали  ее  крупный  план:
стильная прическа, безупречный овал лица, изумительная  кожа,  блестящие
глаза.
   "Точно, старушка, ты выглядишь на  два  миллиона,  как  сказал  Эдик.
Только это никому не нужно. Он никогда не разведется со своей женой".
   "...И к счастью, удалось организовать  бесплатный  летний  лагерь,  -
рассказывала в телевизоре упитанная дамочка в очках в  лиловой  шелковой
блузке турецкого производства. - Вы не представляете, как  преображаются
дети. Ведь не  секрет,  многие  из  них  недоедают,  месяцами  не  видят
фруктов, сока, даже сейчас, летом. А через недельку  приезжаем  и  сразу
заметно - дети живые, радостные, мордашки повеселели..."
 
*** 
 
   "Заботливый папа с сыном" - так можно было бы  назвать  эту  картину.
Хотя на самом деле она именовалась "Киллер и пленник".
   Полуголый, в одних плавках, Вадим сидел на диване перед телевизором с
холодной жестяной банкой в левой руке, а правой удерживал  на  волосатом
колене Валерку. Малыш - тоже раздетый, в памперсе -  увлеченно  слюнявил
засохший пряник. Вадим обнаружил у него во рту два острых беленьких зуба
и решил,  что  этого  вполне  достаточно  для  знакомства  с  нормальной
человеческой едой. Дите восприняло новшество  с  энтузиазмом.  Рядом  на
диване  валялась  раскрытая  книга  "Наш  ребенок"  какого-то  польского
педиатра - Вадим одолел несколько страниц, выискивая  ответ  на  вопрос,
как заткнуть младенца ночью, чтобы он не вертелся, не сопел, не требовал
внеплановой кормежки и ласковых материнских  объятий.  Советы  польского
гения привели киллера в ярость. Один перл  заканчивался  так:  "и  дайте
ребенку минут двадцать покричать". "Больной, что ли? - возмутился Вадим.
- Послушал бы он этот невыносимый рев! Двадцать минут!  И  трех  хватит,
чтобы превратиться в психа".
   Комната находилась на  теневой  стороне,  и  в  ней  царила  приятная
прохлада. В открытую балконную дверь залетел  ветерок  и  нежно  обдувал
сокамерников. По телевизору  шла  какая-то  нудная  местная  передача  с
толстыми тетками, и Вадим давно бы переключился на другой канал, но  ему
понравилась журналистка,  задававшая  теткам  вопросы.  У  нее  блестели
глаза, как у дикой кошки.
   По сравнению с предыдущими двумя сутками настроение Вадима можно было
назвать даже отличным. Во-первых, Валера сегодня сменил гнев на  милость
и был приветливым, добрым, сгово