ься
наиболее  оживленных  улиц.  Какой-то  выход  есть  всегда.  Безвыходное
положение бывает только в гробу. "Но  мне  нельзя  умирать!  -  мысленно
воскликнула Олеся. - У меня ребенок. Я так ему нужна!"
   О том, что жизнь -  категория  временная,  хрупкая,  недолговечная  и
подверженная зависимости  от  миллиона  случайностей,  напоминали  Олесе
неприятные взгляды встречных мужчин.  Она  была  сейчас  беззащитна  под
этими быстрыми, колкими взглядами и мечтала забиться в  укромный  уголок
крошечной личинкой, спрятаться в землю, притаиться на березовом листочке
-  только  бы  не  попасть  в  жадные  руки  какого-нибудь  озабоченного
сексманьяка. Или серийного убийцы.
   Сзади раздалось прерывистое дыхание. Олеся прибавила шагу. Уже совсем
стемнело, и длинная Олесина тень на тротуаре, желтом от  света  уличного
фонаря, торопливо бежала рядом.
   - Эй, малышка! - услышала Олеся мужской голос. Игривые  интонации  не
оставляли надежды на благополучный  исход  возможной  встречи.  Если  ее
сейчас поймают - целой и невредимой явно не отпустят.
   Олеся не обернулась. Она пустилась наутек - который раз за  последние
сутки. "Если так будет продолжаться, - успела подумать она, мчась  диким
галопом по темной улице, - попытаюсь сдать на разряд".
   - Стой! А ну, стой!
   Дыхание из прерывистого стало тяжелым - за Олесей бежали. Но  кем  бы
ни был ее преследователь и какие бы он ни вынашивал планы  -  стабильная
дыхалка и длинные ноги у него, несомненно, отсутствовали. Потому что  он
отказался от  мысли  догнать  шуструю  девчонку,  будущего  кандидата  в
мастера спорта, уже через каких-то сто метров.
   Олеся устало привалилась к стволу  разлапистого  клена,  не  в  силах
отдышаться.  Напротив   высилась   шестнадцатиэтажка-свечка,   ее   окна
приветливо светились яркими огнями, сквозь стекла виднелись разноцветные
абажуры, занавески, шторы. Подъезды в количестве двух  штук  оборонялись
массивными железными дверьми с кнопками кодового замка.
   Повинуясь внезапному порыву, Олеся выскочила из-под  кроны  дерева  и
через секунду, шумно сопя, стояла на крыльце, возле  удивленной  дамы  с
хозяйственной сумкой. Та вот-вот собиралась набрать код и открыть дверь.
   -  Ох,  напугала!  -  схватилась  за  сердце  женщина.  -  Ты  откуда
вывалилась?
   - Можно я с вами зайду? - робко спросила "Олеся.
   - А ты в какую квартиру? - поинтересовалась  дама.  Из  сумки  у  нее
торчала  дубинка  полукопченой  колбасы  и  просматривались   помидорные
очертания.
   Олеся с  удовольствием  оттяпала  бы  сейчас,  как  уличная  собачка,
излишки колбасы, не уместившиеся в прокрустово ложе хозяйственной сумки,
- после трудового дня она очень хотела есть, ее желудок давно  расстался
с приятными воспоминаниями о мясе по-французски и картофельном салате.
   - Я... Я в гости пришла. Мне сказали, что код  -  3890,  а  дверь  не
открывается!
   - Странно, код совсем другой.
   Женщина  критически  оглядывала  Олесю,  но,  кроме  претензий  к  ее
экономичному одеянию, вероятно, ничего не имела против - изящная девушка
совсем не подходила на роль грабителя, взломщика квартир.
   - А в какую квартиру? - на всякий случай спросила она.
   - В сто пятнадцатую, - уверенно ответила Олеся, в точном соответствии
с надписью над подъездной дверью.
   - Ладно, заходи.
   Внутри было чисто, холодно,  гулко  и  сидела  в  стеклянной  кабинке
вахтерша.
   - Девочка в сто пятнадцатую, - кивнула ей дама.
   На каком-то из этажей Олеся покинула лифт и прошлась по  коридору.  В
закутке у  мусоропровода,  кишечник  которого  усиленно,  с  грохотом  и
треском  перерабатывал  отходы  жизнедеятельности  квартирантов,  стояло
несколько больших картонных  коробок.  Их  содержимое  раньше,  судя  по
надписям, составляли стиральная  машина  "Индезит",  телевизор  "Дэу"  и
холодильник "Самсунг".
   "Хоть что-то!" - грустно подумала  Олеся,  вызывая  в  памяти  чудное
видение   шведовской   супружеской   кровати   -   гигантской,   мягкой,
гостеприимной.
   Ледяной бетонный пол подъезда травмировал нежные  бока  Олеси  сквозь
хлипкий картонный матрас. Но несмотря на  все  неудобства,  сон  все  же
развернул  войска  и  пошел  в  наступление  несокрушимой  древнеримской
фалангой.
   "Это мне наказание, - бормотала Олеся, засыпая. - Наказание.  Я  ведь
ждала, что когда-то буду наказана за свое гадкое  поведение.  За  каждым
преступлением следует наказание. Раскаяние и катарсис. Я  сама  во  всем
виновата. Но я исправлюсь. Только бы вернуться домой..."
   Случайный свидетель подобной  сцены  мог  заподозрить,  что  девушка,
свернувшаяся клубком на  груде  пыльного  картона,  повинна  в  страшных
земных грехах. На самом деле Олеся всего лишь вспоминала и все никак  не
могла простить  себе  своего  раскованного  поведения  на  свадьбе  Тани
Птичкиной. Блистательный кастаньетный  танец  на  столе,  битье  посуды,
пьяные горячие объятия поклонника Димы, - по мнению Олеси, это все  было
безобразно,  чудовищно,  безнравственно.  И  долгие  месяцы  после   той
памятной февральской гулянки Олеся подспудно ждала возмездия. И вот  оно
грянуло.
 
*** 
 
   Лес, лес, лес. Бесконечный лес! Третьи сутки Таня блуждала в лесу.
   Свободные от одежды территории были плотно усеяны комариными  укусами
- мерзкие насекомые воспринимали Таню как ходячий ресторан. Ее ноги были
изрезаны острой травой, а руки - поцарапаны ветками деревьев, на ладонях
засохли красные  пятна  земляничного  сока,  губы  потрескались,  волосы
падали на лоб грязными сосульками,  а  все  кости  ныли  от  ночевок  на
твердой земле. Она уже не задумывалась, куда идет,  в  какую  сторону  и
соответствует ли ее маршрут цели -  найти  человеческое  поселение,  она
просто  тупо  брела  вперед,  механически  передвигая  ноги  и   яростно
прихлопывая зловредных комаров. За  стакан  воды  и  куриную  ножку  она
согласилась бы на лишние три километра пути.  Страшное  подозрение,  что
она движется по замкнутому кругу, Таня тщательно отметала в сторону.
   Так же ушла куда-то мысль о похищенном Валерке. Его  наверняка  давно
уже избавили от неприятного  общества.  Единственное  страстное  желание
заполняло теперь всю Татьяну и сияло над ее головой космическим нимбом -
выжить!
   Земляничные  полянки  встречались  на  ее   пути   с   издевательской
периодичностью - на завтрак, обед и ужин. Или это было несколько одних и
тех же  полян?  К  землянике  Татьяна  воспылала  стойкой  ненавистью  -
несмотря на то, что скромные невзрачные ягодки хоть как-то спасали ее от
голода и жажды.
   Не менее яростные чувства испытывала  теперь  лесная  странница  и  к
сотовой связи. Телефон, который, по идее, должен был давно  выручить  ее
из беды, упорно безмолвствовал. По закону  подлости,  он,  думала  Таня,
оживет и настойчиво затрезвонит в самый неподходящий момент - когда она,
например, будет прятаться от медведя, маскируясь под пятилетнюю елочку.
   - А если у меня начнутся  критические  дни?  -  с  паническим  ужасом
спросила Татьяна у сосен и елей. - Критические дни! Надо же, какое милое
придумано название для этой-неприятности. Только этого мне и не хватало.
А по графику - самое время. Что же я тогда буду делать? Вертеть  тампакс
из мха, как это делали женщины на заре цивилизации?
   От одного животрепещущего вопроса по короткой  ассоциативной  цепочке
(критические  дни  -  беременность  -  секс  -  муж)  мысли  кочевали  к
следующему: знает ли Алексей о  ее  исчезновении?  Мчится  ли  домой  из
командировки - спасать любимую жену?
   - Не знает, - уныло констатировала Таня, продолжая лесной монолог.  -
Откуда? Вряд ли он будет звонить, мы же договорились не  тратить  деньги
на недешевые телефонные звонки, чтобы сказать друг другу то, о чем и так
прекрасно знаем, - о взаимной любви. А  если  и  позвонит,  нарвется  на
длинные гудки, Я ведь не  дома.  Я  здесь.  С  этой  чертовой  "соткой",
которая не работает. А если позвонят родители из  Екатеринбурга?  Раньше
воскресенья точно не  позвонят,  будут  ждать  льготного  тарифа.  А  до
воскресенья я пять раз успею погибнуть от жажды, страха и горя.
   Последнюю  фразу  Татьяна  добавила   исключительно   ради   плавного
завершения выраженной вслух мысли. Погибать  она  не  собиралась  ни  за
какие коврижки. Бывшая спортсменка, дзюдоистка, Таня была готова плутать
по лесу еще неделю, да хоть две, но все-таки выбраться к людям. Впрочем,
ей оставалось путешествовать по шлимовским джунглям вовсе не две недели,
а пять дней.
   Наградой за стойкость духа ей был маленький и холодный лесной ручеек,
журчание которого показалось Тане таким же чудесным  и  мелодичным,  как
серебристые переливы арфы.
 
*** 
 
   Вчерашняя поездка из аэропорта в город, в квартиру московского  друга
Лео Хантера, увенчалась закономерным финалом.
   Развязная манера Маши себя вести, июньский  зной,  автобусная  толчея
привели к тому, что, доехав до места,  Лео,  парень  молодой,  здоровый,
спортивный, был так же готов к сексуальному  подвигу,  как  сдерживаемый
доллар к скачку. А Маша была готова круглосуточно.
   Абсолютное  совпадение  желаний  Лео  и  Маши  требовало  решительных
действий. Лимонное бюстье жалобно треснуло и  порвалось  по  шву  уже  в
прихожей. Три метра до комнаты стоили Маше юбки, а Лео утратил  футболку
и джинсы.
   - Я бояться СПИДа, - признался он постфактум под струями  прохладного
душа.
   - А я стригущего лишая, - простодушно ответила Мария. - Тоже гадость,
знаешь ли. У меня в детстве был.
   - У тебя ведь нет СПИДа? - с трогательной надеждой спросил Лео.
   -  Ха-ха!  Заволновался!  Раньше  надо  было  думать!  Если  бы  дело
происходило где-нибудь в Европе или  дома,  в  Америке,  рациональный  и
педантичный Лео конечно же не забыл бы о необходимости презерватива,  да
и партнерша непременно проводила бы  его  настойчивым  взглядом,  требуя
безопасности и гигиеничности. Но в России, где все было, по мнению  Лео,
перевернуто  с  ног  на  голову,  где  привычное  благоразумие  казалось
скучной, нудной и даже постыдной чертой характера, нагловатая и  веселая
Маша не дала ему опомниться. Подаренное случайной  знакомой  наслаждение
было больше, чем Лео мог себе представить. Он  и  не  думал,  что  такое
возможно. Или все дело было не в Машиной виртуозности, а именно  в  том,
что он забыл укрепить боезаряд латексной прокладкой?
   В общем, через два  часа  после  знакомства  в  аэропорту  московская
журналистка Маша Майская обзавелась новым преданным  рабом.  Теперь  Лео
смотрел на нее как на божество  и  готов  был  самозабвенно  любить  ее.
Вплоть до окончания его российской экспедиции...
   - Квартирка так себе, - сообщила Маша, осматривая кухню. - Всего  две
комнаты, ремонта сто лет не было. Но телевизор, к счастью,  работает.  Я
уже проверила.
   О том, что можно было бы одеться, она и не  подумала.  Холодный  кран
привлек ее на целых три минуты, Маша жадно глотала хлорированную воду, а
Лео, уже нацепивший  свежую  футболку  и  шорты,  обессиленно  сидел  на
табуретке и рассматривал свое приобретение. Через три минуты, когда Маша
оторвалась от крана, он вновь бросился  в  атаку,  плюнув  на  все  меры
предосторожности и контрацепции. Гулять так гулять!
   На вторые сутки они все-таки вспомнили, что приехали  в  Шлимовск  не
только для встречи друг с другом и планомерной порчи мебели  в  квартире
(у кровати уже что-то отвалилось внизу), но и для работы.
   - Пойду на разведку, - сказала Маша и вытащила из  сумки  абрикосовое
мини-платье. - Оранжевый оттеняет загар, правда?
   Лео хотел сказать, что ей все идет, что ее загар  бесподобен,  что  в
таком коротком платье ее "разведка"  неминуемо  закончится  каким-нибудь
происшествием, но его природная молчаливость сейчас подпитывалась еще  и
лингвистическими  трудностями,  и  он  только  кивнул.  Он  тоже   начал
одеваться.
   -  Начну,  наверное,  с  мэра.  -  Маша  заглянула  в  свой  блокнот,
исписанный благодаря Леониду Артуровичу Фельку  от  корки  до  корки.  -
Предполагаю, мужик интересный.
   - Мужик интересный? - с подозрением и ревностью спросил Лео. -  Тогда
не ходи.
   Он  немного  проник  в  суть  Машиного  мировоззрения  и  теперь   не
сомневался, что любой интересный мужик, появившись, не сойдет так просто
с Машиной орбиты. Пока не будет раскочегарен прелестной амазонкой на все
мыслимые и немыслимые удовольствия. Лео  ощутил  первый  укол  ревности.
Пока не очень болезненный.
   - Конечно, "не ходи"! А статья? А работа?
   - Хорошо. Я молчать, - покорно согласился Лео.
   - Вот именно. Не дорос еще мною командовать. Через полчаса они вдвоем
вышли из подъезда и направились каждый по своим делам.
 
Глава 27 
 
   - Девушка, вы куда?
   Молодой милиционер за стеклянной дверью мэрии  смотрел  выжидательно.
Маша собралась было опустить руку в сумку и  достать  свою  "корочку"  -
несомненно, удостоверение московской журналистки, да  еще  и  сотрудницы
скандально известной газеты "М-Репортер", произвело бы  впечатление.  Но
Маше хотелось веселья и мистификаций.
   - К Валерию Александровичу, - ответила она. Маша подвинулась  поближе
к милиционеру,  чтобы  он  почувствовал  цветочный  аромат  ее  духов  и
подробнее разглядел содержимое глубокого выреза.  -  У  нас  встреча,  -
добавила она с многозначительным придыханием.
   - Вы по личному вопросу?  -  Голос  милиционера  уже  не  звучал  так
официально.
   - Да.
   - Но прием по личным вопросам по вторникам и  четвергам,  с  трех  до
шести. А сегодня среда, между прочим.
   - Между прочим, мне назначено персонально. Мой вопрос животрепещущ.
   - Неужели? - Парень улыбнулся.
   - Да, - с бесконечным доверием в голосе сообщила Маша.  -  Я,  видите
ли, мать-героиня. Шестеро детей. А квартира однокомнатная.  Нет  условий
для занятий сексом.
   Милиционер буквально отпрянул и вынул глаза из Машиного выреза.
   - Шестеро? У вас? - с тихим ужасом спросил он.
   - Это не предел, - беспечно заверила Маша.
   - Если б у меня было шестеро, я бы...
   - Надевал презерватив еще и на голову, - подсказала Маша.
   - ..Повесился, - закончил милиционер. - Вы не похожи на мать-героиню.
Проходите. Второй этаж налево по коридору. Удачи!
   Секретарша имела отлично развитую челюсть людоеда. Маленькие недобрые
глазки дополняли  неприглядную  картину  (внешность  явно  не  была  тем
параметром, по которому ее отбирали для работы в приемной). Секретарша с
гримасой  недовольства  и  презрения  осмотрела  все  обнаженные   места
Машиного тела:
   - Что вам, девушка?
   Нельзя быть такой ослепительной, летней и голой,  очевидно,  подумала
она.
   Маша наконец показала удостоверение.
   - И что?
   - Хочу взять интервью у вашего мэра.
   - Он занят, - буркнула женщина.
   - Я подожду, - ответила Маша, отошла к стене и удобно пристроилась на
стуле. - Доложите обо мне.
   Команду  надо  было  выполнять,  хотя  она  и  исходила   от   крайне
неприятной, наглой девицы. Секретарша  скрылась  за  дверью,  причем  ее
спина, плечи и кончики ушей выражали крайнюю  степень  недовольства.  Из
кабинета она вернулась уже вместе с мэром города.
   Маша порозовела от удовольствия:  господин  Суворин  вышел  самолично
встретить московскую звезду.  Мэр  был  высок,  породист,  шевелюрист  и
сосредоточен. Лучистые глаза почему-то полыхали,  как  показалось  Маше,
тревогой и страхом. Она с улыбкой  вскочила  со  стула  и  двумя  руками
дернула вниз оранжевый подол.
   Но Суворин стремительно пролетел мимо и даже  не  повернул  головы  в
сторону Маши. Мужчины обычно так не делали. Маша удивленно открыла рот и
посмотрела вслед главе города.
   - Я предупреждала, он занят, - с торжеством сказала секретарша. - Ему
не до всяких там газетных писак.
   - Вы очень любезны, - заметила Маша.
   - А вы думаете, что если вы пресса - то и все двери открыты? Да время
сейчас другое. Вас, журналистов, развелось как тараканов  в  коммуналке.
Пруд пруди. На всех и рабочего дня не хватит.
   - Я понимаю, почему вы такая озлобленная, - ласково  и  мило  сказала
Маша. - С такой рожей,  конечно,  трудно  сохранять  добродушие.  Вы  не
отметите мне командировочное удостоверение? Печать поставите?
   Секретарша задохнулась и лихорадочно завращала глазами.
   - Ясно. Не поставите,  -  поняла  Маша.  -  Вы  валерьянку-то  пейте,
дамочка. А то глаза потеряете. Упадут на бюст. Ах, да  у  вас  и  бюста,
впрочем, нет.
   Что случилось дальше с бедной секретаршей, Маша не узнала, она быстро
вымелась из приемной и звонко зацокала шпильками вниз по лестнице.
   - Валерий Александрович, Валерий Александрович! - дико заорала она на
улице, увидев мэра у служебной "Волги".
   Хмурый Суворин удивленно обернулся и придержал дверцу автомобиля.
   - Валерий Александрович, здравствуйте!  -  завопила  Мария,  едва  не
бросаясь на грудь мэра. - Вы меня не заметили?
   - А мы знакомы?
   - Я Маша Майская. Читаете "М-Репортер"?
   - Иногда читаю.
   - Я приехала из Москвы, чтобы написать о ваших выборах!
   - А... - вспомнил Суворин. И вымученно улыбнулся. - Припоминаю. Фельк
что-то говорил о вас.  Маша,  дорогая,  у  меня  сейчас  совершенно  нет
времени. Мне надо ехать.
   - Возьмите меня с собой! - предложила Маша. - Нет.
   Суворин ехал к Игорю Шведову, чтобы вместе с ним полноценно предаться
горю.  Игорю  звонили,  но  никаких  требований  не   выдвинули,   кроме
расплывчатого пожелания не сильно  суетиться  в  преддверии  выборов.  И
присутствие глазастой столичной журналистки было совсем некстати.
   - Вот моя карточка, Маша. Позвоните, я назначу время. Встретимся.
   "Волга"  сорвалась  с  места.   Валерий   Александрович   бросил   на
журналистку прощальный  взгляд  сквозь  открытое  окно.  Она  стояла  на
тротуаре такая беспечная, такая  веселая  и  лучезарная  в  своем  ярком
платьишке - совсем из другого мира. И не подозревала, какая тьма  сейчас
окутывает душу Суворина.
 
*** 
 
   Вадим не переставал себя удивлять. Он прислушивался к своему голосу и
не понимал, откуда в нем взялись эти идиотские интонации.
   - Давай, давай посмотрим, что нам дядя  принес,  -  сюсюкал  он,  как
кретин, откупоривая баночку с яблочным пюре и показывая ее Валере. -  Ох
и вкуснотища, наверное! Хочешь, да?
   У Валерки обильно потекли слюни. Он не сводил с баночки глаз и шамкал
розовыми влажными губками. В глазах светились  преданность  и  любовь  к
кормильцу.
   - Ну-ка, ну-ка! Одна ложечка...
   Валерка уверенно заглотнул пюре - без сомнения,  он  уже  был  с  ним
знаком - и чавкает.
   - Нравится, - удовлетворенно заметил Вадим. - Ты мой толстячок!
   Сам того не подозревая, он использовал для обозначения Валерки то  же
выражение, каким пользовались его мама и папа.
   - Ты мой толстячок!
   Толстячок, надо заметить, был в последнее  время  идеален.  Наверное,
чувствовал, что он не дома. После памятного  концерта  в  первые,  сутки
знакомства, когда Вадим едва не оглох и  был  на  грани  помешательства,
подобные истерики больше не случались. Валерка уничтожал молочную смесь,
мылся под краном, спал на балконе, беспрепятственно ползал  по  грязному
полу и облизывал все, что попадалось на пути (Никитишну хватил бы удар),
играл с немытыми банками и был вполне доволен жизнью. Иногда он  начинал
вякать и тянуть ласты в сторону няньки, и тогда Вадим брал его на  руки.
Ребенок крепко цеплялся за шею киллера, и тот ощущал в груди  незнакомое
приятное чувство. К тому же  младенец  был  удивительно  хорош  собой  -
стопроцентный киношный малютка.
   Последняя ложка, вероятно, не пошла впрок. Валерка громко и  радостно
сказал "Бу!", и  остатки  яблочного  пюре  обрели  покой  на  физиономии
Вадима.
   - Подлец! - возмутился он, утираясь полотенцем. - Слушай, сколько  же
нам еще тут сидеть?
   Вадим вытер полотенцем и ребенка, поднял Валеру на руки и  отправился
на  балкон.  Они  стояли  и  смотрели  вниз,  обдуваемые  восхитительным
вечерним ветерком. С детской площадки доносились  жи