подружились с вами, когда  вы  остановились  у  нас,  -
продолжала мисс Джеллиби,  -  я  постеснялась  бы  прийти  сюда  сегодня,  -
понятно, какой нелепой я должна казаться вам обеим.  Но  так  или  иначе,  я
решилась прийти, и в особенности потому, что вряд ли  увижу  вас,  когда  вы
опять приедете в Лондон.
     Она сказала  это  с  таким  многозначительным  видом,  что  мы  с  Адой
переглянулись, предвидя новые признания.
!!!
     - Да! - проговорила мисс Джеллиби, качая головой. - Вряд  ли!  Я  знаю,
что могу довериться  вам  обеим.  Вы  меня  никогда  не  выдадите.  Я  стала
невестой.
     - Без ведома ваших родных? - спросила я.
     - Ах, боже мой, мисс  Саммерсон,  -  ответила  она  в  свое  оправдание
немного раздраженным, но не сердитым тоном, - как же иначе? Вы  знаете,  что
за женщина мама, а рассказывать папе я не могу - нельзя же расстраивать  его
еще больше.
     - А не будет он еще несчастнее, если вы выйдете замуж без его ведома  и
согласия, дорогая? - сказала я.
     - Нет, - проговорила мисс Джеллиби, смягчаясь. - Надеюсь,  что  нет.  Я
всячески буду стараться, чтобы ему было  хорошо  и  уютно,  когда  он  будет
ходить ко мне в гости, а Пищика и остальных ребятишек я собираюсь по очереди
брать к себе, и тогда за ними будет хоть какой-нибудь уход.
     В бедной Кедди таились большие запасы любви. Она все  больше  и  больше
смягчалась и так расплакалась над непривычной ей картиной семейного счастья,
которую создала в своем воображении, что Пищик совсем  растрогался  в  своей
пещере под роялем и, повалившись навзничь, громко разревелся. Я поднесла его
к сестре, которую он поцеловал, потом  снова  посадила  к  себе  на  колени,
сказав: "Смотри - Кедди смеется" (она ради него заставила себя рассмеяться),
- и только тогда он постепенно успокоился, но  все  же  не  раньше,  чем  мы
разрешили ему потрогать нас всех по очереди за  подбородок  и  погладить  по
щекам.  Однако  его  душевное  состояние  еще  недостаточно  улучшилось  для
пребывания под роялем, поэтому мы  поставили  его  на  стул,  чтобы  он  мог
смотреть в окно, а  мисс  Джеллиби,  придерживая  его  за  ногу,  продолжала
изливать душу.
     - Это началось с того дня, когда вы приехали к нам, - сказала она.
     Естественно, мы спросили, как все случилось.
     - Я почувствовала себя такой неуклюжей, - ответила она,  -  что  решила
исправиться хоть в этом отношении и выучиться танцевать. Я сказала маме, что
мне стыдно за себя и я должна учиться танцам. А мама  только  скользнула  по
мне своим невидящим взором, который  меня  так  раздражает;  но  я  все-таки
твердо решила выучиться танцевать и поступила  в  Хореографическую  академию
мистера Тарвидропа на Ньюмен-стрит.
     - И там, дорогая... - начала я.
     - Да, там, - сказала Кедди, - там я обручилась с мистером  Тарвидропом.
Мистеров Тарвидропов двое - отец и сын. Мой  мистер  Тарвидроп  -  это  сын,
конечно. Жаль только, что я так плохо воспитана, - ведь мне хочется быть ему
хорошей женой, потому что я его очень люблю.
     - Должна сознаться, - промолвила я, - что мне грустно слышать все это.
     - Не знаю, почему вам грустно, - сказала она с легкой  тревогой,  -  но
так или иначе, я обручилась с мистером Тарвидропом, и он меня  очень  любит.
Пока это тайна,  -  даже  он  скрывает  нашу  помолвку,  потому  что  мистер
Тарвидроп-старший имеет свою долю доходов в их предприятии, и, если сообщить
ему обо всем сразу, без подготовки, это, чего доброго, разобьет  ему  сердце
или  вообще  как-нибудь  повредит.  Мистер  Тарвидроп-старший  -   настоящий
джентльмен, настоящий.
     - А жена его знает обо всем? - спросила Ада.
     - Жена мистера Тарвидропа-старшего, мисс  Клейр?  -  переспросила  мисс
Джеллиби, широко раскрыв глаза. - У него нет жены. Ой вдовец.
     Тут  нас  прервал  Пищик,  -  оказывается,   его   сестра,   увлеченная
разговором, сама того не замечая, то и дело дергала  его  за  ногу,  как  за
шнурок от звонка, и бедный  мальчуган,  не  выдержав,  уныло  захныкал.  Ища
сочувствия, он обратился ко мне, и я,  будучи  только  слушательницей,  сама
взялась придерживать  его.  Мисс  Джеллиби,  поцелуем  попросив  прощенья  у
Пищика, сказала, что дергала его не нарочно, потом продолжала рассказывать.
     - Вот как обстоят дела, - говорила она. - Но если я и пожалею, что  так
поступила, все  равно  я  буду  считать,  что  во  всем  виновата  мама.  Мы
поженимся, как только будет можно, и тогда я пойду в контору к папе и  скажу
ему, а маме просто напишу. Мама не расстроится; для  нее  я  только  перо  и
чернила. Одно меня утешает, и немало, - всхлипнула Кедди,  -  если  я  выйду
замуж, я никогда уже больше не услышу об  Африке.  Мистер  Тарвидроп-младший
ненавидит ее из любви ко мне, а если мистер Тарвидроп-старший и  знает,  что
она существует, то больше он ничего о ней не знает.
     - Настоящий джентльмен - это он, не правда ли? - спросила я.
     - Да, он настоящий джентльмен,  -  сказала  Кедди.  -  Он  почти  всюду
славится своим хорошим тоном.
     - Он тоже преподает? - спросила Ада.
     - Нет,  он  ничего  не  преподает,  -  ответила  Кедди.  -  Но  у  него
замечательно хороший тон.
     Затем Кедди очень застенчиво и нерешительно сказала, что хочет сообщить
нам еще кое-что, так как нам следует это знать, и она надеется, что это  нас
не  шокирует.  Она  подружилась  с  мисс  Флайт,  той  маленькой   полоумной
старушкой, с которой мы  познакомились  в  день  своего  первого  приезда  в
Лондон, и нередко заходит к ней рано  утром,  а  там  встречается  со  своим
женихом и проводит с  ним  несколько  минут  до  первого  завтрака  -  всего
несколько минут.
     - Я захожу к ней и в другие часы, - проговорила Кедди, - когда Принца у
нее нет. Принцем зовут мистера Тарвидропа-младшего. Мне не нравится это имя,
потому что оно похоже на собачью кличку, но ведь он не  сам  себя  окрестил.
Мистер Тарвидроп-старший назвал  его  Принцем  в  память  принца-регента  *.
Мистер Тарвидроп-старший  боготворил  принца-регента  за  его  хороший  тон.
Надеюсь, вы не осудите меня за эти коротенькие свидания у мисс Флайт, - ведь
я впервые пошла к ней  вместе  с  вами  и  люблю  ее,  бедняжку,  совершенно
бескорыстно, да и она, кажется, привязалась  ко  мне.  Если  бы  вы  увидели
мистера Тарвидропа-младшего, я уверена,  что  он  вам  понравился  бы...  во
всяком случае, уверена, что вы не подумали бы о нем дурно. А сейчас мне пора
на урок. Я не решаюсь просить вас, мисс Саммерсон, пойти со мною, но если бы
вы пожелали, -  закончила  Кедди,  которая  все  время  говорила  серьезным,
взволнованным тоном, - я была бы очень рада... очень.
     Так совпало, что мы уже условились с опекуном навестить  мисс  Флайт  в
этот самый день. Мы давно рассказали ему о том, как однажды попали к ней,  и
он выслушал нас с интересом, но нам все почему-то не удавалось пойти  к  ней
снова. Я подумала, что, быть  может,  сумею  повлиять  на  мисс  Джеллиби  и
помешать ей сделать какой-нибудь опрометчивый шаг, если  соглашусь  быть  ее
поверенной, - она так хотела этого, бедняжка, - и потому решила пойти с  нею
и Пищиком в Хореографическую академию, чтобы затем встретиться с опекуном  и
Адой у мисс Флайт, - я только сегодня узнала, как ее фамилия. Но согласилась
я лишь с тем условием, чтобы мисс Джеллиби и Пищик вернулись к нам  обедать.
Последний пункт соглашения был радостно принят ими  обоими,  и  вот  мы  при
помощи булавок, мыла, воды и щетки для  волос  привели  Пищика  в  несколько
более приличный вид, потом отправились на Ньюмен-стрит, которая была  совсем
близко.
     Академия помещалась  в  довольно  грязном  доме,  стоявшем  в  каком-то
закоулке, к которому вел крытый проход, и в каждом окне ее парадной лестницы
красовались гипсовые бюсты. Насколько я могла судить по табличкам на входной
двери, в том же доме жили учитель рисования, торговец углем (хотя места  для
склада тут, конечно, не могло быть) и художник-литограф.  На  самой  большой
табличке, прибитой на самом видном  месте,  я  прочла:  "Мистер  Тарвидроп".
Дверь в его квартиру была открыта настежь, а передняя  загромождена  роялем,
арфой  и  другими  музыкальными  инструментами,  которые  были  упакованы  в
футляры, видимо, для перевозки и  при  дневном  свете  у  них  был  какой-то
потрепанный вид. Мисс Джеллиби сказала мне, что на прошлый  вечер  помещение
Академии было сдано - тут устроили концерт.
     Мы поднялись наверх, в квартиру мистера Тарвидропа, которая,  вероятно,
была очень хорошей  квартирой  в  те  времена,  когда  кто-то  ее  убирал  и
проветривал и когда никто не курил в ней целыми днями,  и  прошли  в  зал  с
верхним светом, пристроенный к конюшне  извозчичьего  двора.  В  этом  зале,
почти пустом и гулком, пахло, как в стойле, вдоль стен  стояли  тростниковые
скамьи, а на стенах были  нарисованы  лиры,  чередующиеся  через  одинаковые
промежутки с маленькими хрустальными бра, которые были похожи на ветки и уже
разроняли часть своих старомодных подвесок, как ветви деревьев роняют листья
осенью.  Здесь  собралось  несколько  учениц  в  возрасте  от  тринадцати  -
четырнадцати лет до двадцати двух - двадцати трех, и я уже искала среди  них
учителя, как вдруг Кедди схватила меня за руку и представила его:
     - Мисс Саммерсон, позвольте представить вам мистера Принца Тарвидропа!
     Я  сделала  реверанс  голубоглазому   миловидному   молодому   человеку
маленького  роста,  на  вид  совсем  еще  мальчику,  с  льняными   волосами,
причесанными на прямой пробор и вьющимися на концах. Под мышкой левой руки у
него была  крошечная  скрипочка  (у  нас  в  школе  такие  скрипки  называли
"кисками"), и в той же  руке  он  держал  коротенький  смычок.  Его  бальные
туфельки были совсем крохотные, а держался он так простодушно и  женственно,
что не только произвел на меня приятное впечатление,  но,  как  ни  странно,
внушил мне мысль, что он, должно быть, весь в мать, а мать  его  не  слишком
уважали и баловали.
     - Очень счастлив познакомиться с приятельницей мисс Джеллиби, -  сказал
он, отвесив мне низкий поклон. - А я уже побаивался, что  мисс  Джеллиби  не
придет, -  добавил  он  с  застенчивой  нежностью,  -  сегодня  она  немного
запоздала.
     - Это я виновата, сэр, я задержала ее; вы уж меня простите,  -  сказала
я.
     - О, что вы! - проговорил он.
     - И, пожалуйста, - попросила  я,  -  не  прерывайте  из-за  меня  ваших
занятий,
     Я отошла и села на скамью между Пищиком (он тоже здесь был завсегдатаем
и уже привычно забрался в уголок) и пожилой  дамой  сурового  вида,  которая
пришла сюда с двумя  племянницами,  учившимися  танцевать,  и  с  величайшим
возмущением смотрела на башмаки Пищика. Принц Тарвидроп провел  пальцами  по
струнам своей "киски", а ученицы стали в позицию перед началом танца. В  эту
минуту из боковой двери вышел мистер Тарвидроп-старший во всем блеске своего
хорошего тона.
     Это был тучный джентльмен средних лет с фальшивым румянцем,  фальшивыми
зубами, фальшивыми бакенбардами и  в  парике.  Он  носил  пальто  с  меховым
воротником, подбитое - для красоты - таким толстым слоем ваты на груди,  что
ей не хватало только орденской звезды или широкой голубой ленты. Телеса  его
были сдавлены, вдавлены, выдавлены, придавлены корсетом,  насколько  хватало
сил терпеть. Он носил шейный платок (который завязал так туго, что глаза  на
лоб лезли) и так  обмотал  им  шею,  закрыв  подбородок  и  даже  уши,  что,
казалось, стоит этому платку развязаться, и мистер Тарвидроп весь  поникнет.
Он носил цилиндр огромного размера и веса, сужавшийся  к  полям,  но  сейчас
держал его под мышкой  и,  похлопывая  по  нему  белыми  перчатками,  стоял,
опираясь всей тяжестью на одну ногу, высоко подняв плечи и округлив локти, -
воплощение непревзойденной элегантности. Он носил тросточку, носил  монокль,
носил табакерку, носил перстни, носил белые манжеты, носил  все,  что  можно
было носить, но ничто в нем самом не носило отпечатка естественности; он  не
выглядел молодым человеком, он не выглядел пожилым  человеком,  он  выглядел
только образцом хорошего тона.
     - Папенька! У нас гостья. Знакомая мисс Джеллиби, мисс Саммерсон.
     - Польщен, - проговорил мистер Тарвидроп, - посещением мисс Саммерсон.
     Весь перетянутый, он кланялся мне с такой натугой, что я  боялась,  как
бы у него глаза не лопнули.
     - Папенька - знаменитость, - вполголоса сказал сын,  обращаясь  ко  мне
тоном, выдававшим его трогательную веру в отца. - Папенькой восхищаются  все
на свете.
     -  Продолжайте,  Принц!  Продолжайте!  -  произнес  мистер   Тарвидроп,
становясь  спиной  к  камину  и  снисходительно  помахивая   перчатками.   -
Продолжай, сын мой!
     Выслушав это приказание,  а  может  быть,  милостивое  разрешение,  сын
продолжал урок. Принц Тарвидроп то играл на  "киске"  танцуя;  то  играл  на
рояле стоя; то  слабым  голоском  -  насколько  хватало  дыхания  -  напевал
мелодию, поправляя позу ученицы; добросовестно проходил с неуспевающими  все
па и все фигуры танца и ни разу за все время  не  отдохнул.  Его  изысканный
родитель ровно ничего не делал - только стоял спиною к камину,  являя  собой
воплощение хорошего тона.
     - Вот так он всегда - бездельничает, - сказала  пожилая  дама  сурового
вида. - Однако, верите ли, на дверной табличке написана его фамилия!
     - Но сын носит ту же фамилию, - сказала я.
     - Он не позволил бы сыну носить никакой фамилии,  если  бы  только  мог
отнять ее, - возразила пожилая дама. - Посмотрите, как его  сын  одет!  -  И
правда, костюм у Принца был совсем простой, потертый, почти изношенный. -  А
папаша только и делает, что франтит да прихорашивается, - продолжала пожилая
дама, - потому что у него, изволите видеть, "хороший тон". Я бы ему показала
"тон"! Не худо бы сбавить ему его тон, вот что!
     Мне было интересно узнать о нем побольше, и я спросила:
     - Может быть, он теперь дает уроки хорошего тона?
     - Теперь! - сердито повторила пожилая дама. - Никогда он никаких уроков
не давал.
     Немного  подумав,  я  сказала,  что,  может  быть,  он   когда-то   был
специалистом по фехтованию.
     - Да он вовсе не умеет фехтовать, сударыня, - ответила пожилая дама.
     Я посмотрела на нее с удивлением  и  любопытством.  Пожилая  дама,  все
более и более кипевшая гневом на "воплощение хорошего тона", рассказала  мне
кое-что из его жизни, категорически утверждая, что даже смягчает правду.
     Он женился на кроткой маленькой женщине, скромной  учительнице  танцев,
дававшей довольно много уроков (сам он и до этого никогда в жизни ничего  не
делал - только отличался хорошим тоном), а  женившись,  уморил  ее  работой,
или, в лучшем случае, позволил ей доработаться до смерти,  чтобы  оплачивать
расходы на поддержание его репутации  в  свете.  Стремясь  рисоваться  своим
хорошим тоном в присутствии наиболее томных денди  и  вместе  с  тем  всегда
иметь их перед глазами, он считал нужным посещать все модные  увеселительные
места, где собиралось  светское  общество,  во  время  сезона  появляться  в
Брайтоне * и на других курортах и вести праздную жизнь, одеваясь  как  можно
шикарней. А маленькая любящая учительница танцев трудилась и  старалась  изо
всех сил,  чтобы  дать  ему  эту  возможность,  и,  наверное,  по  сию  пору
продолжала  бы  трудиться  и  стараться,  если  бы  ей  не  изменили   силы.
Объяснялось все это тем, что, несмотря  на  всепоглощающее  себялюбие  мужа,
жена (завороженная его хорошим тоном) верила в него до конца и  на  смертном
одре в самых трогательных выражениях поручила его Принцу, говоря,  что  отец
имеет неотъемлемое  право  рассчитывать  на  сына,  а  сын  обязан  всемерно
превозносить и почитать отца. Сын унаследовал веру  матери  и,  всегда  имея
перед глазами пример "хорошего тона", жил и вырос в  этой  вере,  а  теперь,
дожив до тридцати лет, работает  на  отца  по  двенадцати  часов  в  день  и
благоговейно смотрит снизу вверх на это мнимое совершенство.
     - Как он рисуется! - сказала моя  собеседница  и  с  немым  возмущением
покачала головой, глядя на мистера  Тарвидропа-старшего,  который  натягивал
узкие перчатки, конечно  не  подозревая,  как  его  честят.  -  Он  искренне
воображает себя аристократом! Подло обманывает сына, но говорит  с  ним  так
благосклонно, что его можно принять за самого любящего из  отцов.  У,  я  бы
тебя на куски растерзала! -  проговорила  пожилая  дама,  глядя  на  мистера
Тарвидропа с беспредельным негодованием.
     Мне было немножко смешно, хотя  я  слушала  пожилую  даму  с  искренним
огорчением. Трудно было сомневаться в ее правдивости при виде отца  и  сына.
Не знаю, как бы я отнеслась к ним, если бы не слышала ее рассказа,  или  как
бы я отнеслась к этому рассказу, если бы не видела  их  сама.  Но  одно  так
соответствовало другому, что нельзя было ей не верить.
     Я переводила  глаза  с  мистера  Тарвидропа-младшего,  работавшего  так
усердно, на мистера Тарвидропа-старшего, державшего себя так изысканно,  как
вдруг последний мелкими шажками подошел ко мне и вмешался в мой  разговор  с
пожилой дамой.
     Прежде всего  он  спросил  меня,  оказала  ли  я  честь  и  придала  ли
очарование  Лондону,  избрав  его  своей  резиденцией.  Я  не  нашла  нужным
ответить, что, как мне прекрасно известно, я  ничего  не  могу  оказать  или
придать этому городу, и потому просто сказала, где я живу всегда.
     - Столь грациозная и благовоспитанная леди, - изрек он, поцеловав  свою
правую  перчатку  и  указывая  ею   в   сторону   танцующих,   -   отнесется
снисходительно к недостаткам этих девиц. Мы делаем все, что в  наших  силах,
дабы навести на них лоск... лоск... лоск!
     Он сел рядом со мной, стараясь, как показалось мне, принять  на  скамье
ту позу, в какой сидит  на  диване  его  августейший  образец  на  известном
гравированном портрете. И правда, вышло очень похоже.
     - Навести лоск... лоск... лоск! - повторил он, беря  понюшку  табаку  и
слегка пошевеливая пальцами. - Но мы теперь уже не те, какими были,  -  если
только я осмелюсь сказать это особе, грациозной не только от природы,  но  и
благодаря искусству, - он поклонился, вздернув плечи, чего, кажется, не  мог
сделать, не поднимая бровей и не закрывая глаз,  -  мы  теперь  уже  не  те,
какими были раньше в отношении хорошего тона.
     - Разве, сэр? - усомнилась я.
     - Мы выродились, - ответил он, качая головой с большим трудом, так  как
шейный  платок  очень  мешал  ему.  -  Век,  стремящийся  к  равенству,   не
благоприятствует хорошему тону. Он способствует вульгарности. Быть может,  я
несколько пристрастен. Пожалуй, не мне говорить, что вот уже много лет,  как
меня прозвали "Джентльменом Тарвидропом", или что его королевское высочество
принц-регент, заметив однажды,  как  я  снял  шляпу,  когда  он  выезжал  из
Павильона в Брайтоне (прекрасное здание!), сделал  мне  честь  осведомиться:
"Кто он такой? Кто он такой, черт подери? Почему я с ним  незнаком?  Надо  б
ему платить тридцать тысяч в год!" Впрочем,  все  это  пустяки,  анекдоты...
Однако они получили широкое  распространение,  сударыня...  их  до  сих  пор
иногда повторяют в высшем свете.
     - В самом деле? - сказала я.
     Он ответил поклоном и высоко вздернул плечи.
     - В высшем свете, - добавил он, - где пока еще сохраняется то немногое,
что осталось у нас от хорошего тона. Англия - горе тебе,  отечество  мое!  -
выродилась и с каждым днем вырождается все больше. В ней осталось не так  уж
много джентльменов. Нас мало. У нас нет  преемников  -  на  смену  нам  идут
ткачи.
     - Но можно надеяться, что джентльмены не переведутся благодаря  вам,  -
сказала я.
     - Вы очень любезны, - улыбнулся он и снова поклонился, вздернув  плечи.
- Вы мне льстите. Но нет... нет! Учитель танцев  должен  отличаться  хорошим
тоном, но мне так и не удалось привить его своему бедному мальчику.  Сохрани
меня бог осужда