Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
помер, как ребенок Дженни.
- Ну, будет, будет! - говорит Дженни. - Ты устала, Лиз, да и больна.
Дай-ка мне его подержать.
Она берет на руки ребенка и при этом нечаянно распахивает платье
матери, но сейчас же оправляет его на истерзанной, исцарапанной груди, у
которой лежал младенец.
- Это я из-за своего покойничка души не чаю в этом малыше, - говорит
Дженни, шагая взад и вперед с ребенком на руках, - а она из-за моего
покойничка души не чает в своем мальчике, так что даже думает: уж не лучше
ли схоронить его, пока он еще мал? А я в это время думаю: чего только я не
отдала бы, чтобы вернуть свое дитятко! Ведь обе мы - матери и чувствуем
одинаково, только, бедные, не умеем сказать, что у нас на сердце лежит!
В то время как мистер Снегсби сморкается, покашливая сочувственным
кашлем, за стеной слышны шаги. Мистер Баккет направляет свет фонарика на
дверь и говорит мистеру Снегсби:
- Ну, что вы скажете насчет Тупицы? Тот самый?
- Да, это Джо, - отвечает мистер Снегсби.
Джо, ошеломленный, стоит в кругу света, напоминая оборванца на картинке
в волшебном фонаре и трепеща при мысли о том, что он совершил преступление,
слишком долго задержавшись на одном месте. Но мистер Снегсби успокаивает его
заверением: "Ты просто нужен нам по делу, Джо, а за труды тебе заплатят", и
мальчик приходит в себя; когда же мистер Баккет уводит его на улицу для
небольшого частного собеседования, он хотя и дышит с трудом, но неплохо
повторяет свой рассказ.
- Ну вот, от мальчишки я толку добился, и все в порядке, - говорит
мистер Баккет, вернувшись. - Мы вас ждем, мистер Снегсби.
Но, во-первых, Джо должен завершить свое доброе дело - отдать больной
лекарство, за которым ходил, - и он отдает ей склянку, кратко объясняя: "Все
зараз выпить немедля". Во-вторых, мистер Снегсби должен положить на стол
полукрону - свое привычное всеисцеляющее средство от самых разнообразных
недугов. В-третьих, мистер Баккет должен взять Джо за руку повыше локтя,
чтобы вести его перед собой, ибо только таким порядком Тупой малец, как и
любой другой малец, может быть приведен полицией на Линкольновы поля. Сделав
все это, посетители желают спокойной ночи женщинам и снова погружаются в
мрак и зловоние Одинокого Тома.
Но вот они постепенно выбираются из этой трущобы теми же
отвратительными путями, какими забрались в нее, а вокруг них толпа мечется,
свистит и крадется, пока они не выходят за пределы Одинокого Тома и не
возвращают потайного фонарика мистеру Дарби. Здесь толпа, подобно скопищу
пленных демонов, с воем и визгом поворачивает назад и скрывается из виду.
Путники идут и едут по другим улицам, лучше освещенным и более
благоустроенным - никогда еще они не казались мистеру Снегсби так ярко
освещенными и такими благоустроенными, - и, наконец, входят в те ворота
Линкольнс-Инна, за которыми обитает мистер Талкингхорн.
Когда они поднимаются по темной лестнице (контора мистера Талкингхорна
расположена на втором этаже), мистер Баккет объявляет, что ключ от входной
двери у него в кармане, а значит, звонить не нужно. Но для человека столь
сведущего в такого рода делах Баккет что-то уж очень долго и шумно отпирает
дверь. Возможно, он подает кому-то сигнал подготовиться к при ходу
посетителей. Как бы то ни было, они, наконец, входят в переднюю, где горит
лампа, а потом - в комнату мистера Талкингхорна, ту самую, где он сегодня
вечером пил свое старое вино. Самого хозяина здесь нет, но свечи в обоих его
старинных подсвечниках зажжены, и комната довольно хорошо освещена.
Мистеру Снегсби чудится, будто у мистера Баккета столько глаз, что им
счету нет, а мистер Баккет, по-прежнему крепко, по-сыщицки, стискивая руку
Джо, делает несколько шагов вперед; но Джо внезапно вздрагивает и
останавливается.
- Что с тобой? - спрашивает Баккет шепотом.
- Она! - вскрикивает Джо,
- Кто?
- Леди!
В середине комнаты, там, куда падает свет, стоит женщина под густой
вуалью. Неподвижная, безмолвная. Она стоит, окаменев, как статуя, лицом к
вошедшим, но как будто не замечает их.
- Теперь скажи мне, - громко спрашивает Баккет, - откуда ты взял, что
это та самая леди?
- А вуаль-то, - отвечает Джо, пристально вглядываясь в нее, - а шляпа,
а платье... узнал сразу.
- Смотри, не ошибись, Тупица, - предостерегает Баккет, внимательно
наблюдая за мальчиком. - Взгляни-ка еще разок!
- Да я и так во все глаза гляжу, - говорит Джо, уставившись на женщину,
- и вуаль та же, и шляпа, и платье.
- Ты мне говорил про кольца, а где же они? - спрашивает Баккет.
- Они у ней прямо сверкали, вот тут, - отвечает Джо, потирая пальцами
левой руки суставы правой и не отрывая глаз от женщины.
Женщина снимает перчатку и показывает ему правую руку.
- Ну, что ты на это скажешь? - спрашивает Баккет.
Джо качает головой.
- У этой кольца совсем не такие, как те. И рука не такая.
- Что ты мелешь? - говорит Баккет, хотя он, как видно, доволен и даже
очень доволен.
- Та рука была куда белей, и куда мягче, и куда меньше, - объясняет
Джо.
- Толкуй там... ты еще, чего доброго, скажешь, что я сам себе родная
мать, - говорит мистер Баккет. - А ты запомнил голос той леди?
- Как не запомнить, - отвечает Джо.
Тут в разговор вступает женщина:
- Похож ее голос на мой? Я буду говорить сколько хочешь, если ты не
сразу можешь сказать. Тот голос хоть сколько-нибудь похож на мой голос?
Джо с ужасом смотрит на мистера Баккета.
- Ни капельки!
- Так почему же, - вопрошает этот достойный джентльмен, указывая на
женщину, - ты сказал, что это та самая леди?
- А вот почему, - отвечает Джо, в замешательстве тараща глаза, но
ничуть не колеблясь, - потому что на ней та самая вуаль, и шляпа, и платье.
Это она и не она. Рука не ее, и кольца не ее, и голос не ее. А вуаль, и
шляпа, и платье ее, и так же на ней сидят, как на той, и росту она такого
же, и она дала мне соверен, а сама улизнула.
- Ну, - говорит мистер Баккет небрежным тоном, - от тебя нам проку
немного. Но все равно, вот тебе пять шиллингов. Трать их поразумнее да
смотри не влипни в какую-нибудь историю.
Баккет незаметно перекладывает монеты из одной руки в другую, как
фишки, - такая уж у него привычка, ибо деньгами он пользуется главным
образом, когда играет в подобные "игры", требующие ловкости, - кучкой кладет
их мальчику на ладонь и выводит его за дверь, покидая мистера Снегсби,
которому очень не по себе в этой таинственной обстановке, наедине с женщиной
под вуалью. Но вот мистер Талкингхорн входит в комнату, и вуаль
приподнимается, а из-под нее выглядывает довольно красивое, но чересчур
выразительное лицо горничной француженки.
- Благодарю вас, мадемуазель Ортанз, - говорит мистер Талкингхорн, как
всегда бесстрастно. - Я вызвал вас, чтобы решить один незначительный спор -
пари, - и больше не стану вас беспокоить.
- Окажите мне милость, не забудьте, что я теперь без места, сэр, -
говорит мадемуазель.
- Разумеется, разумеется!
- И вы соизволите дать мне вашу ценную рекомендацию?
- Всенепременно, мадемуазель Ортанз.
- Одно словечко мистера Талкингхорна - это такая сила!
- Словечко за вас замолвят, мадемуазель.
- Примите уверение в моей преданной благодарности, уважаемый сэр.
- До свидания.
Мадемуазель, от природы одаренная безукоризненными манерами,
направляется к выходу с видом светской дамы, а мистер Баккет, для которого
при случае так же естественно исполнять обязанности церемониймейстера, как и
всякие другие обязанности, не без галантности провожает ее вниз по лестнице.
- Ну, как, Баккет? - спрашивает мистер Талкингхорн, когда тот
возвращается.
- Все ясно и все объяснилось так, как я сам объяснял, сэр. Нет
сомнений, что в тот раз была другая женщина, но она надела платье этой.
Мальчишка точно описал цвет платья и все прочее... Мистер Снегсби, я обещал
вам, как честный человек, что его отпустят с миром. Так и сделали, не правда
ли?
- Вы сдержали свое слово, сэр, - отвечает торговец, - и, если я вам
больше не нужен, мистер Талкингхорн, мне думается... поскольку моя женушка
будет волноваться...
- Благодарю вас, Снегсби, вы нам больше не нужны, - говорит мистер
Талкингхорн. - А я перед вами в долгу за беспокойство.
- Что вы, сэр. Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
- Вы знаете, мистер Снегсби, - говорит мистер Баккет, провожая его до
двери и беспрестанно пожимая ему руку, - что именно мне в вас нравится: вы
такой человек, из которого ничего не выудишь, - вот какой вы. Когда вы
поняли, что поступили правильно, вы о своем поступке забываете, - что было,
то прошло, и всему конец. Вот что делаете вы.
- Я, конечно, стараюсь это делать, сэр, - отзывается мистер Снегсби.
- Нет, вы не воздаете должного самому себе. Вы не только стараетесь, вы
именно так делаете, - говорит мистер Баккет, пожимая ему руку и прощаясь с
ним нежнейшим образом. - Вот это я уважаю в человеке вашей профессии.
Мистер Снегсби произносит что-то приличествующее случаю и направляется
домой, совсем сбитый с толку событиями этого вечера, - он сомневается в том,
что сейчас бодрствует и шагает по улицам, сомневается в реальности улиц, по
которым шагает, сомневается в реальности луны, которая сияет над его
головой. Однако все эти сомнения скоро рассеиваются неоспоримой реальностью
в лице миссис Снегсби, которая уже отправила Гусю в полицейский участок
официально заявить о том, что ее супруга похитили, а сама в течение двух
последних часов успела пройти все стадии обморока, ничуть не погрешив против
самых строгих правил приличия, и теперь ждет не дождется пропавшего,
увенчанная целым роем папильоток, торчащих из-под ночного чепца. Но за все
это, как с горечью говорит "женушка", никто ей даже спасибо не скажет!
ГЛАВА XXIII
Повесть Эстер
С удовольствием прогостив у мистера Бойторна шесть недель, мы вернулись
домой. Живя у него, мы часто гуляли по парку и в лесу, а проходя мимо
сторожки, где однажды укрывались от дождя, почти всегда заглядывали к
леснику, чтобы поговорить с его женой; но леди Дедлок мы видели только в
церкви, по воскресеньям. В Чесни-Уолде собралось большое общество, и хотя
леди Дедлок всегда была окружена красивыми женщинами, ее лицо волновало меня
так же, как и в тот день, когда я впервые ее увидела. Даже теперь мне не
совсем ясно, было ли оно мне приятно, или неприятно, влекло ли оно меня, или
отталкивало. Мне кажется, я восхищалась ею с каким-то страхом, и я хорошо
помню, что в ее присутствии мысли мои, как и в первую нашу встречу,
неизменно уносились назад, в мое прошлое.
Не раз казалось мне в эти воскресенья, что я так же странно действую на
леди Дедлок, как она на меня, то есть мне казалось, что если она приводит
меня в смятение, то и я тревожу ее, но как-то по-другому. Однако всякий раз,
как я, украдкой бросив на нее взгляд, видела ее по-прежнему такой спокойной,
отчужденной и неприступной, я понимала, что подобные догадки - просто моя
блажь. Больше того, понимала, что вообще мои переживания, связанные с нею,
это какая-то блажь и нелепость, и строго бранила себя за них.
Пожалуй, следует теперь же рассказать об одном случае, который
произошел, пока мы еще гостили у мистера Бойторна.
Однажды я гуляла в саду вместе с Адой, и вдруг мне доложили, что меня
хочет видеть какая-то женщина. Войдя в утреннюю столовую, где эта женщина
меня ожидала, я узнала в ней француженку-горничную, которая, сняв туфли,
шагала по мокрой траве в тот день, когда разразилась гроза с громом и
молнией.
- Мадемуазель, - начала она, пристально глядя на меня слишком бойкими
глазами, хотя вообще вид у нее был приятный, а говорила она и без излишней
смелости и неподобострастно, - придя сюда, я позволила себе большую
вольность, но вы извините меня, ведь вы так обходительны, мадемуазель.
- Никаких извинений не нужно, если вы хотите поговорить со мной, -
отозвалась я.
- Да, хочу, мадемуазель. Тысячу раз благодарю вас за разрешение.
Значит, вы позволяете мне поговорить с вами, не правда ли? - спросила она
быстро и непринужденно.
- Конечно, - ответила я.
- Мадемуазель, вы такая обходительная! Так выслушайте меня, пожалуйста.
Я ушла от миледи. Мы с ней не могли поладить... Миледи такая гордая... такая
высокомерная. Простите! Вы правы, мадемуазель! - Быстрая сообразительность
помогла ей предугадать то, что я собиралась сказать. - Мне не к лицу
приходить сюда и жаловаться на миледи. Но, повторяю, она такая гордая, такая
высокомерная! Больше я не скажу ничего. Весь свет это знает.
- Продолжайте, пожалуйста, - сказала я.
- Слушаю, и очень благодарна вам, мадемуазель, за ваше любезное
обхождение. Мадемуазель, мне очень, очень хочется поступить в услужение к
какой-нибудь молодой леди - доброй, образованной и прекрасной. Вы добры,
образованны и прекрасны, как ангел. Ах, если бы мне выпала честь сделаться
вашей горничной!
- К сожалению... - начала я.
- Не отсылайте меня так быстро, мадемуазель! - перебила она меня,
невольно сдвинув тонкие черные брови. - Позвольте мне надеяться хоть
минутку! Мадемуазель, я знаю, что это место будет более скромным, чем мое
прежнее. Ну что ж! Такое мне и нужно! Я знаю, что это место будет менее
почетным, чем мое прежнее. Ну что ж! Такого я и хочу. Я знаю, что буду
получать меньше жалованья. Прекрасно. С меня хватит.
- Уверяю вас, - сказала я, чувствуя себя очень неловко при одной лишь
мысли о подобной служанке, - я не держу камеристки...
- Ах, мадемуазель, но почему бы не держать? Почему, если вы можете
нанять особу, которая к вам так привержена?.. была бы так счастлива вам
служить... так верна вам, так усердна, так предана всегда? Мадемуазель, я
всем сердцем желаю служить вам. Не говорите сейчас о деньгах. Возьмите меня
так. Без жалованья!
Она говорила с такой странной настойчивостью, что я чуть не испугалась
и сделала шаг назад. А она в своем увлечении как будто даже не заметила
этого и продолжала наступать на меня, говоря быстро, сдержанно, глухим
голосом, однако выражаясь не без изящества и соблюдая все приличия.
- Мадемуазель, я родилась на юге, а мы, южане, вспыльчивы и умеем
любить и ненавидеть до самозабвения. Миледи была слишком горда, чтобы со
мной ужиться, а я была слишком горда, чтоб ужиться с нею. Все это позади...
прошло... кончено! Возьмите меня к себе, и я буду вам хорошо служить. Я
сделаю для вас так много, что вы сейчас этого и представить себе не можете.
Уверяю вас, мадемуазель, я сделаю... ну, не важно, что именно, - сделаю все
возможное во всех отношениях. Воспользуйтесь моими услугами, и вы об этом не
пожалеете. Вы не пожалеете об этом! мадемуазель, и я хорошо вам услужу. Вы
не представляете себе, как хорошо! Я объяснила ей, почему не имею
возможности ее нанять (не считая нужным добавить, как мало мне этого
хотелось), а она смотрела на меня, и лицо ее дышало мрачной энергией,
вызывая в моем уме образы женщин на парижских улицах во времена террора *.
Она выслушала меня не перебивая и проговорила нежнейшим голосом и с очень
приятным иностранным акцентом:
- Ну что ж, мадемуазель, так тому и быть! Я очень огорчена. Значит,
придется мне пойти в другое место и там искать то, чего не удалось найти
здесь. Будьте так милостивы, позвольте мне поцеловать вашу ручку!
Еще пристальнее взглянув на меня, она взяла мою руку и чуть коснулась
ее губами, но за этот миг как будто успела разглядеть и запомнить каждую ее
жилку.
- Боюсь, что я удивила вас, мадемуазель, в тот день, когда разразилась
гроза? - сказала она, делая прощальный реверанс.
Я призналась, что она удивила всех нас.
- Я тогда дала один обет, мадемуазель, - объяснила она с улыбкой, - и
тут же решила запечатлеть его в своей памяти, так чтобы выполнить его свято.
И я его выполню! Прощайте, мадемуазель!
Так завершился наш разговор, и я очень обрадовалась, когда он пришел к
концу. Я решила, что француженка уехала из деревни, так как я ее больше не
видела; а в дальнейшем ничто другое не нарушало наших тихих летних радостей,
и спустя шесть недель мы, как я уже говорила, вернулись домой.
И в то время и позже, в течение многих недель после нашего возвращения,
Ричард постоянно навещал нас. Не говоря уж о том, что он являлся каждую
субботу или воскресенье и гостил у нас до утра понедельника, он иногда
неожиданно приезжал верхом среди недели, проводил с нами вечер и уезжал рано
утром на другой день. Он был весел, как всегда, и говорил нам, что
занимается очень прилежно, но в душе я не была спокойна за него!
Прилежание его, казалось мне, было дурно направлено. Я видела, что оно
только потворствует обманчивым надеждам, связанным с губительной тяжбой,
которая и так уже послужила причиной стольких горестей и бедствий. По словам
Ричарда выходило, будто он разгадал все ее тайны и у него не осталось
сомнений, что завещание, по которому он и Ада должны получить не знаю
сколько тысяч фунтов, будет, наконец, утверждено, если у Канцлерского суда
есть хоть капля разума и чувства справедливости, - но, боже! каким
сомнительным казалось мне это "если"! - больше того, решение уже не может
откладываться надолго, и дело близится к счастливому концу. Ричард доказывал
это самому себе при помощи всяких избитых доводов, которые вычитал в
документах, и каждый из них все глубже погружал его в трясину заблуждения.
Он даже начал то и дело наведываться в суд. Он говорил нам, что всякий раз
видит там мисс Флайт, болтает с нею, оказывает ей мелкие услуги и, втайне
подсмеиваясь над старушкой, жалеет ее всем сердцем. Но он и не подозревал, -
мой бедный, милый, жизнерадостный Ричард, которому в то время было даровано
столько счастья и уготовано такое светлое будущее! - какая роковая связь
возникает между его свежей юностью и ее блеклой старостью, между его
вольными надеждами и ее запертыми в клетку птичками, убогим чердаком и не
вполне здравым рассудком.
Ада слишком горячо любила его, чтобы усомниться в нем, что бы он ни
говорил и ни делал, а опекун, тот, правда, частенько жаловался на восточный
ветер и больше прежнего сидел за книгами в Брюзжальне, но ровно ничего не
говорил о Ричарде. И вот как-то раз, собираясь в Лондон, чтобы повидаться с
Кедди Джеллиби по ее приглашению, я заранее попросила Ричарда встретить меня
в этот день у конечной почтовой станции, - мне хотелось немного поговорить с
ним. Приехав, я сразу увидела его, он взял меня под руку, и мы пошли пешком.
- Ну, как, Ричард, - начала я, как только мне удалось настроиться на
серьезный лад, - чувствуете вы теперь, что окончательно решили, в чем ваше
призвание?
- Ну да, дорогая, - ответил Ричард, - в общем, все у меня обстоит
благополучно.
- Значит, решили? - спросила я.
- То есть что именно решил? - осведомился Ричард с веселым смехом.
- Окончательно решили сделаться юристом?
- Ну да, - ответил Ричард, - в общем, со мной все обстоит благополучно.
- Вы уже говорили это, милый Ричард.
- Но вы считаете, что это не ответ. Что ж! Пожалуй, вы правы. Решил? Вы
спрашиваете, чувствую ли я, что окончатель