Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
насколько возможно,
расширяй масштаб своей деятельности.
- Все это я буду делать от всего сердца, дражайший папенька: можете на
меня положиться, - отозвался Принц.
- Не сомневаюсь, - сказал мистер Тарвидроп. - Способности у тебя не
блестящие, дитя мое, но ты прилежен и услужлив. И во имя той святой Женщины,
чью жизнь я, смею думать, имел счастье озарить ярким лучом света, я буду
напутствовать вас обоих, дети мои, следующими словами: заботьтесь о нашем
заведении, заботьтесь об удовлетворении моих скромных потребностей, и да
пребудет с вами мое благословение!
Тут мистер Тарвидроп-старший сделался чрезмерно галантным, - должно
быть, в честь знаменательного события, - и мне пришлось сказать Кедди, что
если мы хотим попасть к ней в Тейвис-Инн сегодня, то нам следует отправиться
туда немедленно. Кедди ласково простилась со своим женихом, мы ушли, и всю
дорогу она была так весела и так расхваливала мистера Тарвидропа-старшего,
что я ни за что на свете не согласилась бы осудить его хоть единым словом.
На окнах дома в Тейвис-Инне, занятого семейством Джеллиби, были
расклеены объявления о том, что дом сдается внаймы, и теперь он казался еще
грязнее, темнее и неприютнее, чем всегда. Всего лишь день-два назад бедного
мистера Джеллиби внесли в список банкротов, а сегодня он заперся в столовой
с двумя джентльменами и, окруженный грудами синих мешков с бумагами,
счетоводных книг и каких-то документов, делал самые отчаянные попытки
разобраться в своих делах. Но эти дела, судя по всему, были выше его
понимания, и когда Кедди по ошибке привела меня в столовую, мы увидели, что
мистер Джеллиби, в очках на носу, растерянно сидит, загнанный в угол, между
большим обеденным столом и обоими джентльменами, а лицо у него такое, словно
он решил махнуть рукой на все, потерял дар слова и ничего уже больше не
чувствует.
Поднявшись наверх, в комнату миссис Джеллиби (дети кричали на кухне, а
прислуги нигде не было видно), мы увидели, что хозяйка дома занята своей
обширной корреспонденцией - распечатывает, читает и сортирует письма, а на
полу накапливается громадная куча разорванных конвертов. Миссис Джеллиби
была так озабочена, что не сразу узнала меня, хотя и смотрела мне прямо в
лицо своими странными блестящими глазами, устремленными куда-то вдаль.
- А! Мисс Саммерсон! - проговорила она наконец. - Я думала совсем о
другом! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? Очень рада вас видеть. Как
чувствуют себя мистер Джарндис и мисс Клейр?
В ответ я выразила надежду, что мистер Джеллиби тоже чувствует себя
хорошо.
- Да нет, не вполне, моя милая, - возразила миссис Джеллиби самым
невозмутимым тоном. - Ему не повезло в делах, и он немного расстроен. К
счастью для меня, я так занята, что мне некогда об этом думать. Теперь, мисс
Саммерсон, у нас уже сто семьдесят семейств, в среднем по пяти человек в
каждом, переселились или желают переселиться на левый берег Нигера.
Я вспомнила о той семье, которая жила тут, в этом доме, и еще не
переселилась, да и не желала переселяться на левый берег Нигера, и не
поняла, как может миссис Джеллиби оставаться такой спокойной.
- Я вижу, вы привели домой Кедди, - заметила миссис Джеллиби, взглянув
на дочь. - Теперь даже странно видеть ее дома. Она почти совсем забросила
свои прежние занятия и прямо-таки вынудила меня нанять мальчика.
- Но, мама... - начала Кедди.
- Ты же знаешь, Кедди, - мягко перебила ее мать, - что я действительно
наняла мальчика, - сейчас он ушел обедать. К чему противоречить?
- Я не хотела противоречить, мама, - отозвалась Кедди. - Я только
хотела сказать, что вы ведь и сами не собирались заставлять меня тянуть
лямку всю жизнь.
- Я полагаю, милая, - возразила миссис Джеллиби, продолжая вскрывать
письма, с улыбкой пробегать их блестящими глазами и раскладывать по разным
местам, - я полагаю, что твоя мать для тебя образец деловой женщины. Далее.
Как это ты сказала: "Тянуть лямку всю жизнь"? Если бы ты хоть сколько-нибудь
интересовалась судьбами человеческого рода, ты не так относилась бы к делу.
Но высокие интересы тебе чужды. Я часто говорила тебе, Кедди, что судьбами
человеческого рода ты ничуть не интересуешься.
- Да, мама, Африкой я действительно не интересуюсь.
- Конечно, нет. И не будь я, к счастью, так занята, мисс Саммерсон, -
продолжала миссис Джеллиби, бросая на меня мимолетный ласковый взгляд и
раздумывая, куда бы положить только что вскрытое письмо, - это могло бы меня
огорчать и расстраивать. Но в связи с Бориобула-Гха мне приходится думать о
стольких вещах, на которых необходимо сосредоточиваться, что это служит для
меня лекарством.
Кедди бросила на меня умоляющий взгляд, и, так как миссис Джеллиби
снова устремила глаза на далекую Африку - прямо сквозь мою шляпу и голову, -
я решила, что настал подходящий момент перейти к цели своего визита и
привлечь к себе внимание миссис Джеллиби.
- Пожалуй, вы удивитесь, - начала я, - когда узнаете, зачем я пришла
сюда и прервала ваши занятия.
- Я всегда рада видеть вас, мисс Саммерсон, - отозвалась миссис
Джеллиби, спокойно улыбаясь и не переставая заниматься своим делом, - но мне
жаль, - и она покачала головой, - что вы так равнодушны к бориобульскому
проекту.
- Я пришла с Кедди, - сказала я, - ибо Кедди - и в этом она права -
считает, что у нее не должно быть никаких тайн от матери, и думает, что я
могу поддержать ее и помочь ей (хоть я сама не знаю, каким образом) открыть
вам одну тайну.
- Кедди, - обратилась миссис Джеллиби к дочери, на миг оторвавшись от
работы, но сейчас же безмятежно принялась за нее снова, покачав головой, -
ты обязательно скажешь мне какую-нибудь глупость.
Кедди развязала ленты своей шляпы, сняла ее и, держа за завязки,
принялась раскачивать над полом, но вдруг залилась слезами и пролепетала:
- Мама, я выхожу замуж.
- Вот нелепая девчонка! - заметила миссис Джеллиби с отсутствующим
видом, просматривая только что распечатанное письмо. - Какая ты дурочка!
- Я выхожу замуж, мама, - всхлипывала Кедди, - За мистера
Тарвидропа-младшего из танцевальной академии, а мистер Тарвидроп-старший
(он, право же, настоящий джентльмен) дал свое согласие, и я прошу и умоляю
вас, мама, тоже дать согласие, потому что без него я никогда не буду
счастлива. Никогда, никогда! - всхлипывала Кедди, начисто позабыв о своих
обидах и обо всем на свете, кроме любви к матери.
- Вот вы опять видите, мисс Саммерсон, - все также безмятежно заметила
миссис Джеллиби, - какое это счастье, что я так занята и обязана
сосредоточиться на чем-то одном. Кедди обручилась с сыном какого-то учителя
танцев... водит знакомство с людьми, которые интересуются судьбами
человечества не больше, чем она сама! И это в то время, как мистер Куэйл,
один из виднейших филантропов нашего века, сказал мне, что готов сделать ей
предложение!
- Мама, я всегда ненавидела и терпеть не могла мистера Куэйла! -
проговорила Кедди, всхлипывая.
- Ах, Кедди, Кедди! - отозвалась миссис Джеллиби, с величайшим
благодушием распечатывая следующее письмо. - Я в этом не сомневаюсь. Как ты
могла относиться к нему иначе, если у тебя нет и крупицы тех интересов,
которыми он так переполнен? Если бы общественные обязанности не были моим
любимым детищем, если бы я не была занята обширными предприятиями мирового
масштаба, все эти мелочи, признаюсь, могли бы меня глубоко огорчать, мисс
Саммерсон. Но могу ли я допустить, чтобы сумасбродства Кедди (от которой я
ничего другого и не ожидаю) встали преградой между мной и великим
африканским материком? Нет. Нет, - повторила миссис Джеллиби спокойным,
ясным голосом и с приятной улыбкой, продолжая распечатывать и сортировать
письма. - Нет, конечно.
Я была так мало подготовлена к столь холодному приему, хоть и ожидала
его, что просто не находила слов. Кедди, по-видимому, тоже совершенно
растерялась. А миссис Джеллиби по-прежнему вскрывала и сортировала письма,
время от времени повторяя ласковым голосом и с невозмутимой улыбкой:
- Нет, конечно.
- Надеюсь, мама, - всхлипнула в заключение бедная Кедди, - вы на меня
не сердитесь?
- Ну, Кедди, значит, ты и вправду глупая девчонка, если продолжаешь
задавать мне такие вопросы после того, как я тебе рассказала о своих
заботах, поглощающих все мое внимание, - ответила миссис Джеллиби.
- Надеюсь, мама, вы даете согласие и желаете нам счастья? - проговорила
Кедди.
- Если ты так поступила, значит ты просто неразумное дитя, - сказала
миссис Джеллиби, - и даже испорченное дитя; а ведь ты могла бы посвятить
себя грандиозной общественной деятельности. Но шаг сделан, я наняла
мальчика, и говорить больше не о чем. Нет, Кедди, пожалуйста, не надо, -
проговорила миссис Джеллиби, когда Кедди попыталась ее поцеловать, - не
мешай работать; дай же мне разобраться в этой куче бумаг до прихода
послеобеденной почты!
Я решила, что делать мне тут больше нечего и пора уходить. Однако мне
пришлось ненадолго задержаться, так как Кедди сказала:
- Вы позволите, мама, привести его сюда и познакомить с вами?
- О господи, Кедди! - воскликнула миссис Джеллиби, уже успевшая
погрузиться в созерцание какой-то неведомой дали. - Ты опять? Кого привести?
- Его, мама.
- Кедди, Кедди! - промолвила миссис Джеллиби, которой все эти пустяки,
должно быть, осточертели. - Если уж тебе так хочется, приведи его как-нибудь
вечером, когда не будет ни собрания Главного Общества, ни совещания Отдела,
ни заседания Подотдела. Тебе придется согласовать этот визит с расписанием
моих занятий. Дорогая мисс Саммерсон, вы были очень любезны, что пришли сюда
помочь этой глупышке. До свидания! Сегодня утром я получила еще пятьдесят
восемь писем от рабочих семейств, желающих ознакомиться с различными
деталями вопроса о культивировании кофе и туземцев, значит мне незачем
просить извинения за то, что у меня так мало досуга.
Меня нисколько не удивило, что Кедди расстроилась и, когда мы
спускались по лестнице, снова зарыдала, бросившись мне на шею и говоря, что
лучше бы ее выбранили, чем отнеслись к ней так безучастно, а потом
призналась, что ей почти не во что одеться, и она прямо не знает, как ей
удастся выйти замуж прилично. Однако я постепенно утешила ее, заведя
разговор о том, как много она будет делать для своего несчастного отца и
Пищика, когда заживет своим домом; и вот, наконец, мы спустились вниз, в
сырую темную кухню, где Пищик валялся на каменном полу со своими братцами и
сестрицами и где мы затеяли с ними такую возню, что я побоялась, как бы меня
не разорвали на куски, и поскорее принялась рассказывать им сказки. Время от
времени я слышала у себя над головой громкие голоса, доносившиеся из
столовой, и грохот падающей мебели. Грохот, боюсь, объяснялся тем, что
бедный мистер Джеллиби все еще силился разобраться в своих делах, но после
каждой бесплодной попытки отрывался от обеденного стола и устремлялся к
окну, намереваясь выброситься из него во дворик.
Вечером, мирно возвращаясь домой после этого беспокойного дня, я много
думала о помолвке Кедди, твердо надеясь, что (несмотря на мистера
Тарвидропа-старшего) девушка будет счастливее, чем теперь. Да, думала я, и
она и муж ее едва ли когда-нибудь поймут, что представляет собою в
действительности "Образец хорошего тона"; что ж, тем лучше для них, и стоит
ли желать им узнать истину? Я лично вовсе не хотела, чтобы они эту истину
узнали, и мне даже было почти стыдно, что сама я не вполне верю в мистера
Тарвидропа-старшего. И еще я смотрела на звезды и думала о тех, кто
путешествует по дальним странам, и о звездах, которые видят они, и
надеялась, что, быть может, и на мою долю выпадет благодать и счастье
приносить пользу кому-нибудь по мере моих слабых сил.
Когда я вернулась домой, наши, по обыкновению, так обрадовались мне,
что я, наверное, села бы и расплакалась от умиления, если бы не знала, что
это будет им неприятно. Все в доме от первого до последнего человека
приветствовали меня с такими сияющими лицами, разговаривали со мной так
весело и были так рады хоть чем-нибудь мне услужить, что во всем мире,
думалось мне, не нашлось бы никого счастливее меня.
В тот вечер мы долго засиделись за разговором, потому что Ада и опекун
заставили меня подробно рассказать про Кедди, и я болтала, болтала, болтала
без умолку. Наконец я ушла к себе наверх, краснея при мысли о том, как я
разглагольствовала, и вдруг услышала негромкий стук в дверь. Я сказала:
"Войдите!", и в комнату вошла хорошенькая маленькая девочка, чистенько
одетая в траурное платье, и сделала мне реверанс.
- Позвольте вам доложить, мисс, - сказала девочка нежным голосом, - я
Чарли.
- Ну да, конечно Чарли, - в изумлении воскликнула я, наклоняясь и целуя
ее. - Как я рада видеть тебя, Чарли!
- Позвольте вам доложить, мисс, - продолжала Чарли все тем же нежным
голосом, - я теперь ваша горничная.
- Ты, Чарли?
- Позвольте вам доложить, мисс, это вам подарок от мистера Джарндиса, а
еще он шлет привет.
Я села и, обняв Чарли, смотрела на нее не отрывая глаз.
- Ах, мисс! - проговорила Чарли, всплеснув руками, и слезы потекли по
ямочкам на ее щеках. - Том в школе, позвольте вам доложить, и учится так
хорошо! А маленькая Эмма, мисс, она у миссис Блайндер, мисс, и о ней так
заботятся! А Том давно уже поступил бы в школу, а Эмма перешла бы к миссис
Блайндер, а я приехала бы сюда, но мистер Джарндис считал, что Тому, и Эмме
и мне надо было сначала привыкнуть к тому, что придется нам жить врозь, -
ведь мы такие маленькие! Не плачьте, пожалуйста, мисс!
- Не могу удержаться, Чарли.
- Да, мисс, я тоже не могу удержаться, - сказала Чарли. - И позвольте
вам доложить, мисс, мистер Джарндис шлет привет и думает, что вы захотите
давать мне уроки. И, позвольте вам доложить, Том, и Эмма! и я - мы будем
видеться раз в месяц. И я так счастлива и так благодарна, мисс, -
воскликнула Чарли от полноты сердца, - и я постараюсь быть такой хорошей
горничной!
- Чарли, милая, никогда не забывай того, кто все это сделал!
- Нет, мисс, никогда не забуду. И Том не забудет. И Эмма. Все это
благодаря вам, мисс.
- Да я ничего об этом не знала. Все сделал мистер Джарндис, Чарли.
- Да, мисс, но он это сделал из любви к вам и чтобы вы стали моей
хозяйкой. Позвольте вам доложить, мисс, это вам маленький подарок от него -
с приветом; и все это он сделал из любви к вам. Мне и Тому приказано это
запомнить.
Чарли вытерла глаза и принялась выполнять свои новые обязанности -
расхаживать по комнате с хозяйственным видом и прибирать все, что попадалось
под руку. Но вдруг Чарли подкралась ко мне сбоку и проговорила:
- Ах, мисс, не плачьте, пожалуйста.
И я повторила:
- Не могу удержаться, Чарли.
А Чарли тоже повторила:
- Да, мисс, и я не могу удержаться.
Так что я все-таки немного поплакала от радости, и она тоже.
ГЛАВА XXIV
Апелляция
Вскоре после моей беседы с Ричардом, о которой я уже писала, он
рассказал о своих планах мистеру Джарндису. Опекуна это признание, вероятно,
не застало врасплох, но все-таки очень огорчило и разочаровало. Теперь они с
Ричардом нередко разговаривали наедине, то поздно вечером, то рано утром,
проводили целые дни в Лондоне, постоянно встречались с мистером Кенджем и
были обременены кучей неприятных хлопот. Все время, пока они были заняты
этими делами, опекун очень страдал от восточного ветра и так часто ерошил
свою шевелюру, что, кажется, ни один волос у него не лежал на месте; тем не
менее со мной и Адой он был так же ласков, как и прежде, только никогда не
говорил о делах Ричарда. Как мы ни старались, мы ничего не могли добиться и
от самого Ричарда, кроме неопределенных заверений, что "все идет как нельзя
лучше и наконец-то все в порядке", а это не могло рассеять нашу тревогу.
Однако мы со временем узнали, что лорд-канцлеру была подана новая
просьба от имени Ричарда, как "несовершеннолетнего" и "состоящего под опекой
суда" и не знаю еще кого, и что по этому поводу велись бесконечные
переговоры, а лорд-канцлер во время заседания открыто назвал Ричарда
"надоедливым и капризным несовершеннолетним"; узнали также, что решение все
откладывали и откладывали, что собирали справки, делали доклады и подавали
прошения, пока, наконец, Ричард (как он сам нам говорил) не начал
подумывать, что если он вообще когда-нибудь поступит на военную службу, то
не раньше чем стариком лет семидесяти - восьмидесяти. В конце концов его
вызвали в кабинет лорд-канцлера, и лорд-канцлер сделал ему очень строгое
внушение за то, что он без толку проводит время и сам не знает, чего хочет
("Не им бы говорить, не мне слушать!" - сказал Ричард по этому поводу), но в
конце концов все-таки было решено удовлетворить его просьбу. Его зачислили в
конногвардейский полк кандидатом на патент прапорщика, деньги на покупку
патента внесли агенту, а сам Ричард, как и следовало ожидать, с головой ушел
в изучение военных наук и каждое утро вставал в пять часов, чтобы
упражняться в фехтовании.
Каникулы суда приходили на смену сессиям, а сессии каникулам. Время от
времени мы узнавали, что тяжба "Джарндисы против Джарндисов" назначена к
слушанию или отложена, должна рассматриваться или пересматриваться, так что
она то появлялась на сцене, то исчезала. Ричард жил теперь у одного
профессора в Лондоне и уже не мог бывать у нас так часто, как раньше; опекун
был по-прежнему сдержан; и так вот и проходило время, пока патент не был
выдан и Ричард не получил приказа явиться в свой полк, стоявший в Ирландии.
Он сломя голову примчался к нам как-то вечером с этой новостью и долго
беседовал с опекуном. Примерно через час опекун заглянул в комнату, где
сидели мы с Адой, и позвал нас: "Подите-ка сюда, девочки!" Мы вошли и
увидели, что Ричард, который только что был в прекрасном расположении духа,
сейчас стоит, прислонившись к камину, чем-то недовольный и сердитый.
- Я хочу сказать вам, Ада, - начал мистер Джарндис, - что мы с Риком
несколько разошлись во взглядах. Ну, ну, Рик, не хмурьтесь!
- Вы ко мне слишком жестоки, сэр, - проговорил Ричард. - И мне это
больно, особенно потому, что во всех прочих отношениях вы всегда были так
снисходительны и сделали мне столько добра, что я ввек за него не отплачу.
Без вас я никогда бы не мог найти правильный путь, сэр.
- Ладно, ладно! - сказал мистер Джарндис. - Но я хочу, чтобы вы стали
на еще более правильный путь. Я хочу, чтобы вы нашли правильный путь в самом
себе.
- Надеюсь, вы извините меня, сэр, - возразил Ричард с жаром, но
все-таки почтительно, - если я скажу, что считаю себя наилучшим судьей во
всем, что касается меня самого.
- Надеюсь, вы извините меня, дорогой Рик, - ласково проговорил опекун
веселым и добродушным тоном, - если я скажу, что для вас это вполне
естественно; но я иного мнения. Я обязан исполнить свой долг, Рик, а не то
вы перестанете меня уважать, когда остынете; я же хотел бы, чтобы вы всегда
меня уважали - и когда вы в пылу и когда остываете.
Ада так побледнела, что опекун