Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
заставил ее сесть в свое кресло - то, в
котором он обычно читал, - и сам сел рядом с нею.
- Пустяки, дорогая моя, все это пустяки, - сказал он. - Просто у нас с
Ричардом произошла размолвка, какие бывают и у близких друзей, и мы должны
сказать об этом вам, потому что именно вы послужили ее причиной. Ну вот, вас
уже пугает то, что вам придется услышать.
- Вовсе нет, кузен Джон, - возразила Ада с улыбкой, - если, конечно,
это исходит от вас.
- Благодарю вас, дорогая. Уделите мне минутку внимания, выслушайте меня
спокойно и в это время не смотрите на Ричарда. И вы тоже, Хозяюшка. Дорогая
моя девочка, - продолжал он, прикрыв ладонью руку Ады, лежавшую на
подлокотнике кресла, - вы помните, о чем говорили мы четверо, когда наша
Хлопотунья рассказала мне об одной маленькой любовной истории?
- Ричард и я, мы никогда не забудем, как добры вы были к нам в тот
день, кузен Джон.
- Я никогда не забуду этого, - подтвердил Ричард.
- И я не забуду, - повторила Ада.
- Тем легче мне сейчас высказать то, что я должен сказать, и тем легче
нам столковаться, - отозвался опекун, лицо которого как бы излучало всю
нежность и благородство его сердца. - Ада, пташка моя, вам следует знать,
что теперь Ричард избрал себе специальность в последний раз. Все деньги,
какие у него еще остались, уйдут на экипировку. Он растратил свое состояние
и отныне привязан к дереву, которое посадил сам.
- Я действительно растратил свое теперешнее состояние, что, впрочем,
меня ничуть не огорчает. Но то, что у меня осталось, сэр, - сказал Ричард, -
это далеко не все, что я имею.
- Рик, Рик! - в ужасе воскликнул опекун изменившимся голосом и взмахнул
руками, словно собираясь зажать себе уши. - Ради бога, не возлагайте никаких
надежд и ожиданий на это родовое проклятие! Что бы вы ни делали в жизни, не
бросайте и мимолетного взгляда на тот страшный призрак, который преследует
нас уже столько лет. Лучше брать в долг, лучше просить подаяние, лучше
умереть!
Все мы были потрясены страстностью, с какой он произнес эти слова.
Ричард закусил губу и, затаив дыхание, смотрел на меня так, словно понимал,
как важно для него предостережение опекуна, и знал, что я тоже это понимаю.
- Милая моя Ада, - сказал мистер Джарндис, успокоившись, - свой совет я
высказал слишком резко; но ведь я живу в Холодном доме, и чего только я в
нем не перевидал! Впрочем, об этом ни слова больше. Все средства, какими
Ричард располагал, чтобы начать свой жизненный путь, теперь поставлены на
карту. Я советую ему и вам, ради его же блага и ради вашего, решить перед
разлукой, что вы ничем друг с другом не связаны. Пойду дальше. Буду говорить
напрямик с вами обоими. Вы ничего не хотели скрывать от меня; и я тоже хочу
говорить с вами откровенно. Я прошу вас считать, что пока вас больше не
связывают никакие узы, кроме родственных.
- Лучше сразу сказать, сэр, - возразил Ричард, - что вы совершенно
лишили меня своего доверия и советуете Аде поступить так же.
- Лучше не говорить этого, Рик, потому что это неправда.
- Вы считаете, что я плохо начал, сэр, - упирался Ричард. - Да, начал я
плохо.
- О том, как вам, по-моему, надо было начать и как продолжать, я
говорил, когда мы в последний раз беседовали с вами, - сказал мистер
Джарндис сердечным и ободряющим тоном. - Пока что вы ничего не начали, но
всему свое время, и ваше еще не упущено... вернее, оно наступило теперь. Так
начните же как следует! Вы оба еще очень молоды, милые мои, и вы в родстве
друг с другом, но пока вы только родственники. Если же вас свяжут и более
крепкие узы, то лишь тогда, Рик, когда вы для этого поработаете, не раньше.
- Вы ко мне слишком жестоки, сэр, - сказал Ричард, - не ждал я от вас
такой жестокости.
- Милый мой мальчик, я еще более жесток к самому себе, когда огорчаю
вас, - возразил мистер Джарндис. - Ваше лекарство в ваших руках. Ада, Рику
будет лучше, если он вновь сделается свободным, если его перестанет
связывать ваша ранняя помолвка. Рик, для Ады это будет лучше, гораздо лучше,
- в этом ваш долг перед нею. Ну, решайтесь! Пусть каждый из вас поступит
так, чтобы не ему самому, а другому было лучше.
- Но почему же это лучше, сэр? - мгновенно откликнулся Ричард. - Когда
мы открылись вам, вы не считали, что "так лучше". Тогда вы говорили другое.
- С тех пор я узнал кое-что новое. Я не обвиняю вас, Рик, но с тех пор
я узнал кое-что новое.
- Очевидно, насчет меня, сэр?
- Что ж, пожалуй; вернее, насчет вас обоих, - ласково ответил мистер
Джарндис. - Для вас еще не настала пора взаимных обещаний. Все это пока
преждевременно, и я не имею права дать согласие на вашу помолвку. Решайтесь
же, мои юные друзья, решайтесь и начинайте сызнова! Что было, то прошло, и
для вас открылась новая страница - вот и пишите на ней историю своей жизни.
Ричард бросил на Аду встревоженный взгляд, но ничего не сказал.
- Я до сих пор избегал говорить об этом с вами обоими и с Эстер, -
продолжал мистер Джарндис, - потому что хотел, чтобы все мы потолковали
вместе, вполне откровенно и на равных началах. Теперь же я от всего сердца
советую вам, теперь я настоятельно прошу вас вернуться к тем отношениям, в
каких вы были, когда приехали сюда. Предоставьте времени, верности и
постоянству соединить вас вновь. Если вы поступите иначе, вы поступите плохо
и тем убедите меня, что и я плохо поступил, познакомив вас друг с другом.
Наступило долгое молчание.
- Кузен Ричард, - проговорила, наконец, Ада, с нежностью подняв на него
свои голубые глаза, - после того, что сказал кузен Джон, выбора нам не
осталось. Не беспокойтесь обо мне, ведь вы оставляете меня на его попечении
и знаете, что лучшей жизни я не желаю; да и не пожелаю никогда, если буду
руководствоваться его советами, - это вы тоже хорошо знаете. Я... я не
сомневаюсь, кузен Ричард, - продолжала Ада с легким смущением, - что я вам
очень дорога и... и вряд ли вы полюбите другую. Но прошу вас хорошенько
подумать об этом тоже - ведь я хочу, чтобы вам во всем улыбалось счастье.
Можете мне верить, кузен Ричард. Сама я не изменчива; но и не безрассудна и
никогда не стала бы вас осуждать. Ведь и просто родственникам бывает грустно
расставаться, и мне, право же, очень, очень грустно, Ричард, хоть я и знаю,
что все это нужно для вашего блага. Я всегда буду думать о вас с любовью и
часто говорить о вас с Эстер, и... и, может быть, вы иногда будете немножко
думать обо мне, кузен Ричард. А теперь, - сказала Ада, подойдя к Ричарду и
протянув ему дрожащую руку, - мы опять только родственники, Ричард... быть
может, навеки... и я всей душой желаю, чтобы моему милому кузену было
хорошо, куда бы ни занесла его судьба!
Я удивлялась, почему Ричард не может простить опекуну, что тот имеет о
нем точь-в-точь такое же мнение, какое сам Ричард - в недавнем разговоре со
мной - высказал о себе, и даже - в гораздо более сильных выражениях; но, как
ни странно, он действительно не мог этого простить. С большим огорчением
заметила я, что с этого часа он перестал быть таким непринужденным и
откровенным с мистером Джарндисом, каким был раньше. У него были все
основания относиться к опекуну по-прежнему, но этого не случилось, и -
всецело по вине Ричарда - между ними начало возникать отчуждение.
Но вскоре он так увлекся подготовкой к отъезду и закупкой
обмундирования, что позабыл обо всем на свете, даже о горе разлуки с Адой, -
она осталась в Хэртфордшире, а Ричард, мистер Джарндис и я отправились на
неделю в Лондон. Порой он внезапно вспоминал об Аде, заливаясь слезами, и
тогда признавался мне, что осыпает себя самыми тяжкими упреками. Но спустя
несколько минут снова начинал легкомысленно болтать о каких-то
неопределенных надеждах на богатство и вечное счастье с Адой и приходил в
самое веселое расположение духа.
Это было очень хлопотливое время, и я целыми днями бегала с Ричардом по
магазинам, покупая разные необходимые ему вещи. Я уж не говорю о тех вещах,
которые он накупил бы сам, будь ему предоставлена эта возможность. Со мной
он был вполне откровенен и зачастую так разумно и с таким чувством говорил о
своих ошибках и своих твердых намерениях и так широко распространялся на
тему о том, какой поддержкой служат для него наши беседы, что мне никогда не
надоедало разговаривать с ним.
Всю эту неделю к нам часто приходил один отставной солдат
кавалерийского полка, обучавший Ричарда фехтованию. Это был красивый,
грубовато-добродушный мужчина, с открытым лицом и непринужденным обращением,
вот уже несколько месяцев занимавшийся с Ричардом. Я так много слышала о нем
не только от Ричарда, но и от опекуна, что как-то раз утром, после завтрака,
когда солдат пришел, я нарочно уселась со своим рукодельем в гостиной.
- Доброе утро, мистер Джордж, - сказал опекун, который тоже был в
комнате. - Мистер Карстон скоро придет. А пока мисс Саммерсон будет очень
рада познакомиться с вами. Присаживайтесь.
Он сел, как мне показалось, слегка смущенный моим присутствием, и, не
глядя на меня, принялся поглаживать верхнюю губу широкой загорелой рукой.
- Вы всегда появляетесь вовремя - как солнце, - сказал мистер Джарндис.
- По-военному, сэр, - отозвался тот. - Привычка, просто привычка, сэр.
Я совсем не деловой человек.
- Однако у вас, как я слышал, большое заведение, - заметил мистер
Джарндис.
- Не особенно, сэр. Я держу галерею-тир, но не очень-то большую.
- А как по-вашему, мистер Карстон хорошо стреляет и фехтует? - спросил
опекун.
- Довольно хорошо, сэр, - ответил мистер Джордж, сложив руки на широкой
груди и сделавшись как будто еще крупнее. - Если бы мистер Карстон увлекся
этими занятиями, он мог бы сделать огромные успехи.
- Но он, очевидно, ими не увлекается? - сказал опекун.
- Вначале он занимался с увлечением, а теперь нет... не увлекается.
Может, он увлечен чем-нибудь другим... может быть, какой-нибудь молодой
леди.
Его живые темные глаза впервые остановились на мне.
- Уверяю вас, мистер Джордж, что он увлечен не мной, - сказала я со
смехом, - хотя вы, должно быть, заподозрили меня.
Он залился румянцем, проступившим сквозь его загар, и поклонился мне
по-военному.
- Надеюсь, я не оскорбил вас, мисс. Ведь я простой солдат, человек
неотесанный.
- Ничуть не оскорбили, - сказала я. - Я считаю это комплиментом.
Если вначале он почти не смотрел в мою сторону, то теперь взглянул на
меня несколько раз подряд.
- Прошу прощения, сэр, - обратился он к опекуну с застенчивостью,
свойственной иным мужественным людям, - но вы оказали мне честь назвать
фамилию молодой леди...
- Мисс Саммерсон.
- Мисс Саммерсон, - повторил он и снова взглянул на меня.
- Вам знакома эта фамилия? - спросила я.
- Нет, мисс, по-моему, я такой никогда не слыхал. Но мне кажется, будто
я с вами где-то встречался.
- Вряд ли, - усомнилась я, подняв голову и отрываясь от своего
рукоделья, - его слова и манеры были так непосредственны, что я обрадовалась
случаю посмотреть на него. - У меня очень хорошая память на лица.
- У меня тоже, мисс, - отозвался он, повернувшись ко мне, и тогда я
хорошо разглядела его темные глаза и широкий лоб. - Хм! Не знаю, почему мне
это показалось.
Он снова покраснел и так смутился, тщетно силясь вспомнить, где именно
он мог меня видеть, что опекун пришел к нему на помощь.
- У вас много учеников, мистер Джордж?
- То много, то мало, сэр. Большей частью маловато - не хватает на
жизнь.
- А какого рода люди приходят упражняться в вашей галерее?
- Всякие люди, сэр. И англичане и иностранцы. От джентльменов до
подмастерьев. Не так давно приходили ко мне и француженки и оказались
большими мастерицами стрелять из пистолета. А сумасбродов, конечно, сколько
угодно; впрочем, эти шляются всюду - была бы дверь открыта.
- Надеюсь, к вам не заглядывают люди оскорбленные, из тех, что
замышляют окончить свою практику на живых мишенях? - сказал опекун,
улыбаясь.
- Таких не много, сэр, но бывают. Большинство приходит или
упражняться... или от нечего делать. Тех и других примерно поровну. Прошу
прощения, сэр, - продолжал мистер Джордж, выпрямившись, расставив локти и
упершись руками в колени, - вы, кажется, участвуете в тяжбе, которая
разбирается в Канцлерском суде?
- К несчастью, да.
- У меня бывал один из ваших товарищей по несчастью, сэр.
- Тоже какой-нибудь истец, чье дело разбирается в Канцлерском суде? -
спросил опекун. - А зачем он приходил?
- Человек этот был затравлен, загнан, замучен оттого, что его, так
сказать, гоняли взад-вперед от старта к финишу и от финиша к старту, и он
вроде как помешался, - объяснил мистер Джордж. - Не думаю, чтобы ему взбрело
в голову кого-нибудь пристрелить, но он был в таком озлоблении, в такой
ярости, что платил за пятьдесят выстрелов и стрелял до седьмого пота. Как-то
раз, когда в галерее никого больше не было и он гневно рассказывал мне о
своих обидах, я сказал ему: "Если такая стрельба служит для вас отдушиной,
приятель, - прекрасно; но мне не очень нравится, что вы, в теперешнем вашем
настроении, столь усердно ей предаетесь; лучше бы вам пристраститься к
чему-нибудь другому". Я был начеку - ведь он прямо обезумел, того и гляди
затрещину даст, - однако он на меня не рассердился и сразу перестал
стрелять. Мы пожали друг другу руки и вроде как подружились.
- Кто же он такой? - спросил опекун, как видно заинтересованный.
- Когда-то был мелким фермером в Шропшире, но теперь его превратили в
затравленного быка, - ответил мистер Джордж.
- А это, случайно, не Гридли?
- Он самый, сэр.
Мы с опекуном немного поговорили о том, "как тесен мир", а мистер
Джордж снова бросил на меня несколько быстрых, острых взглядов, и я тогда
объяснила ему, каким образом мы узнали фамилию его клиента. Он опять
поклонился по-военному - в благодарность за мое "снисхождение", как он
выразился.
- Не знаю, - начал он, глядя на меня, - почему мне опять кажется...
но... чепуха! Чего только не взбредет в голову!
Он провел тяжелой рукой по жестким темным волосам, как бы затем, чтобы
отогнать какие-то посторонние мысли, и, немного подавшись вперед, сел,
уперев одну руку в бок, а другую положив на колено, и в задумчивости
устремил глаза на пол.
- Очень жаль, что этот Гридли снова попал в беду из-за своей
вспыльчивости и теперь скрывается, как я слышал, - сказал опекун.
- Да, так говорят, - отозвался мистер Джордж, по-прежнему задумчиво и
не отрывая глаз от пола. - Так говорят.
- Вы не знаете, где он скрывается?
- Нет, сэр, - ответил кавалерист, встрепенувшись и подняв глаза. - Я
ничего не могу о нем сказать. Судя по всему, его скоро совсем доконают.
Можно терзать сердце крепкого человека много лет подряд, но в конце концов
это внезапно скажется.
Приход Ричарда положил конец нашему разговору. Мистер Джордж встал,
снова поклонился мне по-военному, простился с опекуном и тяжелой поступью
вышел из комнаты.
Этот разговор произошел утром в тот день, когда Ричард собирался
уезжать. Покупки мы уже закончили, а все его веши я уложила в середине дня,
так что у нас оставалось свободное время до вечера, когда Ричард должен был
выехать в Ливерпуль, чтобы оттуда направиться в Холихед *. Дело "Джарндисы
против Джарндисов" снова должно было слушаться в этот самый день, поэтому
Ричард предложил мне пойти с ним в суд и посмотреть, что там делается. Это
был его последний день в Лондоне, и ему очень хотелось побывать в суде, а я
ни разу туда не ходила, поэтому я согласилась, и мы направились к
Вестминстер-Холлу, где происходило судебное заседание. Всю дорогу мы
уговаривались, что Ричард будет писать мне, а я ему, и строили огромные
воздушные замки. Опекун знал, куда мы направились, и поэтому не пошел с
нами.
Когда мы вошли в зал суда, лорд-канцлер - тот самый, которого я видела
в его кабинете в Линкольнс-Инне, - уже восседал на своем судейском помосте с
чрезвычайно важным и торжественным видом, а ниже помоста стоял покрытый
красным сукном стол с жезлом, печатями и огромным приплюснутым букетом
цветов, который напоминал крошечную клумбочку и наполнял ароматом весь зал.
Ниже этого стола, навалив перед собой кипы бумаг на устланный циновками пол,
длинной вереницей сидели поверенные, и тут же, в париках и мантиях,
расположились джентльмены из адвокатуры, причем некоторые бодрствовали,
другие спали, а один произносил речь, но никто его не слушал. Лорд-канцлер
откинулся на спинку своего очень покойного кресла с подушечками на ручках и,
облокотившись на подушечку, опустил голову на руку; некоторые из
присутствующих дремали; другие читали газеты; третьи прохаживались по залу
или шептались, сбившись в кучку, и все, казалось, были тут совсем как дома,
ничуть не торопились, ни о чем не заботились и чувствовали себя очень уютно.
Видеть, как все тут идет так гладко, и думать о страшной жизни и смерти
тяжущихся, видеть всю эту пышность и великолепие, вспоминая о разорении,
нужде и нищенском прозябании, которые за этим скрываются; сознавать, что, в
то время как боль несбыточных надежд терзает столько сердец, эта
торжественная церемония спокойно продолжается изо дня в день, из года в год
в столь же безукоризненном порядке и так же невозмутимо; смотреть на
лорд-канцлера и всю орду юристов, поглядывающих друг на друга и на публику с
таким видом, словно никто из них и не слыхивал, что правосудие, во имя
которого они здесь собрались, служит предметом горьких шуток во всей Англии,
вызывает всеобщий ужас, презрение и негодование, славится как нечто столь
позорное и постыдное, что разве только чудо может заставить его принести
кому-нибудь хоть малейшую пользу, - словом, наблюдать, что тут творится,
было для меня так странно и противоестественно, что я, неискушенная во всем
этом, вначале просто не верила своим глазам и ничего не могла понять. Я
сидела там, куда посадил меня Ричард, старалась прислушиваться и
присматриваться к окружающему, но мне чудилось, будто все здесь какое-то
нереальное, если не считать бедной маленькой мисс Флайт, слабоумной
старушки, которая стояла на скамье, кивая головой в сторону судейских.
Заметив нас, мисс Флайт сейчас же подошла. Она радушно приняла меня в
своих владениях и с большим удовлетворением и гордостью обратила мое
внимание на их главнейшие достопримечательности. Мистер Кендж тоже подошел
побеседовать с нами и примерно в том же стиле отдал должное суду с учтивой
скромностью хозяина, который показывает гостям свой дом. Он сказал, что мы
не очень удачно выбрали день для посещения суда - лучше было прийти на
первое заседание сессии, - но и сегодня все здесь очень внушительно, очень
внушительно.
Мы пробыли в суде с полчаса, и, наконец, дело, которое разбиралось, -
хотя смешно говорить "разбиралось", когда никто здесь не мог ни в чем
разобраться, - по-видимому, иссякло по причине собственной
бессодержательности, ибо судоговорение не привело ни к какому результату,
которого, впрочем, никто и не ожидал. Лорд-канцлер сбросил со своего стола
пачку бумаг джентльменам, сидевш