Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
. - Лучше бы всем нам
умереть! Это было бы самое лучшее для всех нас.
Мгновение спустя она упала передо мной на колени и, уткнувшись лицом в
мое платье, зарыдала, горячо прося у меня прощенья. Я успокаивала ее,
старалась поднять, но она, вся в слезах, твердила, что ни за что не встанет,
нет, нет!
- Вы учили девочек, - проговорила она. - Ах, если бы вы учили меня, я
могла бы от вас всему научиться! Я такая несчастная, а вы мне так
полюбились!
Мне не удалось уговорить ее сесть рядом со мною, - она только
пододвинула к себе колченогую скамеечку и села на нее, по-прежнему цепляясь
за мое платье. Но постепенно усталость взяла свое, и девушка уснула, а я,
приподняв и положив к себе на колени ее голову, чтобы ей было удобнее,
покрыла бедняжку шалью и закуталась сама. Так она и проспала всю ночь
напролет у камина, в котором огонь погас и осталась только зола. А меня
сначала мучила бессонница, и я, закрыв глаза и перебирая в уме события этого
дня, тщетно старалась забыться. Наконец они мало-помалу стали тускнеть и
сливаться в моей памяти. Я перестала сознавать, кто спит здесь,
прислонившись ко мне. То мне казалось, что это Ада; то - одна из моих
прежних редингских подруг (и мне не верилось, что я так недавно с ними
рассталась); то - маленькая помешанная старушка, смертельно уставшая от
реверансов и улыбок; то - некто, владеющий Холодным домом. Наконец все
исчезло, исчезла и я сама.
Подслеповатый рассвет слабо боролся с туманом, когда я открыла глаза и
увидела, что на меня пристально смотрит маленькое привидение с измазанным
личиком. Пищик выкарабкался из своей кроватки и пробрался ко мне в ночной
рубашке и чепчике, стуча зубками от холода, да так громко, словно все они
уже прорезались и зубов у него полон рот.
ГЛАВА V
Утреннее приключение
Утро было сырое, а туман все еще казался густым, - говорю "казался",
ибо оконные стекла в этом доме так обросли грязью, что за ними и солнечный
свет в разгаре лета показался бы тусклым, - но я хорошо знала, какие
неудобства грозят нам здесь в этот ранний час, и очень интересовалась
Лондоном, а потому, когда мисс Джеллиби предложила нам пойти погулять,
согласилась сразу.
- Мама выйдет не скоро, - сказала она, - и хорошо, если завтрак подадут
через час после этого, - вот как долго у нас всегда возятся. А папа - тот
подкрепится чем бог послал и пойдет на службу. Никогда ему не удается
позавтракать как следует. Приссилла с вечера оставляет для него булку и
молоко, если только оно есть. Но молока часто не бывает - то не принесут, то
кошка вылакает. Впрочем, вы, наверное, устали, мисс Саммерсон; может быть,
вам лучше лечь в постель?
- Ничуть не устала, милая, - сказала я, - прогуляюсь с большим
удовольствием.
- Ну, если так, - отозвалась мисс Джеллиби, - я пойду оденусь.
Ада сказала, что тоже хочет проветриться, и сразу же встала. Я спросила
У Пищика, не позволит ли он мне вымыть его и потом снова уложить, но уже на
мою кровать - ведь ничего лучшего я для него придумать не могла. Он
согласился с величайшей готовностью и, пока я его отмывала, смотрел на меня
такими удивленными глазками, словно с ним совершалось какое-то чудо; но
личико у него, конечно, было очень несчастное, хоть он ни на что не
жаловался и заснул, свернувшись комочком, как только улегся. Надо сказать,
что я не сразу решилась вымыть и уложить ребенка без позволения его мамаши,
но потом рассудила, что никто в доме, по-видимому, ничего не заметит.
То ли от возни с Пищиком, то ли от возни с собственным одеванием и с
Адой, которой я помогала одеться, но мне скоро стало жарко. Мисс Джеллиби мы
застали в кабинете, - она старалась согреться у камина, который Приссилла
силилась затопить, взяв из гостиной залитый салом подсвечник и бросив свечу
в огонь, чтобы он, наконец, разгорелся. Все в доме было в том же виде, как и
вчера, и, судя по всему, никто не собирался навести порядок. Скатерть, на
которой мы обедали, даже не стряхнули, - так она и осталась на столе в
ожидании первого завтрака. Все было покрыто пылью, усеяно хлебными крошками
и обрывками бумаги. На ограде нижнего дворика висели оловянные кружки и
бидон для молока; входная дверь была открыта настежь, а кухарку мы встретили
за углом в тот момент, когда она, вытирая рот, выходила из трактира.
Пробежав мимо, она объяснила, что пошла туда посмотреть, который час.
Но еще до встречи с кухаркой мы увидели Ричарда, который бегал
вприпрыжку по Тейвис-Инну, чтобы согреть ноги. Приятно удивленный нашим
столь ранним появлением, он сказал, что с удовольствием погуляет вместе с
нами. Ричард взял под руку Аду, а мы с мисс Джеллиби пошли впереди них.
Кстати сказать, мисс Джеллиби опять насупилась, и я никак не подумала бы,
что я ей нравлюсь, если б она вчера сама мне этого не сказала.
- Куда бы нам пойти, как по-вашему? - спросила она.
- Куда угодно, милая, - ответила я.
- Куда угодно - все равно что никуда, - с досадой проговорила мисс
Джеллиби и остановилась.
- Все-таки пойдемте куда-нибудь, - предложила я. Она пошла вперед очень
быстро, увлекая меня за собой.
- Мне все равно! - начала она вдруг. - Будьте свидетельницей, мисс
Саммерсон, повторяю, мне все равно, но если даже он каждый вечер будет к нам
приходить, пока не доживет до Мафусаиловых лет *, ничего он от меня не
дождется... один лоб чего стоит - высоченный, лоснится, весь в шишках! Каких
ослов они строят из себя: и он и мама!
- Дорогая! - упрекнула я мисс Джеллиби за столь непочтительное словцо и
подчеркнутую выразительность, с какой она его произнесла. - Ваш дочерний
долг...
- Эх, мисс Саммерсон, не говорите мне о дочернем долге! Где же тогда
мамин материнский долг? Или она выполняет его только по отношению к обществу
и Африке? Так пусть же общество и Африка выполняют дочерний долг, - это
скорей их обязанность, чем моя. Вы возмущены, я вижу! Ну что ж, я тоже
возмущена, значит мы обе возмущены - и делу конец!
Она еще быстрее повлекла меня вперед.
- Но так или иначе, а я опять скажу: пускай себе ходит, и ходит, и
ходит, все равно - ничего он от меня не дождется. Видеть его не могу. А чего
я совершенно не выношу, что ненавижу больше всего на свете, так это ту
околесицу, которую они несут - мама и он. Удивляюсь, как это у булыжников
хватает терпения лежать на мостовой перед нашим домом, слушать, как она и он
городят вздор, сами себе противореча, и смотреть, как нелепо хозяйничает
мама!
Я не могла не догадаться, что ее слова относятся к мистеру Куэйлу -
тому молодому джентльмену, который пришел вчера после обеда. Продолжать этот
разговор было бы не особенно приятно, но меня спасли Ричард и Ада, которые
быстро догнали нас и со смехом спросили, не взбрело ли нам в голову устроить
соревнование в беге. Это прервало излияния мисс Джеллиби; она умолкла и
уныло поплелась рядом со мной, тогда как я не переставала удивляться
разнообразию улиц, сменявших одна другую, людским толпам, которые уже
двигались во всех направлениях, множеству экипажей, проезжавших мимо,
деловитой возне с установкой товаров в витринах и уборкой магазинов,
странным людям в лохмотьях, которые украдкой рылись в мусоре, ища булавок и
всякое старье.
- Итак, кузина, - послышался сзади меня веселый голос Ричарда,
говорившего с Адой, - я вижу, нам не уйти от Канцлерского суда! Мы другой
дорогой пришли к тому месту, где встретились вчера, и... клянусь Большой
печатью *, вон и та самая старушка!
И правда, она стояла прямо перед нами, приседая, улыбаясь и так же, как
и вчера, твердя покровительственным тоном:
- Подопечные тяжбы Джарндисов! Оч-чень счастлива, поверьте!
- Раненько вы из дому вышли, сударыня, - сказала я, в то время как она
делала мне реверанс.
- Да-а! Я всегда гуляю здесь рано утром. До начала судебных заседаний.
Уединенное местечко. Здесь я обдумываю повестку дня, - жеманно лепетала
старушка. - Повестка дня требует длительных размышлений. Оч-чень трудно
следить за канцлерским судопроизводством.
- Кто это, мисс Саммерсон? - прошептала мисс Джеллиби, крепче прижимая
к себе мой локоть.
Слух у старушки был поразительно острый. Она сию же секунду сама
ответила вместо меня:
- Истица, дитя мое. К вашим услугам. Я имею честь регулярно
присутствовать в суде. Со своими документами. Не имею ли я удовольствия
разговаривать еще с одной юной участницей тяжбы Джарндисов? - проговорила
старушка, снова сделав глубокий реверанс, и выпрямилась, склонив голову
набок.
Ричард, стремясь искупить свою вчерашнюю оплошность, любезно объяснил,
что мисс Джеллиби не имеет никакого отношения к тяжбе.
- Ха! - произнесла старушка. - Значит, она не ждет решения судьи? А
все-таки и она состарится. Но не так рано. О нет, не так рано! Вот это сад
Линкольнс-Инна. Я считаю его своим садом. Летом он такой тенистый - в нем
как в беседке. Где мелодично поют пташки. Я провожу здесь большую часть
долгих каникул суда *. В созерцании. Вы находите долгие каникулы чересчур
долгими, не так ли?
Мы ответили утвердительно, так как она, по-видимому, этого ждала.
- Когда с деревьев падают листья и нет больше цветов на букеты для суда
лорд-канцлера, - продолжала старушка, - каникулы кончаются и шестая печать,
о которой сказано в Откровении, снова торжествует. Зайдите, пожалуйста, ко
мне. Это будет для меня добрым предзнаменованием. Молодость, надежда и
красота бывают у меня очень редко. Много, много времени прошло с тех пор,
как они меня навещали.
Она взяла меня под руку и повела вперед вместе с мисс Джеллиби, кивком
предложив Ричарду и Аде идти вслед за нами. Не зная, как отказаться, я
взглянула на Ричарда, ища у него помощи. Но эта встреча и забавляла его и
возбуждала его любопытство, к тому же он сам не знал, как отделаться от
старушки, не обидев ее, и потому шел за нами вместе с Адой; а наша
чудаковатая проводница вела нас все дальше, снисходительно улыбаясь и то и
дело повторяя, что живет совсем близко.
Так оно и было, и мы в этом быстро убедились. Она жила очень близко, и
не успели мы сказать ей двух-трех любезных слов, как дошли до ее дома.
Проведя нас через маленькую боковую калитку, старушка совершенно неожиданно
остановилась в узком переулке, который так же, как и соседние дворы и
улички, непосредственно примыкал к стене Линкольнс-Инна, и сказала:
- Вот моя квартира. Пожалуйте!
Она остановилась у лавки, над дверью которой была надпись: "Крук, склад
тряпья и бутылок", и другая - длинными, тонкими буквами: "Крук, торговля
подержанными корабельными принадлежностями". В одном углу окна висело
изображение красного здания бумажной фабрики, перед которой разгружали
подводу с мешками тряпья. Рядом была надпись: "Скупка костей": Дальше -
"Скупка негодной кухонной утвари". Дальше - "Скупка железного лома". Дальше
- "Скупка макулатуры". Дальше - "Скупка дамского и мужского платья". Можно
было подумать, что здесь скупают все, но ничего не продают. Окно было сплошь
заставлено грязными бутылками: тут были бутылки из-под ваксы, бутылки из-под
лекарств, бутылки из-под имбирного пива и содовой воды, бутылки из-под
пикулей, винные бутылки, бутылки из-под чернил. Назвав последние, я
вспомнила, что по ряду признаков можно было догадаться о близком соседстве
лавки с юридическим миром, - она, если можно так выразиться, казалась чем-то
вроде грязной приживалки и бедной родственницы юриспруденции. Чернильных
бутылок в ней было великое множество. У входа в лавку стояла маленькая
шаткая скамейка с горой истрепанных старых книг и надписью: "Юридические
книги, по девять пенсов за том". Некоторые из перечисленных мною надписей
были сделаны писарским почерком, и я узнала его - тем же самым почерком были
написаны документы, которые я видела в конторе Кенджа и Карбоя, и письма,
которые я столько лет получала от них. Среди надписей было объявление,
написанное тем же почерком, но не имевшее отношения к торговым операциям
лавки, а гласившее, что почтенный человек, сорока пяти лет, берет на дом
переписку, которую выполняет быстро и аккуратно; "обращаться к Немо через
посредство мистера Крука". Кроме того, тут во множестве висели подержанные
мешки для хранения документов, синие и красные. Внутри за порогом кучей
лежали свитки старого потрескавшегося пергамента и выцветшие судебные бумаги
с загнувшимися уголками. Напрашивалась догадка, что сотни ржавых ключей,
брошенных здесь грудой, как железный лом, были некогда ключами от дверей или
несгораемых шкафов в юридических конторах. А тряпье - и то, что было свалено
на единственную чашку деревянных весов, коромысло которых, лишившись
противовеса, криво свисало с потолочной балки, и то, что валялось под
весами, возможно, было когда-то адвокатскими нагрудниками и мантиями.
Оставалось только вообразить, как шепнул Ричард нам с Адой, пока мы стояли,
заглядывая в глубь лавки, что кости, сложенные в углу и обглоданные начисто,
- это кости клиентов суда, и картина могла считаться законченной.
Туман еще не рассеялся, и на улице было полутемно, к тому же доступ
света в лавку преграждала стена Линкольнс-Инна, стоявшая в нескольких ярдах;
поэтому нам, конечно, не удалось бы увидеть здесь так много, если бы не
зажженный фонарь в руках бродившего по лавке старика в очках и мохнатой
шапке. Повернувшись ко входу, старик заметил нас. Он был маленького роста,
мертвенно-бледный, сморщенный; голова его глубоко ушла в плечи и сидела
как-то косо, а дыхание вырывалось изо рта клубами пара - чудилось, будто
внутри у него пылает огонь. Шея его, подбородок и брови так густо заросли
белой, как иней, щетиной и были так изборождены морщинами и вздувшимися
жилами, что он смахивал на корень старого дерева, усыпанный снегом.
- Ха! - пробурчал старик, подходя к двери. - Принесли что-нибудь на
продажу?
Мы невольно отшатнулись и взглянули на нашу проводницу, которая
силилась открыть наружную дверь, ведущую в жилые комнаты, вынутым из кармана
ключом, а Ричард сказал, что раз мы уже получили удовольствие видеть, где
она живет, то можем с нею проститься, так как времени у нас мало.
Но проститься с нею оказалось вовсе не просто. Старушка с такой
поразительной, искренней настойчивостью упрашивала нас хоть на минутку зайти
и посмотреть, как она живет, и так простодушно, но упорно влекла меня в дом,
к себе, должно быть видя во мне желанное для нее "доброе предзнаменование",
что я (не знаю, как другие) просто не могла противиться. Впрочем, у всех нас
любопытство было более или менее возбуждено, - во всяком случае, когда
старушку поддержал ее хозяин, говоря: "Да, да! Сделайте ей удовольствие!
Загляните на минутку! Входите, входите! Пройдите через эту дверь, если та не
в порядке!" - мы вошли в лавку, положившись на покровительство Ричарда и
ободренные его улыбкой."
- Мой хозяин, Крук, - проговорила маленькая старушка, представляя нам
хозяина с таким видом, словно она снизошла к нему с высоты своего величия. -
Соседи прозвали его "Лорд-канцлером". Его лавку называют "Канцлерским
судом". Очень эксцентричная личность. Очень странный. О, уверяю вас, очень
странный!
Она несколько раз качнула головой и постучала пальцем себе по лбу, как
бы прося нас любезно извинить слабости своего хозяина.
- Ведь он, знаете ли, немножко... того!.. - величественно проговорила
старушка.
Старик расслышал ее слова и ухмыльнулся.
- Что правда, то правда, - сказал он, шагая с фонарем впереди нас, -
меня действительно прозвали Лорд-канцлером, а мою лавку - Канцлерским судом.
А как вы думаете, почему люди прозвали меня Лорд-канцлером, а мою лавку
Канцлерским судом?
- Право, не знаю! - бросил Ричард довольно пренебрежительным тоном.
- Изволите видеть, - начал старик, остановившись и повернувшись к нам,
- люди потому... Ха! Что за чудесные волосы! У меня в подвале три мешка
женских волос, но таких красивых и тонких нету. Какой цвет, какие
шелковистые!
- Довольно, приятель, - проговорил Ричард, раздраженный тем, что старик
провел своей желтой рукой по косам Ады. - Можете восхищаться, как и все мы,
но не позволяйте себе вольностей.
Старик внезапно метнул на него такой взгляд, что я позабыла и про Аду,
а та, смущенная и зардевшаяся, была до того красива, что привлекла даже
рассеянное внимание маленькой старушки. Стараясь предотвратить ссору, Ада со
смехом сказала, что может лишь гордиться столь неподдельным восхищением, а
мистер Крук снова сжался и погас столь же внезапно, как вспыхнул.
- У меня здесь, изволите видеть, полным-полно всякой всячины, -
продолжал он, подняв фонарь, - и все это, как полагают соседи (хотя они
ничего не знают, эти люди), изнашивается, разваливается, гниет, вот почему
они так и окрестили меня и мою лавку. А склад у меня битком набит старым
пергаментом и бумагой. Да еще есть у меня страстишка к ржавчине, плесени,
паутине. По мне - "что в сеть попало, то и рыба" - ничем не брезгую. А уж
если что попадет ко мне в лапы, того я из них не выпущу (то есть соседи мои
так думают, но что они знают, эти люди?); а еще я терпеть не могу никаких
перемен, никакой уборки, стирки, чистки, ремонта у себя в доме. Потому-то
лавка моя и получила столь зловещее прозвище - "Канцлерский суд". Но сам я
на это не обижаюсь. Я чуть не каждый день хожу любоваться на своего
благородного и ученого собрата, когда он заседает в Линкольнс-Инне. Он меня
не замечает, но я-то его замечаю. Между нами невелика разница. Оба копаемся
в неразберихе... Ха, Леди Джейн!
Большая серая кошка соскочила с полки к нему на плечо, и все мы
вздрогнули.
- Ха! Покажи-ка им, как ты царапаешься. Ха! Ну-ка, рви, миледи! -
приказал ей хозяин.
Кошка, спрыгнув на узел тряпья, принялась рвать его своими тигриными
когтями и так шипела, что мне стало не по себе.
- Вот как она расправится со всяким, на кого я ее науськаю, - сказал
старик. - Кроме всего прочего, я скупаю кошачьи шкурки, ну мне и принесли
эту кошку. Отличная шкурка - сами видите, - однако я ее не содрал. Не содрал
- не в пример Канцлерскому суду!
Он уже провел нас через лавку и открыл заднюю дверь, ведущую в подъезд.
Остановившись, он положил руку на задвижку, а старушка, проходя мимо,
снисходительно бросила:
- Довольно, Крук. Вы любезны, но надоедливы. Моим молодым друзьям
некогда. Мне тоже некогда, - я должна присутствовать на судебном заседании,
а оно вот-вот начнется. Мои молодые друзья - подопечные тяжбы Джарндисов.
- Джарндисов! - вздрогнул старик.
- "Джарндисы против Джарндисов" - знаменитая тяжба, Крук, - уточнила
его жилица.
- Ха! - удивленно воскликнул старик, словно эти слова напомнили ему о
многом, и еще шире раскрыл глаза. - Подумать только!
Он был явно ошеломлен и смотрел на нас с таким любопытством, что Ричард
сказал ему:
- Вы, очевидно, очень интересуетесь делами, которые разбирает ваш
благородный и ученый собрат - другой канцлер!
- Да, - рассеянно отозвался старик. - Еще бы! Вас зовут...
- Ричард Карстон.
- Карстон, - повторил он, медленно загибая указательный палец, как
потом загибал остальные пальцы, перечисляя другие фамилии. - Так