Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
и
переглядываются.
- Если бы только была у меня моя прежняя энергия, Тони! - говорит
мистер Гаппи со вздохом. - Но в человеческой душе есть такие струны...
Оборвав эту грустную фразу на половине, мистер Гаппи пьет ром с водой и
заканчивает свою речь передачей дела в руки Тони Джоблинга, добавив, что до
конца каникул, пока в делах застой, его кошелек "в размере до трех, четырех
и даже пяти фунтов, уж коли на то пошло", предоставляется в распоряжение
Тони.
- Пусть никто не посмеет сказать, что Уильям Гаппи повернулся спиной к
другу! - с жаром изрекает мистер Гаппи.
Последнее предложение мистера Гаппи попало прямо в точку, и
взволнованный мистер Джоблинг просит:
- Гаппи, твою лапу, благодетель ты мой!
Мистер Гаппи протягивает ему руку со словами:
- Вот она, Джоблинг, друг!
- Гаппи, сколько уж лет нас с тобой водой не разольешь! - вспоминает
мистер Джоблинг.
- Да, Джоблинг, что и говорить! - соглашается мистер Гаппи.
Они трясут друг другу руки, потом мистер Джоблинг говорит с чувством:
- Спасибо тебе, Гаппи, но, право, не знаю, хочется ли мне выпить еще
стаканчик ради старого знакомства.
- Прежний жилец Крука умер в этой комнате, - роняет мистер Гаппи как бы
мимоходом.
- Да неужели? - удивляется мистер Джоблинг.
- Было произведено дознание. Вынесли решение: скоропостижная смерть.
Это тебя не пугает?
- Нет, - отвечает мистер Джоблинг, - это меня не пугает, хотя он
прекрасно мог бы умереть где-нибудь в другом месте. Чертовски странно, что
ему взбрело в голову умереть именно в моей комнате!
Мистер Джоблинг весьма возмущен подобной вольностью и несколько раз
возвращается к этой теме, отпуская такие, например, замечания: "Ведь на
свете немало мест, где можно умереть!" или "Умри я в его комнате, он бы не
очень-то обрадовался, надо полагать!"
Как бы то ни было, соглашение уже заключено, и мистер Гаппи предлагает
послать верного Смоллуида узнать, дома ли мистер Крук, ибо, если он дома,
можно будет закончить дело без дальнейших проволочек. Мистер Джоблинг
соглашается, а Смоллуид становится под свой высоченный цилиндр и выносит его
из трактира точь-в-точь, как это обычно делает Гаппи. Вскоре он возвращается
с известием, что мистер Крук дома и в открытую дверь его лавки видно, как он
сидит в задней каморке и спит "как мертвый".
- Так я расплачусь, а потом пойдем повидаемся с ним, - говорит мистер
Гаппи. - Смолл, сколько с нас причитается?
Мистер Смоллуид, подозвав служанку одним взмахом ресниц, выпаливает без
запинки:
- Четыре ветчинно-телячьих паштета - три шиллинга; плюс четыре
картофеля - три шиллинга и четыре пенса; плюс одна капуста - три шиллинга и
шесть пенсов; плюс три пудинга - четыре и шесть; плюс шесть раз хлеб - пять
шиллингов; плюс три сыра-честера - пять и три; плюс четыре пинты портера с
элем - шесть и три; плюс четыре рома с водой - восемь и три, плюс три
"на-чай" Полли - восемь и шесть. Итого восемь шиллингов шесть пенсов; вот
тебе полсоверена, Полли, - сдачи восемнадцать пенсов!
Ничуть не утомленный этими сложнейшими подсчетами, мистер Смоллуид
прощается с приятелями холодным кивком, а сам остается в трактире, чтобы
приволокнуться за Полли, если представится случай, и прочитать свежие
газеты, которые чуть ли не больше его самого, - сейчас он без цилиндра, -
так что, когда он держит перед собой "Таймс", пробегая глазами газетные
столбцы, кажется, будто он улегся спать и с головой укрылся одеялом.
Мистер Гаппи и мистер Джоблинг направляются в лавку старьевщика, где
Крук все еще спит "как мертвый", точнее - храпит, уткнув подбородок в грудь,
не слыша никаких звуков и даже не чувствуя, как его легонько трясут. На
столе рядом с ним, посреди прочего хлама, стоит пустая бутылка из-под джина
и стакан. Нездоровый воздух в каморке так проспиртован, что даже зеленые
глаза кошки, расположившейся на полке, кажутся пьяными, когда она то
открывает их, то закрывает, то поблескивает ими на посетителей.
- Эй, вставайте же! - взывает мистер Гаппи к старику, снова встряхивая
его поникшее тело. - Мистер Крук! Хелло, сэр!
Но разбудить его, как видно, не легче, чем разбудить узел старого
платья, пропитанный спиртом и пышущий жаром.
- Не то спит, не то пьян вдрызг - видал ты такой столбняк? - говорит
мистер Гаппи.
- Если он всегда так спит, - отзывается Джоблинг, несколько
встревоженный, - как бы ему когда-нибудь не пришлось заснуть навеки.
- Больше похоже на обморок, чем на сон, - говорит мистер Гаппи, снова
встряхивая старика. - Хелло, ваша милость! Да его тут пятьдесят раз ограбить
можно! Откройте глаза!
Они долго возятся со стариком, и он, наконец, открывает глаза, но как
будто ничего не видит - даже посетителей. Он закидывает ногу на ногу,
складывает руки, жует потрескавшимися губами, но кажется столь же
нечувствительным ко всему окружающему, как и раньше.
- Во всяком случае, он жив, - говорит мистер Гаппи. - Как поживаете,
милорд-канцлер? Я привел к вам своего приятеля по одному дельцу.
Старик сидит смирно, чмокая сухими губами, но не проявляя никаких
признаков сознания. Спустя несколько минут он делает попытку встать.
Приятели помогают ему, и он, пошатываясь, встает и, прислонившись к стене,
смотрит на них, выпучив глаза.
- Как поживаете, мистер Крук? - повторяет мистер Гаппи, несколько
растерявшись. - Как поживаете, сэр? У вас прекрасный вид, мистер Крук.
Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?
Старик бесцельно замахивается не то на мистера Гаппи, не то в Пустое
пространство и, с трудом повернувшись, припадает лицом к стене. Так он стоит
минуты две, прижимаясь к стене всем телом, потом ковыляет, пошатываясь,
через всю лавку к наружной двери. Воздух, движение в переулке, время или все
это вместе, наконец, приводит его в себя. Он возвращается довольно твердыми
шагами, поправляет на голове меховую шапку и острым взглядом смотрит на
посетителей.
- Ваш покорный слуга, джентльмены; я задремал! Ха! Иной раз трудновато
бывает меня разбудить.
- Пожалуй, что так, сэр, - подтверждает мистер Гаппи.
- Как! Разве вы пытались меня разбудить, а? - спрашивает подозрительный
Крук.
- Немножко, - объясняет мистер Гаппи.
Случайно заметив пустую бутылку, старик берет ее в руки, осматривает и
медленно опрокидывает вверх дном.
- Что такое! - кричит он, словно злой кобольд в сказке *. - Кто-то
здесь самовольно угостился!
- Когда мы пришли, она уже была пустая, уверяю вас, - говорит мистер
Гаппи. - Вы разрешите мне снова наполнить ее для вас?
- Еще бы, конечно разрешу! - восклицает Крук в восторге. - Конечно
разрешу! Нечего и говорить! Ступайте в "Солнечный герб"... это здесь
близехонько... возьмите "лорд-канцлерский" джин, четырнадцать пенсов
бутылка. Будьте спокойны, кого-кого, а меня там знают!
Он так навязчиво сует мистеру Гаппи бутылку, что этот джентльмен,
согласившись выполнить поручение, поспешно уходит, кивнув другу, и столь же
поспешно возвращается с полной бутылкой. Старик берет ее на руки, словно
любимого внука, и нежно поглаживает.
- Что такое? - шепчет он, отпив из бутылки и прищурив глаза. - Да это
вовсе не "лорд-канцлерский" - четырнадцать пенсов бутылка. Этот стоит дороже
- восемнадцать пенсов!
- Я думал, он вам больше по вкусу, - говорит мистер Гаппи.
- Вы благородный человек, сэр, - отзывается Крук, сделав еще глоток и
пахнув на приятелей своим горячим, как пламя, дыханием. - Вы прямо
владетельный барон какой-то.
Пользуясь удобным моментом, мистер Гаппи представляет своего друга под
первым попавшимся именем, как "мистера Уивла", и объясняет, с какой целью
они пришли. Крук с бутылкой под мышкой (он никогда не бывает ни совсем
пьяным, ни вполне трезвым) не спеша разглядывает предложенного ему
квартиранта и как будто остается доволен им.
- Хотите посмотреть комнату, молодой человек? - говорит он. - Отличная
комната! Недавно побелили. Вымыли ее мылом и содой. Ха! Стоит вдвое дороже,
чем я за нее беру, не говоря уж о том, что вы можете болтать со мной когда
угодно; да еще кошка в придачу - мышей ловит на славу.
Расхвалив таким образом комнату, старик ведет приятелей наверх, в
каморку, которая теперь действительно чище, чем была раньше, и обставлена
кое-какой подержанной мебелью, извлеченной стариком из его неисчерпаемых
складов. Условие заключают быстро, - ибо "лорд-канцлер" не хочет торговаться
с мистером Гаппи, который по роду своих занятий имеет отношение к Кенджу и
Карбою, тяжбе "Джарндисы против Джарндисов" и другим знаменитым судебным
делам, - и договариваются, что мистер Уивл переберется на следующий день.
Покончив с этим, мистер Уивл и мистер Гаппи направляются в переулок
Кукс-Корт, выходящий на Карситор-стрит, где мистер Гаппи представляет
мистера Уивла мистеру Снегсби и (что еще важнее) добивается одобрения и
сочувствия миссис Снегсби. Затем они докладывают о своих успехах
достославному Смоллуиду, который ждал их в конторе и специально для этой
встречи напялил свой высоченный цилиндр, затем расстаются, причем мистер
Гаппи объясняет, что охотно завершил бы угощение приятелей, сводив их на
свой счет в театр, но, к сожалению, в человеческой душе есть такие струны,
что это удовольствие превратится для него в горькую насмешку.
На другой день мистер Уивл, отнюдь не обремененный багажом, скромно
приходит в дом Крука вечером, когда уже темнеет, и обосновывается в своем
новом жилье, а два глаза в ставнях дивятся на него, когда он спит, и прямо
надивиться не могут. На другое утро мистер Уивл, расторопный, но ни на что
не годный молодой человек, просит у мисс Флайт иголку с ниткой, а у хозяина
молоток и принимается за работу: изобретает нечто вроде занавесок, прибивает
что-то вроде полок и развешивает две принадлежащие ему чайные чашки,
молочник и прочую сборную посуду на нескольких гвоздиках, уподобляясь
потерпевшему кораблекрушение моряку, который пытается как-то скрасить свое
жалкое положение.
Но что всего дороже мистеру Уивлу из того немногого, чем он владеет (не
считая белокурых бакенбард, внушающих ему такую привязанность, какую лишь
бакенбарды способны пробудить в сердце мужчины), - что ему всего дороже, так
это избранная коллекция портретов, входящих в состав одной истинно
национальной серии гравюр на меди, именуемой "Богини Альбиона *, или Галерея
Звезд Британской Красоты", - гравюр, на которых титулованные и светские дамы
изображены во всем разнообразии деланных улыбок, какое только может создать
искусство при содействии капитала. Этими великолепными портретами, которые
были незаслуженно погребены в шляпной картонке во время его уединенной жизни
на огородах, он и украшает свое помещение, а так как "Галерея Звезд
Британской Красоты" одета в самые разностильные и фантастические костюмы,
играет на самых разнородных музыкальных инструментах, ласкает собачек самых
различных пород, делает глазки самым разнообразным пейзажам и располагается
на фоне самых разнокалиберных цветочных горшков и балюстрад, результат
получается совершенно умопомрачительный.
Но что поделаешь - мистер Уивл, как в прошлом Тони Джоблинг, питает
слабость к высшему свету. Взять как-нибудь вечерком в "Солнечном гербе"
вчерашнюю газету и читать про избранные и блестящие метеоры, мчащиеся во
всех направлениях по светским небесам, - вот что приносит ему несказанное
утешение. Читать о том, что такой-то член такого-то избранного и блестящего
круга совершил избранный и блестящий подвиг, присоединившись к этому кругу
вчера, или предполагает совершить не менее избранный и блестящий подвиг,
вознамерившись покинуть его завтра, - вот что вызывает в мистере Уивле
трепет восторга. Ведь знать, как проводит время "Галерея Звезд Британской
Красоты" и как она собирается его проводить, знать, какие свадьбы
устраиваются в этой Галерее и какие в ней ходят слухи, - это все равно, что
соприкасаться с самыми прославленными из судеб людских. Почерпнув такого
рода новости из светской хроники, мистер Уивл переводит взор на портреты тех
лиц, о которых он читал, и смотрит на них с таким видом, словно он знаком с
оригиналами этих портретов, а они знакомы с ним.
В общем, он спокойный жилец, мастер на всякие изобретения и выдумки,
вроде уже упомянутых, умеет готовить себе пищу и убирать за собой, умеет и
столярничать, а когда вечерние тени ложатся на переулок, проявляет
склонность к общительности. В эти часы, если только его не навещает мистер
Гаппи или другой похожий на него юнец, всунутый в темный цилиндр, мистер
Уивл выходит из своей убогой каморки, - где находится унаследованная им
деревянная пустыня письменного стола, испещренная пятнами от чернильного
дождя, - и беседует с Круком или "запросто болтает", как хвалебно отзываются
в переулке, с каждым, кто пожелает завязать с ним разговор. Поэтому миссис
Пайпер, которая играет в переулке ведущую роль, не может не сделать двух
замечаний, к сведению миссис Перкинс: во-первых, если ее Джонни будет носить
бакенбарды, ей хотелось бы, чтобы они были точь-в-точь такими, как
бакенбарды нового жильца, и, во-вторых, "попомните мои слова, почтеннейшая
миссис Перкинс, и не удивляйтесь, дорогая, если в конце концов деньги
старого Крука достанутся этому молодому человеку!"
ГЛАВА XXI
Семейство Смоллуидов
В довольно неблагоустроенной и отнюдь не благоуханной части города,
хотя одна из ее возвышенностей и носит название "Приятный холм" *, карлик
Смоллуид, нареченный при крещении Бартоломью, а в лоне семьи именуемый
Бартом, проводит те немногие часы, которые у него не отнимает служба и все
связанное с нею. Он живет на узкой уличке, всегда безлюдной, темной, мрачной
и, словно склеп, со всех сторон плотно обложенной кирпичами; а ведь тут
когда-то росли леса, но от них сохранился лишь один пень, запах которого
почти так же свеж и не испорчен, как аромат юности Смоллуида.
Несколько поколений Смоллуидов произвели на свет лишь
одного-единственного младенца. Правда, у них рождались маленькие старички и
старушки, но детей не было, пока ныне здравствующая бабушка мистера
Смоллуида не выжила из ума и не впала в детство. И бабушка мистера Смоллуида
бесспорно украшает семейство такими, например, младенческими свойствами, как
полное отсутствие наблюдательности, памяти, разума, интереса к чему бы то ни
было, а также привычкой то и дело засыпать у камина и валиться в огонь.
Дедушка мистера Смоллуида тоже входит в состав семьи. Он совсем не
владеет своими нижними конечностями и почти не владеет верхними, но разум у
него не помутился. Старик не хуже чем в прежние годы помнит первые четыре
правила арифметики и небольшое количество самых элементарных сведений. Что
касается возвышенных мыслей, благоговения, восхищения и прочих подобных
чувств, о наличии которых френологи судят по буграм и впадинам на черепе, то
подобные мысли и чувства у него, очевидно, как были, так и остались только в
буграх и впадинах, но глубже не проникли. Все, что приходит в голову дедушке
мистера Смоллуида, является туда в виде личинки и навсегда остается
личинкой. За всю свою жизнь он не вырастил ни одной бабочки.
Родитель этого приятного дедушки, обитающего в окрестностях "Приятного
холма", был из породы тех толстокожих, двуногих, деньгососущих пауков,
которые ткут паутину, чтобы ловить в нее неосторожных мух, и прячутся в
норы, пока мухи не очутятся в западне. Бог этого старого язычника назывался
Сложным Процентом. Прадедушка Смоллуид жил для него, обвенчался с ним, умер
из-за него. Как-то раз он потерпел крупный убыток в одном чистеньком дельце,
затеянном с тем расчетом, чтоб убыток потерпели другие, и тут в прадедушке
Смоллуиде что-то надорвалось, - что-то необходимое для его существования, а
значит, не сердце, - и его жизненный путь окончился. Он обучался в
благотворительной школе, где прошел составленный по методу вопросов и
ответов полный курс истории древних народов - аморитян и хититов, тем не
менее репутация у него была прескверная, и его нередко приводили в пример,
когда желали доказать, что образование не всем идет впрок.
Дух его прославился в сыне, которого он всегда учил, что "в жизнь надо
вступать рано", и двенадцати лет от роду поместил клерком в контору одного
пройдохи-ростовщика. Там этот молодой джентльмен развил свой ум, узкий и
беспокойный, и, обладая наследственными талантами, мало-помалу возвысился до
профессии дисконтера, то есть занялся учетом векселей. Рано вступив в жизнь
и поздно в брак, - по примеру своего отца, - он произвел на свет сына, тоже
одаренного узким и беспокойным умом, а тот в свою очередь, рано вступив в
жизнь и поздно - в брак, сделался отцом двух близнецов: Бартоломью и Джудит
Смоллуид. И все время, пока продолжался медленный рост этого родового древа,
представители дома Смоллуидов, неизменно вступавшие в жизнь рано, а в брак
поздно, развивали свои практические способности, отказываясь от всех
решительно увеселений, отвергая все детские книги, волшебные сказки, легенды
и басни и клеймя всякого рода легкомыслие. Это привело к отрадному
последствию: в их доме перестали рождаться дети, а те перезрелые маленькие
мужчины и женщины, которые в нем появлялись на свет, были похожи на старых
обезьян, и их внутренний мир производил гнетущее впечатление.
Темная тесная гостиная Смоллуидов расположена в полуподвале, мрачна,
угрюма, украшена только грубейшей суконной скатертью и уродливейшим чайным
подносом из листового железа, так что стиль ее обстановки аллегорически и
довольно точно отображает душу дедушки Смоллуида; и сейчас в этой гостиной,
погруженные в черные, со спинками в виде ниш, набитые волосом кресла, что
стоят по обеим сторонам камина, дряхлые мистер и миссис Смоллунд проводят
часы своего заката. В камине стоят два тагана для котелков и чайников, за
которыми обычно следит дедушка Смоллуид, а над ними из-под каминной полки
выступает что-то вроде латунной виселицы, за которой он наблюдает, когда на
ней жарится мясо. В кресле почтенного мистера Смоллуида под сиденьем устроен
ящик, охраняемый его журавлиными ногами и, по слухам, содержащий
баснословное богатство. Под рукой у старца лежит подушка, которой его
заботливо снабжают, чтобы у него было чем швырнуть в почтенную спутницу его
уважаемой старости всякий раз, как она заговорит о деньгах, ибо эта тема
особенно сильно задевает его чувствительность.
- Где же Барт? - спрашивает дедушка Смоллуид у Джуди, которой Барт
приходится братом-близнецом.
- Еще не пришел, - отвечает Джуди.
- Но ведь пора чай пить?
- Нет еще.
- А сколько же времени осталось, по-твоему?
- Десять минут.
- Что?
- Десять минут, - орет Джуди.
- Хо! - произносит дедушка Смоллуид. - Десять минут.
Бабушка Смоллуид, которая все время что-то бормотала и трясла головой,
уставившись на таганы, слышит, что назвали число, и, связав его с деньгами,
кричит, как отвратительный, старый, наголо ощипанный попугай:
- Десять десятифунтовых бумажек!
Дедушка Смоллуид незамедлительно швыряет в нее подушкой.
- Замолчи, черт тебя подери! - кричит славный старикан.
Это метательное движение влечет за